Талтос - Райс Энн (книги серии онлайн .txt) 📗
Только для удовольствия женщина могла заниматься любовью с другой женщиной, для чего существовало множество способов. Так и мужчина мог заниматься этим с другим мужчиной или с беловолосой красавицей, которая стала свободной для удовольствия. Или мужчина, которого окружали несколько юных девственниц, страстно жаждавших родить ему ребенка. Наслаждение было возможно, когда случайно удавалось встретить женщину, способную родить шестерых-семерых детей без ущерба своему здоровью, или молодую женщину, которая по неизвестным причинам вообще не могла выносить ребенка. Кормление грудью доставляло женщинам исключительное удовольствие, было даже принято специально для этой цели собираться в группы. О, это было великолепно! Женщины, позволявшие сосать свои груди, часто приходили в состояние чувственного транса. На самом деле, поступая таким образом, они могли получать наиболее полное удовлетворение, вряд ли сравнимое с любым другим сладострастным контактом.
Я не помню насилия; не помню ни одной казни; не помню раздоров, которые бы длились слишком долго.
Я помню жалобы, споры и длительные разговоры по этому поводу, и даже несколько ссор, возникавших на почве ревности, – но всегда это происходило только на словесном уровне.
Я не помню случаев вспыльчивого поведения и проявлений жестокости. Я не помню каких-либо поступков, которые можно было бы объяснить дурным воспитанием… Ведь все мы рождались со знанием определенных концепций кротости и порядочности, с пониманием ценности обретенного счастья, с неугасимой любовью к удовольствиям и с желанием доставить такое же удовольствие другим во имя счастливого существования всего племени.
Мужчины влюблялись в женщин – и наоборот. Они могли проводить за разговорами дни и ночи – и в конце концов принимали решение о совокуплении. Правда, некие аргументы могли воспрепятствовать этому событию. Женщин рождалось больше, чем мужчин. Или так, по крайней мере, считалось. Но никто на самом деле этого не проверял. Я думаю, что рождалось больше женщин, но они умирали гораздо чаще; судя по всему, это обстоятельство и послужило одной из причин чрезвычайно бережного обращения мужчин с женщинами. Женщины, в свою очередь, предоставляли в их распоряжение свои тела. Простых женщин холили и лелеяли, потому что они всегда были веселы, радовались жизни и не боялись рожать детей. В общем и целом женщины были по-детски непосредственны, чисты и искренни, а мужчины в большинстве своем простодушны.
Смерти в результате несчастных случаев происходили постоянно, а после них следовало церемониальное совокупление и таким образом замена умершего. Во времена чумы совершались многочисленные торжественные совокупления: так племя пыталось восполнить трагические потери.
Недостатка людей не ощущалось. Но и перенаселенности не было. Никогда люди не ссорились из-за фруктов, яиц или скота. Всего было слишком много. Было тепло, комфортно, и столько было приятных занятий!
Это был рай. Эдем. Это было золотое время, о котором так много говорят люди, время до того, как боги разгневались, время, когда Адам еще не вкусил запретного яблока, время благословенное и время изобилия. Единственное, что осталось от того времени, – это мои воспоминания. Я видел все. Я был там.
Я не помню существования какой-либо концепции законов.
Я помню ритуалы – танцы, песни, круговые хороводы, когда внешний круг двигался в направлении, противоположном движению соседнего, внутреннего. И я помню мужчин и женщин, умевших играть на трубах, барабанах и даже на струнных арфах, которые были тогда малы и изготавливались из раковин. Я помню себя и моих товарищей, несущих факелы вдоль самых опасных утесов только для того, чтобы убедиться, что мы способны на это и не свалимся с такой высоты.
Я помню, как мы рисовали, и тех, которые любили это занятие и рисовали на скалах и в пещерах, окружавших долину; и как иногда мы отправлялись в путешествие на целый день, чтобы посетить все эти пещеры.
Считалось неподобающим рисовать слишком много за один прием. Каждый художник смешивал свои краски с землей, или с собственной кровью, или с кровью какой-нибудь несчастной горной козы или овцы, упавшей со скалы, или с другими веществами.
В несколько приемов, как мне помнится, все племя собиралось вместе. Люди вставали в круги, и таких кругов было несколько. Предполагалось, что присутствует все племя. Никто не знал, сколько нас всего.
В другие времена мы собирались в маленькие отдельные круги и образовывали цепь памяти – обо всем, что знали. Все происходило не так, как вам описал это Гордон Стюарт.
Один из нас мог выкрикнуть:
«Кто вспомнит что-нибудь из далекого, далекого, далекого прошлого?»
И кто-нибудь вызывался и рассказывал истории давно ушедших беловолосых, которые он слышал, когда только что родился. Эти сказания воспринимались как самые древние, пока кто-то не возвышал голос и не начинал рассказывать историю, которую относил к еще более давним временам.
Затем другие вызывались поведать о своих самых ранних воспоминаниях, начинали спорить, добавлять или распространять истории, рассказанные другими. Многие события выстраивались таким образом в хронологическом порядке и были полностью описаны заново.
Это было зачаровывающее явление: длинная последовательность событий, связанных видением или отношением одного человека, представленных как единое целое. Это было нечто особенное: высшее, прекраснейшее достижение нашего интеллектуального творчества, возможно иное, чем чистая музыка или танец. Эта последовательность никогда не была чрезмерно перегружена событиями. Более всего нас интересовали юмор или небольшое отступление от нормы и, разумеется, прекрасные вещи. Мы любили говорить о прекрасном. Если женщина рождалась с рыжими волосами, мы считали это выдающимся событием.
Если человек оказывался выше других, это было великолепно. Если женщина была одарена способностью к игре на арфе, это было великолепно. Ужасающие несчастные случаи запоминались на очень-очень краткое время. Существовало несколько историй о пророках, о тех, кто заявлял, что слышал голоса и знал будущее, но это бывало не слишком часто. Были истории о жизни музыканта или художника, о рыжеволосой женщине или о кораблестроителе, рисковавшем своей жизнью, доплывшем до Британии и вернувшемся домой, чтобы рассказать свою историю. Были рассказы о прекрасных мужчинах и женщинах, которые никогда не совокуплялись и были весьма прославлены на долгие годы. Однако, как только они составляли пару, очарование мгновенно исчезало.
В игры памяти чаще всего играли в долгие дни, то есть в такие, когда темное время суток не превышало трех часов. Теперь у нас появилось понятие смены сезонов, основанное на чередовании света и тьмы, но оно так и не стало весьма важным, потому что ничего существенного не менялось в наших жизнях за время от долгих летних дней до самых коротких зимних. А потому мы не мыслили в терминах времен года. Мы не следили за переходом от света к тьме. Мы больше радовались жизни в летние дни, но и в другие нам не было скучно. Самые темные дни были столь же теплыми, как и самые длинные. Фрукты произрастали в изобилии. Наши гейзеры никогда не остывали. Эти цепи воспоминаний, эти ритуальные рассказы и счет времен сыграли очень важную роль в моей дальнейшей жизни. После того как мы вынуждены были переселиться в нестерпимо холодную землю, у нас остался только такой способ осознания – кто мы есть и кем были когда-то. Это имело критическое значение, когда нам пришлось сражаться за выживание в Высокогорье. Мы, не знавшие грамоты, не имевшие никакого вида письменности, хранили свои знания только в воспоминаниях.
Но тогда, в утраченной земле, это занятие казалось нам развлечением, игрой. Это была Великая игра.
Наиболее серьезное событие в жизни – рождение. Не смерть, с которой мы сталкивались часто, но которая казалась нам чистой случайностью и о которой, как правило, мы думали как о печальном, но бессмысленном событии, – но рождение новой личности.
