Стимпанк! (сборник) - Клэр Кассандра (читаем книги .TXT) 📗

Мне как раз стукнуло десять, и я была сама не своя до чудес. Па тешил меня байками о новом заводном моторе, который должен изменить в этом мире буквально все – от добычи угля до выпаса овец. Больше всего на свете я любила слушать о безлошадных повозках и самодвижущихся механизмах, но и призраки на крайний случай тоже годились.

– А откуда призракам знать про правила? – задала я резонный вопрос. – У них, что ли, и школа есть – на той стороне?

Мам расхохоталась и сказала, что свет еще не видывал такой настырной малявки – мастера задавать вопросы, на которые нет ответа. И добавила, чтобы я при случае спросила у самого призрака – ну, вдруг мне доведется с ней повстречаться.

– И я непременно спрошу, Мам. Но сначала разузнаю, где она спрятала сокровище.

– …и она тут же исчезнет, вот как пить дать, – проворчала миссис Бандо. – Про сокровище знать могут только члены семейства Комлех. Не то чтобы это им было сильно нужно, слава Господу милосердному.

Сэру Оуэну и правда какие-то новые сокровища были не нужны – у него и старых хватало. С большим-то лондонским домом и любым количеством хоть безлошадных повозок, хоть самодвижущихся механизмов – в самом его наиполнейшем распоряжении. Считалось, что в плачевном состоянии усадьбы он совсем не виноват – ну, в том, что крыша вся в дырах, а деревянные панели в библиотеке изъел жучок. А виноват во всем, конечно, скряга-управляющий – он ни с фартингом лишним не расстанется ради дома, на который его хозяину откровенно наплевать.

Все это не прибавляло мне уважения к сэру Оуэну. Ведь, черт меня побери, Комлех – самый красивый дом на границе с Уэльсом! Мне в нем нравилось все, от островерхих черепичных крыш до наборных окон с крошечными стеклышками – и, уж конечно, до немилосердно терзающих слух павлинов в зарослях тиса. Но больше всего я любила легенду, прилагавшуюся к замку, до крайности романтичную и с девушкой в главной роли (а это, я вам скажу, редкость для романтических легенд, где юные девы, как правило, выставляют себя либо полными дурами, либо нюнями и почти всегда мрут в конце от разбитого сердца; скажете, я не права?).

А вот мистрис Анхарад Комлех из замка Комлех дурой не была – и нюней тем более. Когда ей минуло семнадцать, отец с братьями (все до единого – роялисты) вступили в королевскую армию, оставив мистрис Комлех дома, в тиши и, как они думали, в безопасности. Но в 1642 году через границу хлынули парламентаристы, так что юной госпоже пришлось спешно прятать свои драгоценности заодно с отцовским сейфом и фамильным серебром, которое, надо сказать, стоило преизрядно – многие вещи были времен Эдуарда II, ни много ни мало.

Когда круглоголовые [6] ворвались в усадьбу, она встретила их на главной лестнице как была – в ночной рубашке, зато с дедушкиным мечом. Конечно, они там же, на месте, ее и порешили, но, даже перевернув дом кверху дном, не сумели найти ни единой золотой монеты, ни единой серебряной ложечки.

Печальное возвращение ждало братьев, надо полагать: сестра в могиле, а семейное богатство – вообще неизвестно где, спрятанное надежно и, судя по всему, навсегда.

Ее портрет висел в большом зале над камином, как раз там, где до него красовались дедушкины шпаги. Должно быть, его написали незадолго до смерти. Что и говорить, импозантная молодая особа: волосы на висках все в кудряшках и уложены, как уши у спаниеля; платье похоже на бабу-на-чайник – шелковое и все в цветочках, кружевах да лентах. На груди сверкает сапфир, на шее и в ушах – бриллианты, а на пальце – громадный квадратный рубин в золоте. Вот ведь жалость, думала я, что привидению суждено теперь всю жизнь являться босиком и в ночной сорочке вместо этого цветочного великолепия со шлейфом.

Хотела бы я на нее посмотреть… пусть даже и в сорочке.

Но мы так с ней и не встретились: я бездарно делила свою жизнь между школой и маминой кухней, где училась стряпать и печь, да еще отцовской кузницей, где слушала про свойства металлов и про то, какие удивительные машины отец бы изобрел, будь у него хоть немного золота. А по воскресеньям миссис Бандо рассказывала мне о балах, приемах и охотах, которые закатывали в замке во времена сэр-Оуэновской юности, – о танцах в Длинной Галерее и ужинах в Большом Зале, человек на полсотни, а то и больше.

Иногда, казалось, я даже различаю эхо их шагов… но миссис Бандо сказала, это просто крысы.

И все равно я была совершенно уверена, что замок Комлех всего лишь дремлет в ожидании того благословенного часа, когда истинный хозяин вернется и снова подарит ему жизнь. Но он все не приезжал и не приезжал, а потом, когда, мне стукнуло пятнадцать, и вовсе умер.

Сияющим осенним утром, ласковым и теплым, как часто бывает в сентябре, миссис Бандо постучалась к нам в дверь – как была, прямо в фартуке. И с совершенно зареванным лицом, обычно таким приветливым и круглым от улыбок. Дух она перевела лишь после того, как Мам усадила ее перед огнем с чашкой доброго чаю с щедрой порцией молока.

– Ну-ну-ну, Сьюзан Бандо, – приговаривала Мам как можно добрее и ободрительнее, – расскажи-ка нам, что стряслось. Ты выглядишь так, будто только что повстречала Комлехское привидение.

Миссис Бандо отхлебнула чаю.

– Ну, в некотором роде так оно и есть. Конец дому Комлехов пришел, вот что я вам скажу. Сэр Оуэн мертв, состояние все проиграно. Лондонский дом продан в уплату долгов, а усадьбу обещают закрыть и слуг всех разогнать. И куда я, спрашивается, пойду, в моем-то возрасте?

И она снова принялась плакать. Мам утешительно похлопала ее по руке.

Что до меня, то я выбежала из дома, промчалась по улице, через каменный мост и дальше, в регулярный сад, где и проплакала весь остаток дня вместе с павлинами, скорбно оравшими в соснах, горюя по Комлеху, который теперь точно умрет.

Осень валилась в зиму, а я гадала, почему же мистрис Комлех не явилась людям и не открыла, куда она девала родовые сокровища. Уж конечно, плачевное состояние усадьбы должно бы печалить ее не меньше, чем меня. Может, она бродит сейчас одна по пустому дому, тщетно ожидая, что кто-нибудь придет и поговорит с ней? И обязательно ли этому кому-то быть из настоящих кровных Комлехов, хозяев этой земли? Или, может, ей все равно – достаточно хотеть увидеть и суметь услышать?

Вдруг это могу быть я?

Ну, раз уж мысли мои приняли такое направление, делать нечего. В воскресенье перед церковью я запаслась свечой, магнитом и ломом, а с ними твердой решимостью прояснить уже наконец этот животрепещущий вопрос. Не прошло и часа, как я уже стояла посреди Большого Зала (в порванной юбке и с синяком на локте, зато ужасно гордая собой) и любовалась, как тени трепещут в свете свечи. Шел ноябрь, и в доме было холодно и сыро, как в пещере. Я кралась из комнаты в комнату, мимо укутанных в чехлы столов и стульев, шкафов и буфетов, мимо окон, ревниво задернутых шторами, обросшими пылью так, что и меховое манто обзавидуется. Вот уж идеальные угодья для призраков – и ужас какие грязные, прямо сердце разрывается! Но хоть я и встала на ту самую ступеньку, где убили мистрис Комлех, и позвала ее трижды по имени, во весь голос, призрак мне так и не явился.

Внутрь я больше не совалась. Когда весной степлело, я снова стала бегать в заросший сад усадьбы, стоило только улучить часок от домашних дел. Я сидела там и мечтала, и мечты мои были что-то совсем не такие, как у других девчонок – те все больше про мужа, да про маленький домик, да про кучу детишек у очага. Пролив несколько галлонов слез, я более-менее смирилась с тем жестоким фактом, что кузнецовой дочке, чье образование ограничивается деревенской школой, никогда не стать инженером. Зато я могла играть на любом заводном инструменте, до какого только дотянусь, и это немного утешало… хотя для практики у меня был только рекордер, да и тот принадлежал церкви.

Тем не менее я все лето упорно практиковалась, прямо в саду замка Комлех, и мечтала раздобыть где-нибудь автоматон, умеющий играть на пианино, и выступить с ним дуэтом перед Ее Величеством королевой Викторией. Пока дуэты у меня выходили только с павлинами. В деревне такие мечты показались бы блажью, а тут, в саду, выглядели очень даже ничего.