Стажеры(изд.1991) - Стругацкие Аркадий и Борис (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
— Да, бывает,— сказал я, переводя дух. — Это называется сон. Ты спишь и видишь сны.
Мы пошли шагом.Где-то позади трещала кустарником Майка.
— Откуда это берется? — спросил Малыш. — Что это такое — сны?
— Небывалые комбинации бывалых впечатлений, — отбарабанил я.
Он не понял, конечно, и мне пришлось прочесть еще одну большую лекцию
— о том, что такое сны, как они возникают, зачем они нужны и как было бы плохо человеку, если бы их не было.
— Чеширский кот! Но я так и не понял,почему я вижу во сне то, чего раньше не видел никогда.
Майка нагнала нас и молча пошла рядом.
— Например?— спросил я.
— Иногда мне снится,что я огромный-огромный,что я размышляю, что вопросы приходят ко мне один за другим,очень яркие вопросы,удивительные, и я нахожу ответы,удивительные ответы,и я очень хорошо знаю, как из вопроса образуется ответ. Это самое большое удовольствие,когда знаешь, как из вопроса образуется ответ. Но когда я просыпаюсь,я не помню ни вопросов, ни ответов. Помню только удовольствие.
— М-да,— сказал я уклончиво. — Интересный сон. Но обьяснить его я тебе не могу. Спроси у Комова. Может быть, он объяснит.
— У Комова… Что такое — Комов?
Мне пришлось изложить ему нашу систему имен.Мы уже огибали болото,и перед нами открылся корабль и посадочная полоса. Когда я закончил, Малыш вдруг сказал ни с того ни с сего:
— Странно. Никогда со мной так не было.
— Как?
— Чтобы я хотел для себя и не мог.
— А что ты хочешь?
— Я хочу разделиться пополам. Сейчас я один, а чтобы стало два.
— Ну, брат, — сказал я,— тут и хотеть нечего. Это же невозможно.
— А если бы возможно? Плохо или хорошо?
— Плохо, конечно,— сказал я.— Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать… Можно разорваться пополам.Это совсем плохо. Можно заболеть: называется — раздвоение личности. Это тоже плохо, но это можно поправить.
— Больно? — спросил Малыш.
Мы ступили на рубчатку. Том уже катил навстречу, катя перед собой мяч и радостно мигая сигнальными огоньками.
— Брось об этом,— сказал я.— Ты и в целом виде хорош.
— Нет, не хорош,— возразил Малыш, но тут набежал Том и началась потеха.
Из Малыша градом посыпались вопросы. Я не успевал отвечать. Том не успевал выполнять команды. Мяч не успевал касаться земли. И только Малыш все успевал.
Со стороны это выглядело,наверное,очень весело. Да нам и на самом деле было весело,даже Майка в конце концов разошлась.Наверное,мы были похожи на расшалившихся подростков,которые удрали с уроков на берег океана.Сначала еще была какая-то неловкость, сознание того,что мы не развлекаемся, а работаем, что за каждым нашим движением следят, что между нами и Малышом осталось что-то тяжкое, недоговоренное, а потом все это как-то забылось. Остался только мяч,летящий тебе прямо в лицо, и восторг удачного удара,и злость на неуклюжего Тома, и звон в ушах от удалого гиканья, и резкий отрывистый хохот Малыша— мы впервые услышали тогда его смех, самозабвенный, совсем детский…
Это была странная игра.Малыш придумывал правила на ходу.Он оказался невероятно вынослив и азартен, он не упускал ни единого случая продемонстрировать перед нами свои физические преимущества,он навязал нам соревнование, и как-то само собой получилось, что он стал играть один против нас троих, и мы все время проигрывали.Сначала он выигрывал,потому что мы поддавались. Потом он выигрывал, потому что мы не понимали его правил. Потом мы поняли правила,но нам с Майкой мешали дохи. Потом мы решили, что Том слишком неуклюж, и прогнали его. Майка вошла в азарт и заиграла в полную силу, я тоже делал все что мог,но мы проигрывали очко за очком.Мы ничего не могли сделать с этим молниеносным дьяволенком, который перехватывал любые мячи,сам бил очень сильно и точно, негодующе вопил, если мяч задерживался в наших руках дольше секунды,и совершенно сбивал нас с толку своими фантомами или, того хуже, манерой мгновенно исчезать из виду и появляться столь же мгновенно совсем в другом месте. Мы не сдавались, конечно,— от нас столбом шел пар, мы задыхались, мы потели, мы орали друг на друга, но мы дрались до последнего. И вдруг все кончилось.
Малыш остановился, проводил взглядом мяч и сел на песок.
— Это было хорошо,— сказал он.— Я никогда не знал, что бывает так хорошо.
— Что? — крикнул я,задыхаясь. — Устал, Малыш?
— Нет.Вспомнил. Не могу забыть.Не помогает. Никакое удовольствие не помогает. Больше не зови меня играть.Мне плохо,а сейчас еще хуже. Скажи ему, чтобы он думал скорее. Я разорвусь пополам,если он быстро не придумает. У меня внутри все болит. Я хочу разорваться, но боюсь. Поэтому не могу. Если будет очень болеть, перестану бояться. Пусть думает быстро.
— Ну что ты,в самом деле, Малыш! — сказал я расстроенно. Я не совсем понимал, что с ним происходит,но я видел, что ему действительно плохо. — Выбрось ты все это из головы! Просто ты не привык к людям. Надо чаще встречаться, больше играть…
— Нет, — сказал Малыш и вскочил.— Больше не приду.
— Ну почему же? — вскричал я.— Ведь было хорошо! Будет еще лучше! Есть другие игры, не только с мячом… С обручем, с крыльями!
Он медленно пошел прочь.
— Есть шахматы!— торопливо говорил я ему в спину. — Ты знаешь, что такое шахматы? Это величайшая игра, ей тысяча лет!..
Он приостановился. Я принялся торопливо и вдохновенно объяснять ему, что такое шахматы— простые шахматы, трехмерные шахматы, эн-мерные шахматы… Он стоял и слушал, глядя в сторону. Я кончил про шахматы и начал про покари. Я судорожно вспоминал все игры, какие знал.
— Да, — произнес Малыш.— Я приду.
И, уже больше не останавливаясь, он побрел, нога за ногу, к болоту. Некоторое время мы молча смотрели ему вслед,потом Майка крикнула: «Малыш!» — сорвалась с места, догнала его и пошла рядом.Я подобрал свою доху, оделся, отыскал доху Майки и нерешительно двинулся за ними.На душе у меня был какой-то неприятный осадок,и я не понимал, в чем дело. Вроде бы все кончилось хорошо: Малыш обещал вернуться,значит, все-таки привязался к нам,значит, без нас ему теперь гораздо хуже, чем с нами… «Привыкнет,— повторял я про себя. — Ничего, привыкнет…» Я увидел, что Майка остановилась, а Малыш побрел дальше. Майка повернулась и, обхватив себя за плечи, побежала мне навстречу. Я подал ей доху и спросил:
— Ну, что?
— Все в порядке, — сказала она. Глаза у нее были прозрачные и какие-то отчаянные.
— Я думаю, что в конце концов… — начал я и осекся. — Майка, — сказал я, — ты же «третий глаз» потеряла!
— Я его не потеряла, — сказала Майка.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. СОМНЕНИЯ И РЕШЕНИЯ
Малыш уходил от корабля на запад вдоль береговой линии, прямо через дюны и заросли. Сначала «третий глаз» интересовал его. Он останавливался, снимал обруч,вертел его в руках, и тогда у нас на приемном экране мелькало то бледное небо,то голубовато-зеленое лицо-маска,то заиндевелый песок.Потом он оставил обруч в покое. Не знаю, двигался ли он не так, как обычно,или обруч надел не совсем правильно,но впечатление было такое, словно объектив смотрит не прямо по ходу,а несколько вправо.По экрану, подрагивая, проплывали однообразные дюны, озябшие кусты, иногда возникали сизые горные вершины, или появлялся вдруг черный океан со сверкающими айсбергами на горизонте.
По-моему, Малыш двигался без определенной цели— просто брел куда глаза глядят, подальше от нас.Несколько раз он поднимался на гребни дюн и смотрел в нашу сторону.На приемном экране появлялся ослепительно-белый конус нашего ЭР-2,серебристая лента посадочной полосы,оранжевый Том,одиноко приткнувшийся к стене недостроенной метеостанции. Но на обзорном экране Малыша мы так и не обнаружили.
Примерно через час Малыш вдруг резко свернул к горам.Теперь солнце било прямо в объектив— и видно стало хуже. Дюны вскоре кончились, Малыш брел по редколесью, перешагивая через сгнившие сучья, среди корявых стволов с отставшей пятнистой корой, по бурой, пропитанной ледяной влагой земле. Раз он вскарабкался на одинокий гранитный валун, постоял, оглядываясь, потом спрыгнул,подобрал с земли два черных осклизлых сучка и пошел дальше, постукивая ими друг о друга.Сначала стук был беспорядочный, потом в нем появился ритм, а к ритму примешивалось не то жужжание, не то гудение. Звук этот,непрерывный и неприятный,становился все громче.Скорее всего, это гудел и жужжал сам Малыш — может быть, это была песня, а может быть, и разговор с самим собой.
