Боги богов - Рубанов Андрей Викторович (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Директор напрягся.
— Чем больше усилий вы приложите, тем крепче будет захват.
— За нами смотрят, — уверенно произнес Директор. — Если я захочу, сработает система контроля…
— Не сработает. Это живая машина, ей наплевать на ваши системы. Она любит ласку, уважение, заботу… Она любит, когда ей повторяют, что она самая сильная…
Директор вздохнул. Он не был удивлен или озадачен, но явно получил новую информацию и сейчас срочно ее обдумывал.
— Скажи ей, чтобы… — он поднял свободную ладонь и щелкнул пальцами.
Марат поблагодарил машину и попросил прекратить. Директор выдернул пальцы, посмотрел на короткостриженые ногти, хмыкнул.
— Хочешь сказать, что все мы в твоей власти? — спросил он.
Марат кивнул. Вспомнил главную площадь, тысячи спин и затылков.
Власть, да.
Нет ничего слаще.
Нет ничего гаже.
— На корабле, — сказал он, — есть штатный пилот. Морт. Мой брат. Как судоводитель он в десять раз лучше меня, но как оператор слабоват. Он не уважает этот корабль, считает его глупым, и корабль это чувствует… Проблема Морта… в том, что он…
Марат закинул ногу на ногу, посмотрел на ремни сандалий, отметил, что медную бляху с Ликом Отца пора чистить, хотел развить мысль, но осекся. Разговор записывается, зачем им знать о проблеме Морта? Пусть думают, что у Морта нет проблем. Более того, пусть и сам братишка думает так же. Пусть наслаждается и водит самые мощные посудины к самым дальним берегам Космоса.
Стол твердел, наливался цветом. Директор молчал, слушал.
Хватит, подумал Марат. Может, как-нибудь потом. Лет через десять. Когда Морт наберет хоть пятую часть того багажа, который отягощает мою душу. Пусть хоть что-нибудь узнает о боли, злобе и зависти. Тогда, если Кровь Космоса сподобит, братья встретятся, и младший скажет старшему, что тот слишком самонадеян и слишком влюблен в свой гений.
Пилоту мало любить корабль. Пилоту следует уважать его, как себя.
Брату пора перестать расхаживать в роли блестящего, всеми обожаемого маэстро. Весь мир уже давно понял, что обожаемый маэстро невероятно блестящ, — и только сам маэстро не хочет отвыкать от обожания и перестать блестеть.
— И в чем же его проблема? — спросил Директор.
— В том, что его брат — федеральный преступник категории «альфа».
Оперативник явно понял, что Марат хотел сказать что-то другое, однако он пришел за точной информацией, судьба Морта не беспокоила этого небольшого, слепленного из жил и мускулов человека, который, говоря о рабстве, сужал глаза и поджимал губы, словно сам когда-то переболел этим недугом, но излечился.
— Сейчас, — младенческое лицо Директора стало скучным, — я уйду. За тобой будет наблюдать мой сотрудник… Киборг. Надеюсь, это не сильно заденет твою гордость?
— Нет, — сказал Марат.
— Он очень внимательный мужик. Он проследит за направлением твоего взгляда и частотой дыхания. Если он поймет, что ты опять договариваешься с кораблем, он немедленно парализует тебя. Понял?
— Да. Только отберите у него одеколон.
Директор не принял шутку. Встал, посмотрел сверху вниз.
— Если Центр решит допустить тебя к зачистке, я не буду возражать.
Марат подумал, что сидеть, закинув ногу на ногу и выставив грязные пальцы ног на обозрение объективов, не слишком вежливо, но потом вспомнил, что он уже не человек, а всего лишь очаг инфекции, не стал менять позу.
Директор немного ссутулился и добавил:
— Но если поступит приказ о ликвидации — я его сам исполню.
Муугу скалил зубы, словно собирался спеть неприличную песенку. Марат подумал, что благополучная жизнь изменила генерала и внутренне, и внешне. Нет, он не стал высокомерен, или груб, или небрежен в речах, не заплел волосы в косы и не научился вставлять в ноздрю веточку фаюго, но почти всё время улыбался, даже когда приносил плохие новости; и это было не добродушие — Муугу никогда не был добрым и не отличался особой душевностью, — он был весел, поскольку, приходя в Город, видел вокруг себя только распад.
Чтобы выплюнуть комок жевательной коры, маленький убийца деликатно отошел в сторону от костра, потом сел у самого огня, вытер ладонью коричневые губы, наклонился к самому уху Марата и прошептал:
— Он ушел. Опять.
Марат не удивился, кивнул.
Кроме них, никого не было возле маленькой хижины, стоявшей у самого края прибрежной песчаной полосы, и шум прибоя вполне исключал всякую возможность подслушивания, но генерал продолжал говорить очень тихо, сопровождая сказанное игрой выгоревших бровей и ухмылками, то юмористическими, то презрительными:
— Мы почти взяли его. Однажды мы даже видели дым его костра. Потом упали туманы, двое моих солдат умерли от лихорадки… И мы остановились. Ты сам так велел… Ты сам приказал: если не догоним до начала сезона туманов, надо возвращаться…
— Ты всё сделал правильно.
Муугу кивнул, он всегда делал вид, что похвала его не трогает.
— Мы найдем его, — весело произнес он. — Мы знаем, как искать. Он режет горцев. Мы каждый день находили мертвого горца. Все убиты одним и тем же мечом. Мы шли по следу из трупов, он сам облегчал нам погоню…
— Не ошибись, — сказал Марат. — Это может быть уловка. Хитрость. Ложный след, понимаешь? Он умнее нас.
— Был, — ответил генерал. — Сейчас уже нет. Если бы он был умнее нас, тогда не мы гнались бы за ним, а он — за нами… Мы найдем его. Он идет на юг, в пустыню. Он не боится пчеловолков.
— Боится, — возразил Марат. — Но твоих воинов он боится больше.
Муугу оскалился.
Он гордился своими воинами.
Все солдаты карательной команды были сыновьями женщин, убитых Отцом. Их не надо было подгонять. Если бы не приказ прекратить погоню в первый день сезона туманов, они шли бы за целью до самой пустыни и дальше. Они желали мести. Каждый оспаривал у других право первым намотать на локоть кишки Великого Отца. Их не пугали ни ледяные ветры, ни туманная лихорадка, ни узкие ущелья с отвесными стенами, поросшими травой хцт, откуда в лунные ночи бесшумно взлетали снежные филины, умеющие сталкивать жертву в пропасть внезапным хриплым криком и яростным блеском красных глаз, ни даже горцы, в последние месяцы регулярно нападавшие на хорошо охраняемые торговые караваны.
В который раз Марат с тоской подумал, что горцы — его главная неудача.
Семь тысяч рабов были освобождены сразу, в первые же сутки после того, как Владыка Города объявил себя исполнителем воли Матери Матерей и лично возглавил операцию по принуждению к свободе. Каждому рабу разрешили взять из дома хозяина столько пищи, сколько он может унести в обеих ладонях и в зубах. Северяне ушли сразу, общей группой, не оглядываясь. Местных — добровольно продавших себя — выдворяли насильно. Когда бывшие хозяева пинками гнали невольников из загонов, многие отчаянно сопротивлялись.
Но хуже всего, да и позорнее, если называть вещи своими именами, получилось с горцами. Орда в три с лишним тысячи косматых троглодитов, плохо приспособленных к осмысленной деятельности, оккупировала южное предместье, начались кражи, потасовки, ночами слышались невыносимые голодные завывания множества глоток (судя по переливам, демонстративные). Днем горожане боялись выпустить на улицы детей. Когда бывшие невольники окончательно оскотинились и стали жрать друг друга, Марату пришлось сформировать — опять же, только из добровольцев — особую команду и отогнать стадо волосатых бесов на голый песок, за несколько миль от городской черты. В конце концов родовая память взяла свое, и почти все горцы, кроме самых больных и старых, вернулись в естественную среду обитания. Но вести образ жизни предков уже не захотели. Большая часть постепенно употребила в пищу собственных собратьев, а самые умные и озлобленные организовались в банды и стали совершать набеги на западную окраину Города и ближние деревни. Ущелья стали смертельно опасны, торговля с равниной зачахла.
Однако была и польза. В горы перестали ходить не только бродяги, но и рудознатцы. После того, как двое самых опытных добытчиков медного сырья пропали без вести, экспедиции за самородками прекратились, Марат объявил кузнецам, что теперь для них нет работы, и закрыл цеха.
