Катастрофа - Скобелев Эдуард Мартинович (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
Плохо это или хорошо, что я сумела забраться в убежище? Не знаю, не знаю, будущее покажет. Но мне, действительно, повезло: обандитившиеся типы пытались завладеть убежищем. Если бы они не были так гнусны, им удалось бы это без особого труда: я лежала без сил, а Фромм едва держался на ногах. И все же он остановил негодяя…
Очнувшись, я не сразу сообразила, где я. Тишина показалась подозрительной. Я поднялась с железного пола и села. Возле меня лежал Фромм и какая-то женщина. И еще руки — чьи-то оторванные кисти рук, похожие на перчатки…
Я подумала, что люди возле меня мертвы, что я одна в убежище. Напрасно я твердила, что от меня зависит, быть с людьми или без людей, ужас душил, сердце останавливалось от необъяснимого страха. Потом мне почудилось, что в убежище кто-то есть и он придет и зверски расправится со мной. С раздавленной ступней я обуза для всякого, кто хочет выжить или, во всяком случае, продлить свои дни.
Только бы не гангрена! Какой-нибудь костыль я себе придумаю. Теперь ясно, что личной жизни быть не должно и всякий, кто подумает сейчас о себе, после всего этого ада, будет новым предателем человечества. Эгоизм обратил нас в ничто. Теперь, что бы ни грозило еще, нужно искоренять эгоизм. Порознь никому не выжить… Что же мы прежде не думали об этом?..
От сумасшествия меня удерживает только цель. Благодаря цели я сохраню в себе кое-что от прежнего. Брат гордился мною…
Где он, брат, мечтавший о возрождении моего бедного, проданного народа? Жив ли он? Скорее всего он мертв. И на мне теперь двойной долг — жить ради него и ради себя, мстить за него и за себя.
«Враги человечества повсюду. Прежде всего они в нас самих», — ты прав, Око-Омо… Да, конечно, мы не хотели видеть подлинных врагов, трусливой болтовней укрепляя их позиции и приближая общую катастрофу…
Я еще лежала на полу, когда вдруг поднялся Фромм. Это был не человек, это было далекое подобие человека — жалкий, трясущийся урод, — неужели каждый из нас ослабел и преобразился до такой степени?.. Я хотела окликнуть Фромма и — не смогла одолеть робости: он вел себя так, как ведут себя люди в полном уединении…
Фромм скользнул равнодушным взглядом вокруг себя. Даже оторванные руки не задержали его внимания.
Его тошнило. Он схватился за железный поручень, проходивший у низкого потолка, и так висел некоторое время, хрипя и изрыгая пену. Глаза его были вытаращены. А потом он упал. Поднялся, вконец смятый и перепачканный, держась за живот. Приспустил брюки и присел по нужде…
Владел ли он собою? Мог ли допустить такое в нормальных обстоятельствах? Я не воспринимала сцену как вызов. Кому или чему вызов? Человек был раздавлен ужасом свершившегося, — насколько он отвечал за себя?
Фромм был невменяем. Достал из кармана пистолет, бросил на пол, вытянул из брюк ремень и стал прилаживать его к поручню в виде удавки.
Это он здорово придумал — покончить с собой в убежище. Я с восхищением наблюдала. В тот момент меня интересовало, сумеет ли он покончить с собой или не сумеет…
Петли у Фромма не получалось: слишком коротким оказался ремень. Он оставил его на поручне и, поддерживая брюки, вошел в одну из металлических дверей, сначала безуспешно подергав ее на себя, а затем догадавшись утопить в стенку переборки. Над дверью зеленело табло — «Кухня-столовая».
Фромм долго не появлялся. Неужели он там довершил свой умысел? Я поползла проверить, по дороге подняла пистолет, сунула его себе за лифчик. Едва я приблизилась к растворенной двери, показался Фромм. Он держал банку из оловянной фольги. Рот, подбородок и грудь были у него мокрыми. Икая, он взглянул на меня без удивления.
— Пить! — я собою не владела.
Я только воду видела. Фромм протянул мне недопитую банку, а сам скрылся за противоположной дверью. «Спальня» — светилось на ней.
Я помнила эту спальню, стилизованную под кантрихоум, сельский домик. В широкие окна смотрят прекрасные ландшафты. Мастерски устроена панорама, создающая ощущение простора и воздуха, — лес, поля, река, на горизонте горы… Нажмешь на кнопку — фонограмма живых звуков мирного сельского быта: пение петухов, квохтанье несушек, шумы дождя и ветра. Специальная программа управляет интенсивностью освещения панорамы, создавая иллюзию то раннего утра, то вечернего заката, то ночного неба со звездами…
Зачем все это выдумал человек? Зачем искусственно воспроизвел то, чем мог владеть в натуре? Почему согласился на заменители? Почему не отстоял себя и свое право на настоящую природу?..
Это был лимонный напиток. Я не заметила, как высосала все до последней капли. Жажда не ослабла. Но все же я, видимо, взбодрилась, если подумала, что вкус лимона — химия: настоящий лимон не годился для приготовления напитков людям, заключающим себя в противоатомное убежище…
В кухне я нашла на столе бутылки с минеральной водой. Я пила и пила, чувствуя, что и меня начинает клонить ко сну. Потом появилась Гортензия и тоже жадно пила воду.
Прежде я ненавидела эту беспринципную женщину. Но я не желала ей зла теперь, когда всех нас затопило горе.
В грязном, оборванном, залитом кровью платье Гортензия нисколько не походила на себя прежнюю. Куда подевалась ее красота? Куда подевалось обаяние?
— Ты жива? — спросила Гортензия. Ноздри ее раздувались — ее душило бешенство. Я даже опешила: неужели человек не сделал никаких выводов из того, что произошло? Неужели остался столь же нетерпимым и мелочным, как и прежде?..
— Откуда ты взялась, Гортензия? — осадила я ее контрвопросом.
— Я имею то же право на убежище, что и ты!
— С тою лишь разницей, что я ни у кого не собиралась отнимать ключ, а ты привела с собой шайку негодяев!..
Дикая, постыдная схватка. Но мне хотелось раз и навсегда выяснить наши отношения, и я не сообразила, как сделать это лучше.
— Я сама по себе, а те — сами по себе!
— Ладно, не будем ссориться. Какое-то время нам придется пожить вместе. Пусть лучше это будет взаимопонимание, чем неприязнь.
— Идет, — кивнула Гортензия. — Только выбрось из головы, будто я обязана тебе… Ключ был у тебя и у Такибае, у Атанги было два ключа, один из которых был твердо обещан мне…
