Противостояние. Том II - Кинг Стивен (читать онлайн полную книгу .txt) 📗
Похоронный комитет и комитет по энергоснабжению утвердили решение с учетом поправок Гарольда Лодера, который, казалось, просто блестяще подготовился к собранию, — о том, чтобы численность каждого комитета увеличивалась на два человека от каждой сотни вновь прибывающих в Свободную Зону людей.
Поисковый комитет тоже был утвержден без возражений, но дискуссия по поводу исчезновения Матушки Абагейл затянулась. Перед собранием Глен посоветовал Стю не прерывать обсуждение этой темы без крайней необходимости; это тревожило всех, в особенности мысль о том, что их духовная наставница решила, будто она совершила какой-то грех. Лучше дать им выпустить пар.
На обратной стороне своей записки старуха нацарапала две ссылки на Библию: Притчи Соломона, глава XI, 1–3, и Притчи Соломона, глава XXI, 28–31. Судья Фаррис с дотошностью юриста, готовящего доклад, отыскал их и в начале дискуссии встал и зачитал вслух своим надтреснутым, пророческим, старческим голосом. Строчки одиннадцатой главы Притчей утверждали: «Неверные весы — мерзость пред Господом, но правильный вес угоден ему. Придет гордость, придет и посрамление; но со смиренными — мудрость. Непорочность прямодушных будет руководить их, а лукавство коварных погубит их». Цитаты из двадцать первой главы были в том же ключе: «Лжесвидетель погибнет; а человек, который говорит, что знает, будет говорить всегда. Человек нечестивый дерзок лицом своим, а праведный держит прямо путь свой. Нет мудрости, и нет разума, и нет совета вопреки Господу. Коня приготовляют на день битвы, но победа — от Господа». Разговор после торжественного зачтения (иначе не назовешь) Судьей этих двух библейских фрагментов перешел в какую-то отвлеченную и местами комическую плоскость. Один человек зловеще объявил, что, если сложить номера глав, получается тридцать один, то есть число глав в Книге Откровений. Судья Фаррис снова поднялся с места и заметил, что в Книге Откровений всего двадцать две главы, по крайней мере в его Библии, и что в любом случае двадцать один плюс одиннадцать будет тридцать два, а не тридцать один.
Другой парень утверждал, что видел огни в небе перед исчезновением Матушки Абагейл и что пророк Исаия подтверждал существование «летающих тарелок», так что… им стоит присовокупить это к общей куче фактов и как следует поразмыслить, верно? Судье Фаррису снова пришлось вставать — на сей раз чтобы указать на ошибку второго оратора, который перепутал Исаию с Иезекиилем, и пояснить, что речь там шла не о «летающих тарелках», а о «колесе в колесе». По мнению самого Судьи, пока единственными достоверными «летающими тарелками» были те, что порой летают во время семейных неурядиц.
Большую часть остальной дискуссии заняло пережевывание снов, которые, насколько всем было известно, уже исчезли и теперь сами походили на нечто призрачное. Выступавшие поднимались один за другим, чтобы отвести вину, которую Матушка Абагейл возложила на себя, — грех гордыни. Они говорили о ее учтивости и способности избавить человека от неловкости одной лишь фразой или словом. Ральф Брентнер, несмотря на свое природное косноязычие и смущение перед огромным стечением народа, упрямо желавший высказать наболевшее, встал и говорил в том же духе почти пять минут, добавив в конце, что не знал чудеснее женщины с тех пор, как умерла его мать. Садясь на место, он едва не рыдал.
Вся дискуссия в целом, тревожно подумал Стю, походила на поминки. У него создалось впечатление, что в сердцах своих они уже наполовину отрешились от нее. Вернись Абби Фримантл сейчас, ей были бы рады, о ней бы по-прежнему заботились, по-прежнему слушали бы ее, но… Она бы обнаружила, что ее положение кое в чем изменилось. Случись между ней и комитетом Свободной Зоны открытое столкновение взглядов, уже было бы не так безоговорочно ясно, что победит она — с правом вето или без него. Она исчезла, а сообщество продолжало существовать. И сообщество не забыло бы этого так просто, как они уже почти забыли силу снов, когда-то определивших всю их жизнь.
После собрания дюжины две людей посидели немного на лужайке за залом Шатокуа; дождь перестал, тучи рассеялись, и в воздухе разлилась приятная вечерняя прохлада. Стю и Фрэнни сидели рядом с Ларри, Люси, Лео и Гарольдом.
— Черт, ты сегодня вечером переплюнул всех нас, — сказал Ларри Гарольду. Он слегка толкнул локтем Фрэнни. — Говорил я вам, что он ушлый парень, а?
Гарольд простодушно улыбнулся и пожал плечами.
— Просто пришли в голову кое-какие мысли, вот и все. Вы семеро запустили машину заново. И у вас должно быть право продолжать начатое дело, по меньшей мере до тех пор, пока машина не заработает в полную силу, то есть до конца начала.
Теперь, через пятнадцать минут после того, как они вдвоем ушли с этого стихийного сборища, и в десяти минутах ходьбы до дома, Стю снова спросил:
— Ты уверена, что нормально себя чувствуешь?
— Да. Ноги немножко устали, вот и все.
— Не стоит огорчаться, Фрэнсис.
— Не называй меня так, ты же знаешь, я ненавижу это имя.
— Извини. Я больше не буду, Фрэнсис.
— Все мужчины — свиньи.
— Я постараюсь исправиться, Фрэнсис, честно, постараюсь.
Она показала ему язык, высунув его на довольно-таки забавную длину, но он понял, что в глубине души она не расположена шутить, и не стал продолжать. Она выглядела бледной и какой-то вялой — полная противоположность той Фрэнни, которая несколько часов назад с таким энтузиазмом распевала Национальный гимн.
— Что-то гнетет тебя, родная?
Она отрицательно покачала головой, но ему показалось, он увидел, как на ее глаза навернулись слезы.
— Что с тобой? Скажи мне.
— Ничего. В том-то все и дело. Это ничего и давит на меня. Все кончено — до меня наконец дошло это, вот и все. Меньше шести сотен людей, поющих «Звездно-полосатый флаг». Это как-то разом меня… сразило. Никаких лотков с горячими сосисками. Чертово колесо уже не завертится сегодня вечером на Кони-Айленде. Никто не заглянет пропустить стаканчик на ночь в «Космическую иглу» в Сиэтле. Кто-то наконец нашел способ покончить с «травкой» в бостонском военном лагере и детской проституцией. Это были отвратительные явления, но, по-моему, лекарство оказалось куда хуже болезни. Понимаешь меня?
— Да. Понимаю.
— В дневнике у меня был маленький раздел под названием «Что надо запомнить». Чтобы малыш знал… ну, обо всем, что никогда не узнает. Вот это угнетает меня. Мне надо было назвать этот раздел «Что навсегда исчезло».
Она негромко всхлипнула и приостановила свой велосипед, чтобы прижать ладонь ко рту и удержать рыдание.
— Это на всех так подействовало, — сказал Стю, обнимая ее. — Очень многим придется как следует выплакаться, чтобы заснуть сегодня. Можешь мне поверить.
— Я не понимаю, как можно горевать по целой стране, — заплакав сильнее, произнесла она, — но, видно, можно. Все эти… мелочи… Они никак не идут у меня из головы. Торговцы подержанными машинами. Фрэнк Синатра. Олд-Орчард-Бич в июле, полный приезжих, в основном из Квебека. Этот придурок на канале Эм-ти-ви — по-моему, его звали Рэнди… Те времена… О Господи, это звучит как какое-нибудь че… че… чертово стихотворение Рода Мак… Макуэна!
Он обнял ее крепче, поглаживая по спине и вспоминая, как однажды его тетя Бетти разревелась оттого, что у нее не поднялось тесто — она тогда вынашивала его маленькую двоюродную сестричку Лэдди и была месяце на седьмом, — и Стю помнил, как она, вытирая глаза уголком кухонного полотенца, сказала, чтобы он не обращал на нее внимания: ведь любая беременная женщина всегда находится в двух шагах от дурдома, потому что сок, который выделяют ее железы, вечно бросается ей в голову.
Через некоторое время Фрэнни сказала:
— Ладно… Ладно. Уже лучше. Пошли.
— Фрэнни, я люблю тебя, — сказал он, и они покатили велосипеды дальше.
— Что ты помнишь лучше всего? — спросила она. — Какую одну вещь?
— Ну, знаешь… — начал было он, а потом замолк, тихонько рассмеявшись.
— Нет, Стюарт, я не знаю.
