СССР - Идиатуллин Шамиль (книги полностью txt) 📗
Все случилось одновременно: батарейка пискнула, предупреждая, что тепла осталось на пятнадцать минут, пятно быстро и беспощадно выжгло муть вокруг себя и превратилось в полную луну, выскочившую в облачную проталину, а справа прилетел непонятный звук, снова болезненно вздыбивший шерсть и кожу по всему моему телу.
Я резко обернулся, ожидая увидеть размазанный силуэт перед глазами и ощутить горячую вонь, которая тут же перерастет в пробивающий порванное горло горячий поток, но заметил только серебристый промельк из зубца в зубец неровной черной тени, отчеркивающей лес от опушки.
Этого было достаточно.
Зверь был там и шел за мной, выжидая удобного мига, – одного из целой вечности, принадлежащей ему и убивающей меня. Потому что через пятнадцать минут я на ходу начну превращаться в индевелый труп, и больше часа волшебство превращения не займет. И потому что нет больше в моем марше ни смысла, ни надежды – луна перед левой бровью значит, что я иду прочь от Союза: вечность назад, когда я отходил от места взрыва, луна смотрела мне в затылок. Никто не будет искать меня дальше точки аварии. И нет больше смысла ни идти назад, ни возвращаться: сил не хватит даже на то, чтобы ощутимо приблизиться к участку шоссе, на котором я сбился, закружился, перескочил через дорогу, отлежался и пошел в обратную сторону.
Я на миг замер, развернулся к лесу и попытался высмотреть зверя. Не сумел. Развернулся, посмотрел на свои нелепые следы, неуклюже и не по-строевому, через правое плечо, вернулся к прежнему идиотскому курсу, вроде бы увидел кривую серебристую ниточку, перечеркивающую свисающие длинные тени склона, – не то ведущая вверх грядка камней, не то незаметенная складка. В любом случае не очень далекая – как раз к началу персонального ледникового периода поспею.
Я беззвучно хныкнул и пошел к ниточке.
И сразу исчезла луна – как тряпкой стерли.
Стало совсем темно и тихо, даже снег не скрипел под ногами, а беззвучно мялся деревенской гостевой периной. Переступать ногами было мучительно и неудобно, даже если забыть о боли, а она этого ведь не разрешала. Снова подошва скользнула по гладкому панцирю, набросали черепах, кретины, я сохранил себя на уровне, почти не двинув руками, и тут же зацепил краем глаза какое-то движение куска тьмы во тьме. Резко развернулся, ничего не увидел – все равно что сквозь выключенный экран пытаться тонкости второй программы рассмотреть.
Таращиться смысла не было: ну увидел бы я колбочки и палочки собственного глазного дна, перегоревшие от напряжения, – и что?.. Зверь мог валяться в десяти метрах от меня, а мог притаиться рядышком и нежными лапами сокращать расстояние между моей и своей оскаленной мордой.
Стоять и ждать, пока меня начнут кушать, было, в конце концов, унизительно.
Я крикнул, чтобы завестись, – из горла вылетел сплющенный, как из-под двери, ветерок, а изо рта вроде вообще ничего не вылетело. Глаз вопиющего в пустыне. Правый и кровавый. Не важно. Я заорал во все легкие – всё так же беззвучно, шее и вискам стало тесно под кожей, – перехватил палку и попер к лесу, время от времени делая выпады чуть влево и чуть вправо.
Мог ведь попасть, чем лес не шутит.
Не попал.
То есть попал, конечно, – по настигнутой елке, которая с готовностью вывалила на меня бочку снега. Я взмахнул руками, пытаясь продышаться-отряхнуться, и получил две бонусные бочки. Тут он и кинется, понял я, и снова резко двинул палкой вправо-влево. Судя по звуку, выпады поразили до глубины ствола еще одну елочку. Ладно, хоть отход обеспечим. Я сделал шаг назад, еще и еще, пытаясь проморгаться без помощи рук, и, как в колонках DTS, услышал близкий и далекий рык. Ударил на отходе, даже не охнув от боли, в близкую сторону, поспешно привел палку в исходное состояние и рискнул все-таки смахнуть снег с лица.
Оказалось, что вокруг просветлело – так, что видны не только ели разной степени заснеженности (те, с которыми я успел подраться, разделись почти по-летнему), но и следы на снегу. Мои – широкие и размашистые. И чужие, звериные – четкие под елью в десятке метров и размазанно-длинные – на полпути от деревьев ко мне. Как раз там, откуда донесся рык. Как раз там, где зверь, прыгнувший мне в горло, на лету передумал, затормозил лапами и хвостом – вот и его след, – выругался и ускакал мимо меня обратно за еловый частокол.
Я побывал в миге от некрасивой смерти, которую не успел даже увидеть.
И спасение свое тоже не увидел.
Может, еще не поздно.
Я развернулся, отставив на всякий случай палку для удара за спину, – хотя уже убедился, насколько эффективны такие удары, это тебе не бандюков жарить. И обнаружил, что спасен не только от зверя, но и вообще.
Впереди и наверху, на краю обрыва и, очевидно, на кромке дороги, светила фарами в лес машина – судя по зализанному носу, «трешка», – а перед зализанным носом стоял, сунув руки в карманы, Кузнецов. Лица не было видно – фары светили в упор, превращая человека в угольный силуэт. Но силуэт был Кузнецова, поза была Кузнецова, «трешка», в конце концов, тоже была Кузнецова, я ее лично подгонял.
Почему-то я знал, что найдет меня именно Кузнецов.
Серый серого напугал, подумал я и беззвучно засмеялся. Опустил руку с палкой, вздохнул и засмеялся снова – потому что хотелось плакать. Но это как-нибудь потом.
Кузнецов смотрел, кажется, прямо на меня и не двигался. Я попытался весело окликнуть его, но звук так и не включился. Поэтому я помахал рукой и начал прикидывать наилучший маршрут подъема – например, если пройти чуть наискосок, а Серый перегонит машину метров на двадцать в сторону и сбросит трос, вылезти можно будет за полминуты даже такому доходяге, как я.
Кузнецов, видимо, тоже решил прикинуть варианты: силуэт качнулся и спустился на полшага вниз, так что я заволновался, не сорвется ли он, и тогда придется обоим кузнечиков изображать. Двоим, конечно, полегче, тем более с такой-то фамилией, но зачем. Серый, покачнувшись, отступил к прежнему месту, прошелся туда-сюда и снова застыл, уставившись уже не на меня, а сильно правее. Волка, что ли, увидел, подумал я.
И тут звонко выключился обогрев.
Я вздрогнул, а Кузнецов на секунду повернул голову в мою сторону и снова уставился на предполагаемого волка.
А видит ли он меня, спохватился я и понял, что не факт: снег по-прежнему облеплял меня с макушки до воткнутых в сугроб коленей надежней всякого маскхалата. Прямо на меня смотрел, и рукой я ему махал, следы, в конце концов... Но удивляться потом будем, а сейчас надо видимым стать.
Я принялся лихорадочно отряхиваться, что оказалось делом непростым и мерзким, а когда поднял глаза, обнаружил, что Кузнецов, напоследок оглядев весь лес, направляется к машине.
Может, перегнать на то самое удобное место хочет, неуверенно подумал я, но уже рванул к обрыву, рявкнув от проткнувшей туловище вспышки, – беззвучно рявкнув, к сожалению, рванул, размахивая руками – даже перебитой, а Кузнецов уже повернулся спиной и почти скрылся из виду. Наверное, открывал дверь и садился в машину. Я напрягся до раздувания глаз, пытаясь выжать из связок любой звук, но добился только шипения, ударил себя в грудь, чуть не взорвался от боли, понял: кашель! – и гавкнул раз, другой и третий, кашель, сука, не шел, когда не надо, его не удержишь, – но в глотке что-то лопнуло, и легкие-бронхи-горло бабахнули с вывертом, и второй, и третий, выбрасывая вроде бы себя по кусочкам на свежий морозный воздух.
И начался приступ.
И закончился наконец.
И когда я со стоном – беззвучным опять, только надсадно болезненным – пришел в себя, утер холодное лицо и разодрал слипшиеся веки, вокруг было темно и пусто.
Кузнецов уехал. Не на двадцать метров в сторону, не взад-вбок и обратно. Просто уехал, оставив меня на съедение морозу и волкам.
Я четко видел и, кажется, даже слышал Серегу, а он меня не увидел и не услышал.
Я осел в снег, чтобы заплакать, а лучше завыть. Но не было ни слез, ни голоса, ни надежды.
