Шоу безликих - Баркер Хейли (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
Она была права. Это правда.
На прошлой неделе я услышал, как она по телефону отдавала приказания: «Их численность увеличивается слишком быстро. Нам нужно сократить расходы, справиться с ситуацией». Что она на самом деле имела в виду?
Мне не нужно слишком много об этом думать. Сколько раз она говорила мне, что Отбросы на самом деле не люди, что у них нет никаких прав! Она утверждает, что на данный момент мы зашли еще недостаточно далеко. Она думает, что Отбросов нужно каким-то образом ликвидировать. Эту фразу я слышал от нее постоянно — на конференциях, на обедах, на семейных пикниках.
Публика восхищается ее жесткой позицией в отношении Отбросов. Вот почему ее считают идеальным кандидатом на пост лидера нации.
Я люблю мою мать.
Я любил мою мать.
Я больше не люблю ее.
Как мне любить ее после всего, что я видел? После всего, что узнал? Как можно любить ту, на чьей совести репрессии, преследования и страдания всех этих людей?
Ответ один: никак.
На мое детство, на всю мою прежнюю жизнь легло черное пятно. Когда я вглядываюсь в прошлое, оно кажется мне грязным и отвратительным.
Хорошо помню, как ее показывали по телевидению, на новостных сайтах Чистого Интернета. Как я тогда радовался!
Бывало, я прятался за дверью ее кабинета, чтобы исподтишка пошпионить. Думаю, она прекрасно знала, где я и что делаю, и что подглядываю в щелочку, пока она звонит по важным делам.
«Министр Бейнс. Код доступа 14986». Моя мать произносила эти слова всякий раз, когда звонила журналистам или какому-то важному лицу. Она вбивала эти цифры в компьютер, когда сообщала СМИ некую важную правительственную информацию. Секретный код, подтверждающий ее личность.
Считалось, что эти цифры никому не известны. Даже ее семье. Тем не менее я знал их. Думаю, ей следовало быть осторожнее, но она доверяла мне. И правда, какие могут быть меры предосторожности в отношении родного сына?
В моей голове начинает зарождаться идея. Нет, не о том, как спасти Хошико. О том, как быть услышанным. Сделать то, что следовало устроить давным-давно. Подняться во весь рост и высказаться.
В комнатушке, где меня прячут, почти ничего нет. Электрический чайник. Письменный стол. Компьютер.
— Джек, скажи, этот компьютер подключен к Сети?
— Конечно. Почему ты спрашиваешь? Хочешь посмотреть на себя? Тогда давай, включай. Ты теперь знаменитость.
— Значит, мы можем выйти в онлайн?
— Можем. А что?
— Просто мне в голову пришла одна идея.
Хошико
Я не помню свою мать. Но всякий раз, когда думаю о ней, внутри меня возникает нежное, теплое чувство. Такое сладкое и воздушное, как сахарная вата, которой торгуют в цирке.
Когда меня отняли у нее, пустоту заполнила Амина. Все эти годы она была мне доброй матерью, мудрой старшей сестрой и лучшим другом. Да что там, всем на свете! Так что теперь мне хочется одного: свернуться клубочком и умереть. Я рыданиями вгоняю себя в забытье.
Вернее, пытаюсь, но не могу. Меня неотступно преследует одна мысль. Поначалу это едва слышный шепот, но с каждым мгновением он делается все громче и громче, пока не переходит в истошный вопль, как будто в моей голове воет сирена. Грета.
Грета будет следующей.
Сильвио знает, как я ее люблю. Это знает весь цирк. Я должна сосредоточиться на Грете. Должна взять эту жуткую боль, что терзает меня изнутри, и похоронить ее. Да-да, отбросить ее и вернуться к ней позже.
Впервые я поднимаю глаза и оглядываюсь по сторонам. Где я?
В какой-то большой полутемной комнате. Вдоль стен тянутся ряды полок. Я вижу очертания каких-то странных предметов. Рядом с дверью есть выключатель, я нажимаю его. Комнату тотчас заливает холодный больничный свет старомодных флуоресцентных ламп, укрепленных над каждым рядом полок.
Как Сильвио назвал это место?
Комната утилизации.
Передо мной, цепью прикованная к столу, лежит огромная книга. На вид ужасно дорогая. Я читаю ее заглавие: «Книга инвентарного учета. Вносить записи имеет право лишь уполномоченный персонал». Я провожу пальцами по обложке. Она переплетена каким-то очень мягким легким материалом. Это не сафьян и не мех, но и не хлопок. Она почти теплая на ощупь.
Это немного похоже на кожу. Человеческую кожу.
Я машинально отдергиваю руку.
Это надо же подумать такое! Смех, да и только.
Я медленно бреду вдоль первого ряда. По обеим сторонам с тихим гудением тянутся большие морозильные камеры. Я останавливаюсь. Над одной из них красуется надпись: «Материал для исследований». Мне даже страшно представить, что там внутри. Когда Сильвио запирал меня здесь, его глаза светились странным возбуждением. Я заметила это даже несмотря на боль.
Осторожно приоткрыв крышку, я заглядываю внутрь. Камера до отказа заполнена прозрачными мешками с непонятным содержимым. Я с опаской вытаскиваю один мешок. Он тяжелый, внутри — замороженная багровая масса. На мешке этикетка. Я поднимаю его ближе к свету, чтобы прочесть.
«Печень, легкие, сердце. Славянин. 20/3/2045». Я в ужасе бросаю пакет. Он с глухим шлепком падает на другие.
Я делаю глубокий вдох и заставляю себя взять пакет из другой секции морозильника. «Почки. Южная Азия. 16/2/2045», гласит этикетка. Я вздрагиваю и осторожно кладу его на прежнее место. И просто смотрю на остальные пакеты. Я не могу заставить себя взять в руки еще хотя бы один. Только в одной камере их, должно быть, не меньше пятидесяти.
Захлопываю крышку.
Я больше не хочу это видеть. Не хочу идти дальше, но я должна. Я должна знать, что еще здесь есть, в этом темном брюхе цирка.
На следующей морозилке другая надпись. «Корм для животных/Отбросов: мышечная масса».
Рядом с ней я долго не задерживаюсь. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что представляет собой содержимое. Все те же прозрачные пакеты, туго набитые кубиками рубленого мяса.
Весь этот ряд состоит из таких морозильников. Я пересчитываю их. Десять.
Десять камер, набитых мясом для животных, набитых мясом для нас. Кровавая пища. Откуда она взялась? Мой мозг криком отвечает мне. Я отключаю его. Делаю вдох, с трудом, но все же. Иду дальше вдоль длинного коридора. Оказавшись в конце, поворачиваю и шагаю вдоль второго ряда.
Здесь нет морозильников, только полки, уставленные банками. Банками, в которых что-то плавает. Я не хочу смотреть, но должна.
Осторожно поднимаю первую. Этикетка на ней совершенно не нужна. Плавая в растворе уксуса, на меня смотрят десятки глазных яблок.
Я роняю банку на пол, ее содержимое выплескивается мне на ноги. Часть глазных яблок рассыпается под прилавки, но большая из них остается лежать под ногами, глядя на меня скользкой обвиняющей кучей. Я шепчу слова извинения и перешагиваю через них.
На полках стоит еще много банок, по меньшей мере штук двадцать. Полные глазных яблок. Отрубленных пальцев, навсегда отделенных от рук. Длинных отрезанных языков.
Интересно, что со всем этим делают?
Здесь также есть коробки. Я снимаю одну из них с надписью «Костный материал». Когда я беру ее в руки, она гремит. Открываю крышку. Там куча зубов. Крупных, коричневых, гнилых. Крошечных, белых, молочных. Я захлопываю крышку.
Дальше идет новая секция. Массивные горизонтальные шкафы-ячейки тянутся по обеим сторонам прохода. Я пытаюсь открыть один такой шкаф.
Увы, похоже, для этого требуется немалая сила. В конце концов дверца резко открывается, чуть не сбив с ног.
На меня щерятся десятки человеческих черепов.
Кто они? Знала ли их я?
Наверняка знала.
Я думаю о моих друзьях, которых потеряла здесь за эти годы. Петра. Микаэла. Андрэ. Пол. Радж. Передо мной проплывают десятки лиц. Неужели это то, что осталось от них?
В соседнем проходе висят мешки. На одном надпись — «каштановые». На другом — «черные». На третьем — «светлые». Сняв первый, я тяну за шнурки, чтобы открыть его, после чего осторожно запускаю в него руку. Мои пальцы тотчас касаются чего-то, похожего на большое мягкое гнездо. Я в ужасе отдергиваю руку. Волосы. Мешок полон волос. Зачем? Для чего это?
