Мятежная - Рот Вероника (книги бесплатно .txt) 📗
Я грызу горбушку и снова смотрю на Питера и Эвелин.
– Думаю, она хочет завербовать его, – произносит Тобиас. – Она умеет расписать жизнь бесфракционников, как нечто привлекательное.
– Все, что угодно, только чтобы его в Лихачестве не было. Он мне жизнь спас, но любить его после этого я не стала.
– Надеюсь, когда все закончится, различия между фракциями не будут нас беспокоить. И, думаю, это хорошо.
Я помалкиваю. Мне не хочется начинать спорить с ним. Напоминать ему, как трудно убедить лихачей и правдолюбов объединиться с бесфракционниками в войне с системой фракций. Все может перерасти в новый конфликт.
Открывается дверь, и входит Эдвард. Сегодня у него на глазу синяя повязка. Огромный глаз на когда-то симпатичном лице выглядит забавно, даже гротескно.
– Эдди! – приветствует его кто-то. Но Эдвард уже замечает Питера. Идет через всю комнату, едва не выбивая ногой у кого-то из рук банку. Питер вжимается в стену у двери, будто хочет исчезнуть.
Эдвард останавливается в считаных сантиметрах от него, а потом резко дергается, будто собираясь ударить Питера кулаком. Тот отшатывается назад и стукается головой о стену. Эдвард ухмыляется, бесфракционники смеются.
– При свете дня не такой уж и храбрец, – обращается Эдвард к Эвелин.
– Постарайся не давать ему в руки никаких столовых приборов. Как знать, что ему придет в голову с ними сделать.
Говоря, он выхватывает вилку из руки Питера.
– Отдай – просит парень.
Эдвард хватает Питера свободной рукой за горло и прижимает зубцы вилки ему к кадыку. Питер цепенеет, кровь приливает ему к лицу.
– Молчи, когда я рядом, – цедит Эдвард. – Или в следующий раз я тебе горло проткну.
– Хватит, – говорит Эвелин. Он бросает вилку и отпускает Питера. Идет через всю комнату и садится рядом с человеком, назвавшим его «Эдди».
– Может, вы и не знали, но у Эдварда слегка нестабильная психика, – напоминает Тобиас.
– Я уже поняла, – говорю.
– Тот парень, Дрю, который помог Питеру провернуть дело с ножом для масла, когда его выгнали из Лихачества, попытался прибиться к той же группе бесфракционников, что и Эдвард, – продолжает Тобиас. – Но, как видишь, Дрю поблизости нет.
– Эдвард его убил? – спрашиваю.
– Почти, – отвечает Тобиас. – Видимо, поэтому другая перешедшая, Майра ее звали, да? – ушла от Эдварда. Она слишком мягкая, чтобы терпеть его.
При мысли о Дрю, едва не погибшем в руках Эдварда, у меня холодеет внутри. Дрю и на меня нападал.
– Не хочу я об этом говорить.
– О’кей, – соглашается Тобиас, касаясь моего плеча. – Не трудно снова оказаться в доме альтруистов? Надо было раньше спросить. Если сложно, можем пойти куда-нибудь еще.
Я доедаю второй кусок хлеба. Все дома альтруистов одинаковы, гостиная точно такая же, как в моем доме, и она навевает воспоминания. Особенно если присмотреться повнимательнее. Каждое утро свет проникает сквозь жалюзи, и отец может читать. Каждый вечер мать, постукивая спицами, вяжет. Но я не начинаю задыхаться. Пока.
– Да, трудновато, но не настолько, как можно было бы подумать.
Тобиас приподнимает бровь.
– Правда. Симуляции у эрудитов… помогли мне, каким-то образом. Научили держаться.
Я хмурюсь.
– А может, и нет. Наверное, научили меньше за все держаться.
Это – правильнее.
– Как-нибудь я тебе обо всем расскажу.
Мой голос утихает сам собой.
Он касается моей щеки, несмотря на то, что мы в людной комнате, где разговаривают и смеются, и целует меня.
– Эй, там, Тобиас, – мужчина сидит слева от меня. – Разве ты не вырос у Сухарей? Я-то думал, что вы только… руки друг другу моете, типа.
– Тогда, как думаешь, откуда у альтруистов дети родятся? – приподняв брови, спрашивает Тобиас.
– Призываются к жизни страшным усилием воли, – вмешивается в разговор женщина, сидящая на подлокотнике. – Разве ты не знал, Тобиас?
– Нет, не знал, простите, – ухмыляется он.
Все смеются. Мысмеемся. Похоже, здесь и есть настоящая фракция, к которой принадлежит Тобиас. У них нет особых добродетелей. Они признают все цвета, все добродетели, им принадлежит все.
Я не знаю, что их связывает. Единственное, что у них есть общего – неудача. Какая бы она ни была, она для них – причина достаточная.
Теперь я, наконец, чувствую, кто он такой на самом деле. Но насколько хорошо я знаю Тобиаса, если до сих пор не видела его истинного лица?
Солнце клонится к закату. В районе Альтруизма шумно. Лихачи и бесфракционники слоняются по улицам, у некоторых в руках бутылки, у других – оружие.
Впереди Зик катит Шону в кресле, мимо дома Элис Брюстер, одного из лидеров Альтруизма. Бывшего. Они меня не видят.
– Давай еще раз! – кричит Шона.
– Уверена?
– Да!
– О’кей…
Зик переходит на бег. Когда они отъезжают от меня настолько далеко, что я едва вижу их силуэты, он опирается руками о кресло и отрывает ноги от земли. Оба катятся вместе посреди улицы. Шона визжит, Зик смеется.
Я сворачиваю влево на ближайшем перекрестке и шагаю по выщербленному тротуару к дому, где альтруисты проводили ежемесячные общие собрания фракции. Я давно здесь не была, но хорошо помню, где он. Один квартал – на юг, потом два квартала – на запад.
Солнце опускается к горизонту, я иду вперед. Здания сереют, лишаясь солнечного света.
Штаб-квартира Альтруизма – простое прямоугольное бетонное здание, такое же, как все остальные в районе. Но, когда я открываю дверь, меня встречают знакомые деревянные полы и ряды скамеек, расставленных по периметру. В центре зала – потолочное окно, свет из которого рисует оранжевый квадрат на полу. Единственное украшение помещения.
Я сажусь на скамью, которую раньше занимала моя семья. Я обычно была рядом с отцом, а Калеб – с матерью. Теперь я осталась одна. Последняя из Прайоров.
– Хорошо здесь, правда?
Входит Маркус и присаживается напротив меня. Кладет руки на колени. Нас разделяет пятно солнечного света.
У него на челюсти большой синяк – отметина от удара Тобиаса. Волосы подстрижены.
– Хорошо, – отвечаю я, выпрямляясь. – А что ты здесь делаешь?
– Просто увидел, куда ты заглянула, – отвечает он, внимательно глядя на ногти. – И захотел поговорить с тобой насчет информации, которую выкрала Джанин Мэтьюз.
– А если ты опоздал? Если я уже узнала, что она собой представляет?
Маркус прищуривается. Намного более ядовитый взгляд, чем получается у Тобиаса, хотя он и унаследовал глаза отца.
– Скорее всего, нет.
– Откуда тебе знать?
– Я видел, что случается с людьми, когда они узнают истину. Они выглядят так, будто забыли обо всем, что искали и чего добивались. Просто ходят и пытаются вспомнить, чего же они хотели.
У меня по спине пробегает холодок, потом на всей коже появляются мурашки.
– Ради этого Джанин решила убить половину фракции, так что информация должна быть чрезвычайно важной, – говорю я после паузы. Я осведомлена еще кое о чем.
«Предполагаешь, это касается лишь тебя и твоего ненормального мозга? Ошибаешься», – я вспомнила слова Джанин, сказанные перед тем, как я на нее набросилась.
Значит, информация связана с дивергентами. Поэтому она пыталась создать симуляции, действующие на меня.
– Она имеет отношение к дивергентам, – вырывается у меня. – И к тому, что происходит за пределами ограды.
– Это не одно и то же.
– Теперь ты хочешь, чтобы я попрыгала под твою дудку?
– Я пришел сюда не ради споров и не ради самоутверждения. Нет, я не собираюсь тебе ничего рассказывать, но не потому, что не хочу. Я не представляю, как тебе объяснить. Тебе придется увидеть все самой.
Он говорит, а я замечаю, что солнечный свет стал больше оранжевым, чем желтым. Тени на его лице становятся глубже.
– Думаю, Тобиас прав, – вставляю я. – Тебе нравитсябыть единственным, кто знает все. Приятно, что я пока не понимаю. Это придает тебе чувство собственной важности. Поэтому ты мне и не рассказываешь, а не потому, что это неописуемо.
