Мятежная - Рот Вероника (книги бесплатно .txt) 📗
Питер бросается влево, в другой переулок, забитый картонными коробками, внутри которых драные одеяла и грязные подушки. Старое обиталище бесфракционников, понимаю я. Перепрыгивает через одну коробку. Я мчусь напролом, отбрасывая ее ногой.
В конце переулка он сворачивает влево, к пустоши. Мы снова на Мичиган-авеню, в прямой видимости штаб-квартиры Эрудиции. Стоит только посмотреть в окно.
– Плохая идея! – кричу я.
Питер сворачивает направо. Здесь, по крайней мере, улицы чистые – ни упавших дорожных знаков, которые надо обегать, ни дыр, которые надо перепрыгивать. Легкие горят так, будто я вдохнула ядовитого газу. Ноги, которые поначалу просто болели, теперь просто немеют. Это лучше. Где-то вдалеке слышатся крики.
И тут мне приходит мысль. Самое нелогичное – никуда не бежать.
Я хватаю Питера за рукав и тащу к ближайшему зданию. Шестиэтажное, с широкими окнами в ряд, разделенными узкими кирпичными перемычками. Первая дверь, которую я дергаю, оказывается закрытой, но Тобиас стреляет в окно рядом с дверью до тех пор, пока оно не раскалывается, и открывает дверь изнутри.
Здание совершенно пустое. Ни единого стола, ни стула. И слишком много окон. Мы выходим на аварийную лестницу, и я проползаю под первым пролетом, так, чтобы лестница закрывала меня. Тобиас садится рядом со мной, Питер – напротив нас, поджав колени к груди.
Я пытаюсь перевести дыхание и успокоиться, но это нелегко. Я была мертва, а потом ожила. Почему? Благодаря Питеру?
Я гляжу на него. Он сохраняет невинный вид, несмотря на то, что сделал все, чтобы доказать, что не невинен. Его сверкающие черные волосы лежат гладко, будто он и не летел сломя голову больше мили. Круглые глаза оглядывают лестницу, а затем останавливаются на мне.
– Ну? – спрашивает он. – Что ты на меня так смотришь?
– Как ты это сделал?
– Ничего сложного, – замечает он. – Взял парализующую сыворотку, подкрасил в лиловый, подменил смертельную. Подменил провод, идущий в кардиомонитор от твоего сердца, на пустой. С кардиомонитором оказалось труднее. Пришлось позвать на помощь кое-каких эрудитов с оборудованием – пультом дистанционного управления и прочей хренью. Если начну объяснять, ты не поймешь.
– Но зачем? – спрашиваю. – Ты хотел, чтобы я умерла. Что изменилось?
Он сжимает губы, но не отворачивается. Потом открывает рот, раздумывая, и отвечает.
– Не люблю быть в долгу ни у кого. О’кей? От мысли о том, что я тебе чем-то обязан, меня тошнило. Я просыпался по ночам с ощущением, что меня вот-вот вырвет. В долгу у Сухаря? Совершенная чушь. Я не смог этого вытерпеть.
– О чем ты говоришь? Где ты мне задолжал?
Он закатывает глаза.
– В Товариществе. Кто-то стрелял в меня. Пуля шла на уровне головы. Могла попасть мне прямо между глаз. Ты оттолкнула меня в сторону. До этого мы были в расчете – я едва не убил тебя во время инициации, ты едва не убила меня во время симуляции. На равных, так? А после того…
– Ты чокнутый, – говорит Тобиас. – Так нельзя жить в этом мире… когда каждый все считает.
– Разве? – спрашивает Питер, приподнимая брови. – Я не знаю, в каком мире живешь ты, но в моем люди делают что-то для тебя по двум причинам. Либо если они хотят что-то взамен, либо если чувствуют, что чем-то тебе обязаны.
– Это не единственные причины, по которым люди что-то для тебя делают, – говорю я. – Иногда они делают что-то потому, что тебя любят. Ну, может, не тебя, но…
– Именно та ерунда, которую я ожидал услышать от Сухаря, – хмыкает Питер.
– Видимо, нам придется убедить тебя, что ты нам чем-то обязан, – добавляет Тобиас. – Иначе ты быстренько побежишь к тому, кто предложит сделку получше.
– Ага, – улыбается Питер. – Почти всегда так и бывает.
Я качаю головой. Не могу представить себе, как так можно жить. Все время считать, кто тебе что дал, что надо отдать взамен, никакой любви, преданности, прощения. Одноглазый с ножом в руке, ищущий, кому другому глаз выколоть. Это не жизнь. Это ее бледное подобие. Интересно, откуда он этому научился.
– Когда нам будет можно отсюда вылезти, как думаешь? – спрашивает Питер.
– Через пару часов, – отвечает Тобиас. – Надо идти в район Альтруизма. Там бесфракционники и лихачи, те, кто без приемопередатчиков, не подверженные симуляциям. Должны быть.
– Фантастика.
Тобиас обнимает меня. Я прижимаюсь щекой к его плечу и закрываю глаза, чтобы больше не глядеть на Питера. Я бы много могла ему сказать, но не уверена, стоит ли заводить разговор здесь и сейчас.
Мы идем по улицам, которые когда-то были для меня домом, говорим и умолкаем, люди смотрят на меня внимательно. Они считали – наверняка считали, учитывая умение Джанин распространять новости, – что я умерла шесть часов назад. Я замечаю, что у некоторых бесфракционников метки синей краской. Они уязвимы перед симуляциями.
Здесь, когда мы в безопасности, я осознаю, что у меня на ступнях куча порезов от бега босиком по битому стеклу и обшарпанным тротуарам. Каждый шаг начинает причинять боль. Я стараюсь сосредоточиться на этом и отвлечься от любопытных взглядов окружающих.
– Трис? – окликает нас кто-то. Я подымаю взгляд и вижу на тротуаре Юрайю и Кристину с револьверами в руках. Юрайя бросает револьвер на траву и бежит ко мне. Кристина бежит следом, но медленнее.
Юрайя подбегает, но Тобиас выставляет руку, преграждая ему путь. И я очень благодарна ему. Сейчас я не в состоянии выдержать объятия Юрайи, его бурную радость и неизбежные расспросы.
– Ей много пришлось пережить, – объясняет Тобиас. – И сейчас ей надо просто поспать. Она будет в тридцать седьмом доме, по этой улице. Приходи в гости завтра.
Юрайя хмуро глядит на меня. Лихачи не любят ограничения, а он – лихач до мозга костей. Но, должно быть, соглашается с оценкой моего состояния.
– О’кей, завтра, – кивает.
Кристина подходит и, протянув руку, слегка сжимает мне плечо. Я пытаюсь выпрямиться, но мои мышцы сковали меня, как цепями, и я продолжаю сутулиться. Мы идем дальше, и взгляды людей щекочут мне затылок. Когда Тобиас подводит меня к серому дому, принадлежавшему Маркусу Итону, я чувствую сильное облегчение.
Не знаю, каких усилий ему стоит войти внутрь. Для него дом наполнен воспоминаниями о криках и ругани родителей, свисте ремня в воздухе, часах, проведенных в темной кладовой. Но, когда он ведет меня и Питера на кухню, на его лице нет признаков беспокойства. Мне лишь кажется, что он выпрямился и стал выше. Таков его характер. Он всегда становится сильнее, когда от него ждут слабости.
На кухне стоят Тори, Гаррисон и Эвелин. Зрелище ошеломляет меня. Я приваливаюсь плечом к стене и закрываю глаза. Перед моим мысленным взглядом стол, на котором меня казнили, будто отпечатавшийся на обратной стороне век. Я открываю глаза. Пытаюсь дышать. Они что-то говорят, но я не слышу. Почему Эвелин в доме Маркуса? Где он сам?
Эвелин обнимает Тобиаса одной рукой, другой касается его лица и прижимается к нему щекой. Что-то говорит ему. Он улыбается, отходя от нее. Воссоединение матери и сына. Мне не кажется, что это умно.
Тобиас разворачивает меня и, положив мне одну руку на талию, а второй взяв меня за руку, чтобы не прикасаться к раненому плечу, ведет к лестнице. Мы подымаемся наверх.
Там бывшая спальня родителей, его комната, между ними – ванная. Он приводит меня к себе, и я на мгновение замираю, оглядывая место, где он провел большую часть жизни.
Он продолжает держать меня за руку. Постоянно старался касаться меня, так или иначе, с того момента, как мы ушли из-под лестницы, где прятались, будто боялся, что я развалюсь, если он не будет меня придерживать.
– Уверен, после того, как я ушел, Маркус и не заходил в эту комнату, – отмечает он. – Когда я сюда вернулся, тут ничего не изменилось.
У альтруистов в комнатах не слишком-то много украшений, поскольку это считается потворством желаниям, но то немногое, что допускается, здесь имеется. Стопка грамот из школы. Небольшой книжный шкаф. И, как ни странно, скульптура из синего стекла на платяном шкафу.
