Тривселенная - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗

К примеру, любовь и деторождение. Я любил женщину на склоне холма. Я хотел, чтобы она мне снилась каждую ночь, и она снилась. Я хотел быть с этой женщиной, но что было в моем желании? Могла ли она родить мне ребенка?

Ребенком выглядел Ормузд, но — это было совершенно очевидно — он ни в малейшей степени не понимал, почему выглядит именно так, а не, скажем, сорокалетним мужчиной в расцвете сил. Я же понимал — или, во всяком случае, создал для себя такую концепцию, — что в той жизни, которую я назвал жизнью «за тоннелем», он умер мальчиком; может, от рака, может, даже от СПИДа-б, как родители Генриха Подольского. Суждено ли ему здесь всегда (вечность?) оставаться мальчишкой, или он будет расти, мужать… и что же? Станет стариком и умрет?

Предположение было нелепым, я понимал, что оно нелепо и бессмысленно. Тогда что же? Вечный мальчик? И его минует любовь? Ведь у Ормузда только тело ребенка, а рассуждает он, как взрослый мужчина, и не может рассуждать иначе, поскольку избрал для себя нелегкую долю Учителя.

С другой стороны, чему он должен учить приходящих, если каждый из них, появившись в этом мире, знал — не мог не знать! — практически все, что нужно для жизни. Это инстинкт, умение подсознания, ему невозможно обучить. Никто не учит младенца кричать от голода и сосать материнскую грудь. Задавая любой, с моей точки зрения невинный вопрос, я рисковал вызвать у Ормузда реакцию не просто удивления, но крайней степени непонимания.

Покидая дом Ученого, я совершил очередную глупость — прошел сквозь стену, не поняв, что сделана она не из камня, а из отработанных мыслей самого Минозиса. Оказавшись на площади, я ервым делом обратился к Ормузду:

— Ученый посоветовал мне покинуть Землю. Но есть трудность. Я забыл, как это делается.

Ответ показался мне странным и не по делу:

— Подумай о хорошем, Ариман. Если ты не забыл, как делается и это.

— Извини, Ормузд, — подумал я, — я был груб с тобой. Ты мне нужен, Учитель. Где мне тебя найти?

— Стой где стоишь, — буркнул Ормузд, и касание его мысли было теплым, как струйка воды из горячего крана. — Стой где стоишь или ты кого-нибудь зашибешь.

Я и этой мысли не понял, но показывать свое недоумение не стал. Ормузда я ждал, примостившись на пороге какого-то строения, казавшегося покинутым.

Мальчишка вышел из двери за моей спиной, будто жил в этом доме. Я вздрогнул.

— Ты… — я помедлил. — Как ты там оказался?

Ормузд посмотрел мне в глаза, вообразив, что неправильно понял смысл вопроса. Но тайного смысла в этом вопросе не было — я хотел знать только то, о чем спросил.

— — Войти в темноту всегда легче, — пожал плечами мальчишка. — А потом, естественно, пришлось выйти. Закон Липара. Точнее, его вторая модификация.

— Послушай, — рассердился я. — Ты сыплешь названиями законов, которые я якобы должен знать, но кто из нас Учитель, в конце-то концов?

— Я, конечно, — обиженно сказал Ормузд. — Потому и сыплю названиями законов и именами, чтобы ты знал и не удивлялся.

— Да что я могу узнать, услышав от тебя о каком-то законе Липара!

Ормузд помолчал — задержал мысль, как я бы прикусил язык, не желая произносить вслух мелькнувшую в мыслях фразу.

— Ариман, — произнес он наконец, — ты хочешь сказать, что имя Липара и имя самого Крука не вызывают в тебе никаких эмоций, никакого энергетического отклика?

Я понял, что сморозил очередную глупость, и сказал, не очень, впрочем, уверенно:

— Вызывают, конечно. Но ты же понимаешь… у меня замедленные реакции. Если ты Учитель, почему бы тебе не объяснить? Кто такой Липар? Намекни, я вспомню.

— Феррандо Липар, физик, пришел в мир триста пятьдесят лет назад, — зачастил мыслью Ормузд, — занимается физикой пустоты, лаборатория у него в Микаме, и к себе он почти никого не допускает. Прославился тем, что обнаружил энергетическую неустойчивость переходов из света в свет. А вторая модификация закона появилась, когда Липар — это было уже не так давно, лет, кажется, сорок назад — открыл способ практически безинерционного перехода от света к тьме. Именно этим законом сейчас пользуется каждый, кто хочет без затрат энергии… эй, ты что?

— Ничего, — сказал я, перестав колотить кулаком по каменной стене. — Откуда ты всего этого набрался?

— От своего Учителя, конечно, — пожал плечами Ормузд. — А ты от меня. Я имею в виду названия, формулировки, законы, правила… Умение возникает сразу. Не хочешь же ты сказать, что не способен делать того же, что я, что каждый?

— Наверное, способен, — пробормотал я. — Просто я туп.

— Просто ты думаешь о пустяках, — заявил Ормузд.

Я промолчал. Возможно, с точки зрения Ормузда я думал о пустяках, хотя мне казалось, что ни о чем более важном я не думал всю свою… Что? Что я сам для себя называл жизнью? Я вспомнил свою московскую квартиру и свою комнату здесь, и мне стало тошно, как никогда в… В чем? Жизнь. Моя жизнь. Она была там и закончилась? Или она продолжается сейчас и не закончится никогда?

Я не хотел такой жизни. Мне здесь не нравилось, как ребенку, привыкшему к материнским ласкам, не нравится в летнем лагере.

— Завтра утром, — сказал я, переведя разговор, — я покидаю город.

— Так быстро? — удивился Ормузд. — Минозис помог тебе понять предназначение? Он не должен был этого делать. Это задача не для Ученого, а для Учителя.

— Вот и учи, — сказал я, обойдя молчанием тему Минозиса. Я не был убежден в том, что ученый сейчас не слушает наш разговор. Я вообще не был ни в чем убежден, кроме одного: в этом мире я чужой. Я не хотел быть здесь.

Я повернулся и пошел по улице в сторону своего жилища, уверенный, что Ормузд последует за мной. Не услышав за спиной его торопливых шагов, я обернулся: мальчишка стоял на пороге дома, из которого вышел несколько минут назад, и с недоумением смотрел мне вслед.

— Ты собираешься идти ногами? — спросил он.

— Не на руках же, — ответил я, понимая, что опять совершаю глупость.

— Послушай, Ариман, — сказал Ормузд, подходя ко мне, — ты не знаешь формулировки закона Липара, это естественно, но пользоваться им ты должен уметь!

— А я не умею, — резко сказал я, — ну и что?

— Умеешь, — уверенно заявил Ормузд. — Даже кошки умеют.

— А я…

— Ты же сказал, что можешь представить себе свою комнату!

— Могу, — согласился я и понял наконец, чего добивался мальчишка. Я представил помещение, в котором провел ночь: стены, размалеванные чьими-то мыслями, которые я по собственной лености не удосужился прочитать, окна, выходящие на запад — солнце на закате освещало комнату не зеленовато-желтым своим видимым светом, а невидимым взгляду отражением каких-то мировых идей, и их я тоже пока не понимал, из-за этого вчерашний закат навеял на меня мировую тоску, и я боялся увидеть его вновь — во всяком случае, не в своей комнате; мне казалось, что в любом другом месте закат не произведет на меня такого ошеломляющего впечатления.

— Ну же! — нетерпеливо сказал Ормузд, и я решился: прыгнул вперед, будто в воду Балтийского моря в холодный сентябрьский полдень. В мозгу что-то перевернулось, ноги мои разъехались в стороны, я крепко ударился лбом о твердый предмет, который оказался почему-то полом — я поднялся на колени, обнаружив себя посреди своей комнаты, между столом и тахтой, а Ормузд стоял надо мной, не собираясь помогать.

Пожалуй, мальчишка наблюдал уже так много странностей — с его точки зрения! — в моем поведении, что мне и смысла не было изображать из себя того, кем я не был на самом деле. Я поднялся на ноги (коленки дрожали, будто я пробежал несколько километров) и сел на стул.

— А если бы я плохо представлял себе место, куда хочу переместиться? — с любопытством спросил я.

— Можно подумать, что ты его хорошо себе представил, — буркнул Ормузд. — У тебя на лбу синяк, давай я палец приложу.

Он подошел ко мне и дотронулся до лба пальцем — саднящая боль мгновенно утихла, и ко мне вернулась способность нормально думать.

— Минозис, — сказал я, — требует, чтобы я убрался из города не позднее, чем завтра. Он считает, что я опасен, и он прав, хотя и не понимает причины. Видишь ли, в отличие от тебя и от всех, здесь живущих, я помню все, что происходило со мной до моей смерти.