Сингомэйкеры - Никитин Юрий Александрович (библиотека книг .txt) 📗
Глеб Модестович в продолжение разговора стоял у окна, рассматривая улицу, сейчас повернулся к нам, лицо странное. Сказал дрогнувшим голосом, в котором мне почудилось недоумение:
— А в самом деле, Судный День стал ближе…
— Как много в этом звуке, — ответил Жуков.
— Как много, — сказал со смехом Тарасюк.
Арнольд Арнольдович поддержал многозначительно:
— А будет еще больше.
Все замолчали, наконец дошло, что хотя и я апнутый, но пока еще не на той ступеньке доступа, чтобы вот так при мне. Я сделал вид, что ничего не слышу, старательно нагребал ножом на вилку салат и отправлял в пасть с преувеличенным аппетитом.
После обеда в своем кабинете я безуспешно лазил по инету, искал какие-то зацепки. Конечно, вводить в окошко поиска слова «Судный День» глупо, миллион ссылок поведут в разные стороны, но ни одна не окажется верной. Этот Судный День — наше словотворчество и означает нечто такое, чему в мире либо нет названия, либо там называется совсем по-другому.
Первый раз, когда я услышал это слово, его назвали просто День, хоть и явно с прописной, а теперь уже Судный…
За следующий месяц еще дважды услышал про День, который все ближе и ближе, а еще через два месяца краем уха поймал «Судный День», но зато произнесенное так, что вроде бы нужно встать и, вытянув руки по швам, петь гимн. Возможно, высшие иерархи нашей организации и поют некий гимн по утрам. Пусть даже мысленно, сейчас же все пишется на безразмерные диски, так что осторожность должна стать второй натурой.
Раньше не замечал или же был слишком внизу, но сейчас, если копнуть, ощущаю, что хотя этого Судного Дня все ждут, более того — работают на приближение этого Судного Дня, однако же… как будто и страшатся его! Вроде бы понятно в общем, кто не страшится любого суда, а Судный День как бы подразумевает, что с каждого спросится за грехи его. Ну, грехи — понятие расплывчатое, сегодня грехи, завтра — нет, все легализуется, но вот за дела могут и спросить…
Думаю, Томлинсон не переживет такого суда, хотя ничего злого и не совершил в жизни.
Я временами чувствовал нервную дрожь, очень уж пугающие бездны распахиваются справа и слева. Наверное, это у всех, кто залетает высоко, подобные ощущения, я ведь привык быть маленьким кабинетным ученым, который никому не нужен, а вот олигархам приходится бояться всего. Я не олигарх, но допущен к опасным тайнам… хотя еще не врубился, к чему же допущен, и уже страшно.
Иногда на работе, да и в постели с Эммой, вспоминал профессора офтальмологии, которая так ловко подыграла мне, олуху. Чего это я, идиот, решил, что моим соседом по номеру окажется именно нудистка? Конечно же, портье, зная, что я очень важный клиент, постарался поместить меня в номер с другим, пусть не очень важным, зато приличным клиентом. Но у меня сработал «синдром командировочного», и я заранее настроился именно на нудистку…
Но как она поиздевалась, как поиздевалась… Впрочем, заодно и натолкнула на одну здравую мысль. Я понимаю, почему нудизм вот уже несколько столетий безуспешно пробивает себе дорогу, но воз и ныне там. Нудизм любопытен, но у классического нудизма нет будущего.
Если взять издалека, то честь, к примеру, занимала всегда очень высокое место в жизни общества. Даже будучи христианами и прекрасно понимая, что самоубийц хоронят за оградой кладбища и в рай не пускают, ибо самоубийцам вечно гореть в аду, люди чести все равно пускали себе пулю в лоб при малейшей оплошности по службе, при карточном долге… да при самых разных обстоятельствах, «смывая кровью», как тогда считалось, свою вину.
Это мы, наша организация, так бы и оставили, если бы так поступали все. Но другие, наподличав и наворовав, предпочитали пойти под суд, получить тюремный срок, отсидеть и побыстрее выйти по амнистии или за примерное поведение. Вот эти-то и посмеивались с чувством полнейшего превосходства над теми, кто пускал пулю в лоб. Они, мол, гниют в земле, а я их дочерей трахаю благодаря наворованным тогда и спрятанным деньгам…
То же самое относится и к женщинам. Добродетельные обычно остаются у разбитого корыта, а все ценное расхватывают хитрые и не стесняющиеся ложиться и раздвигать ноги под любым, кто может чем-то помочь и посодействовать.
Таким образом, общество разделилось на две категории граждан. Одни соблюдали нравственный и уголовный кодекс, а другие — только уголовный. Понятно, что первые постоянно проигрывали вторым, для которых не существовало ни бога, ни заповедей Моисея, ни рыцарского кодекса чести, ни правил поведения в обществе.
Потому и только потому, чтобы не дать именно этим людям окончательно захватить власть в обществе, было принято тяжелое решение упразднить нравственные законы везде, где только возможно. Чтобы хорошие и нравственные люди уже не уступали по дефолту жуликам и проходимцам. Если те и другие будут отвечать только перед законом, то шансы на победу у безнравственного человека будут не столь уж бесспорны.
Я читал секретные доклады и постановления, сердце трепещет, как у пойманного воробья, душу распирает гордость и ликование, что допущен к таким тайнам. И что теперь я должен продолжать эту трудную, неблагодарную, но такую нужную работу.
Подзаправившись ноотропиками, а потом для верности запив большой чашкой крепкого кофе, я с полчаса терзал мозг вариантами, что еще можно сделать в этой области. Любой дурак видит, что еще не все сделано, многие устаревшие моральные нормы и сейчас одним осложняют жизнь, а другие набирают очки как революционеры и ниспровергатели.
Глеб Модестович согласился принять меня с моими идеями сегодня же, попросил только прийти после обеда, у него важное совещание… тут он сделал паузу, и я замолчал, вздохнув, представив, на каком уровне с ним совещаются.
А после обеда я выложил свои доводы насчет упразднения статьи за связь с несовершеннолетними. Хотя бы для начала разрешить учителям заниматься любовью с учениками. Поводом послужил суд, на котором тридцатипятилетняя Кристина Киллерд обвинялась в сожительстве с одиннадцатилетним учеником из ее класса.
Родители ученика не выразили протеста, разумно рассудив, что пусть лучше со своей учительницей, чем в подворотне с одноклассницами и вообще неизвестно кем, где быстро и болезни подцепит, и попробует наркотики, и симулянты секса, а с учительницей, мол, безопасно. Еще и уроки подучит с учительницей между сексом.
И хотя общественное мнение в целом было за то, чтобы посадить ее в тюрьму, а затем лишить права преподавать, но я уловил некую недостаточность аргументации. В основном звучало: мы так не делали, значит, и ей нельзя.
Фигня, конечно. Большинство удерживается от преступлений вовсе не из-за своих высоких моральных качеств, а из-за банальной боязни, что поймают. И будут неприятности.
Глеб Модестович слушал внимательно, я вообще заметил за ним эту особенность: чем бы ни был занят, в состоянии мгновенно переключиться и, выслушав любую ахинею, постараться ухватить в ней зерно, если оно есть.
— Во всяком случае, — заметил он, — начните дискуссию в прессе. Средства будут выделены.
— Когда?
— Да хоть сегодня.
— Спасибо!
— Если дискуссию удастся повернуть нужным образом, — продолжал он, — переведите ее в кампанию за отмену дискриминации, устаревших запретов! Это привлечет внимание, толпа обожает все, связанное с сексом. А затем, возможно, удастся внести какие-то поправки в закон, уточнения, исключения. Например, учителям заниматься сексом с учениками можно, а садовникам и вахтерам — нельзя.
— Или, — подхватил я, — учитель может заниматься сексом только с учениками своего класса! Или в тех, где преподает. Таким образом просто переводится степень знакомства с учениками на более высокий… гм, или иной уровень. В этом случае будет не травма, а бережное обучение…
Он кивнул.
— Прекрасно. Делайте. Потом начнутся крики за расширение списка, это займет внимание значительной части толпы. Хотя нет…
Он прервал себя, задумался. Я видел, как собрались морщины на его лбу, спросил с тревогой:
