Другая сторона - Кубин Альфред (книги серии онлайн .TXT) 📗
Видимость была никудышная. «Ну, далеко еще?» — ворчливо спросил кельнер.
— Тебе бы всю жизнь спешить! Вон, в тот последний домик.
За деревьями показался конек крыши. Дойдя до изгороди, Кастрингиус огляделся по сторонам.
— Пока все в порядке. Лезь! — скомандовал он своему дружку.
Тому не понравилось это приглашение — он все ждал какой-нибудь хитрости со стороны художника. Первым после длительных пререканий — перелез Кастрингиус, Антон последовал за ним. На колючей проволоке остались висеть фалды фрака кельнера. «Издержки профессии!» — саркастически прокомментировал его компаньон. Они со знанием дела обшарили жилище. Но ни в кабинете газетчика, ни где-либо еще не нашлось ничего достойного выноса. Разочарованный Кастрингиус пустился в откровения о покойном редакторе.
— Право, я сам себя не понимаю! Как только я мог уважать этого типа? Тринадцать годовых комплектов «Зеркала» — вот все, что я могу тебе предложить! — злорадно сказал он Антону, недовольно разглядывавшему роскошную, но запущенную мебель, и указал на ряд книжек.
— Брось свои дурацкие шутки, можешь оставить это барахло себе!
— Заткнись, лакей! Что ты понимаешь в возвышенном? В этих томах — почти все произведения художника, который навсегда останется непонятным для тебя. Твоего кругозора не хватит даже на работы моего уважаемого коллеги! — он посмотрел на Антона с презрительным сожалением.
Когда они обшаривали спальню в поисках одежды, пригодной для ношения, послышался сдавленный вздох. «Ты слышал?» — заикаясь от страха, произнес суеверный кельнер и едва не выронил свечку. На кровати, завернувшись в одеяло, притаилась девочка-подросток, до смерти напуганная визитом взломщиков. «Да это же Луизхен, дочурка моего редактора! Чур, она моя!» — радостно воскликнул Кастрингиус и, непрестанно кланяясь, приблизился к испуганному ребенку.
— Ну уж нет! Делиться так делиться, как было условлено! — Вмиг осмелевшего Антона сразу охватила ревность. Кастрингиус повернулся, пригнув голову, как буйвол, — или нет: скорее он походил на пьяную лягушку-быка и выпучил глаза на отощавшего от недостатка пищи кельнера. Его короткие массивные ноги стояли незыблемо; растопырив страшные крючковатые пальцы на своих длинных руках, он глухо проворчал: «Сударь мой, здесь у меня больше прав, чем у вас! С такой мразью, как ты, я не делюсь, а если хочешь, то попробуй!»
Кастрингус оскалил зубы. Он знал свою силу и не сомневался в исходе поединка.
Антон, эта хитрая бестия, был готов к подобной сцене еще со времени заключения делового союза и на всякий случай таскал с собой средство защиты. Лучший сотрудник «Зеркала грез» неожиданно получил пригоршню молотого перца в глаза.
Ослепленный, он рванулся наугад, схватил своего врага за грудки и притянул к себе. «Гребные винты» сомкнулись за спиной Антона, и тот подломился. Оба, долговязый и коротышка, покатились по полу — сперва через всю спальню, затем через открытую дверь на террасу. То, что перила были сломаны, никто из соединившихся в яростных объятиях не заметил. Они вылетели на крышу пристроенной прачечной, соскользнули по ней и рухнули в открытую выгребную яму.
Последовал глухой всплеск… потом пошли пузыри…
— Любовь плоти есть ни что иное, как воля вещи в себе ко вторжению во временное. Как вы можете быть столь самонадеянны, чтобы оказывать давление на вещь в себе? Вы не отличаете вещь в себе от других вещей. С философской точки зрения ваше поведение заслуживает порицания, — так говорил парикмахер по поводу сатурналий на полях Томашевича.
Поскольку он не хотел прекращать свои столь несоответствующие общему праздничному настроению тирады, ему накинули петлю на шею и подвесили к вывеске его заведения. Там он и болтался под большим латунным тазом. Какой-то шутник, увидев его, снял со стены дома картонную табличку и привязал ее к ногам исследователя времени и пространства; на ней можно было прочесть: «Сдается внаем!»
Лампенбоген жировал до своего последнего дня, в то время как его пациенты уже сидели на вполовину, а то и вчетверо урезанной диете. Они были этим крайне недовольны, что привело к маленькой барачной революции, энергично поддержанной санитаром, которому было куда приятнее болтаться на свободе и участвовать в великих событиях, нежели исполнять свою постылую службу. В леднике еще хранились три жареные курицы, пакет шоколада и круг сыра. Больные потребовали свою долю от этих запасов, хотя внешний вид этих продуктов едва ли мог возбуждать аппетит. Лампенбоген не хотел дать ни крошки. Тогда он умереть, сказали ему. Этого он, конечно, тоже не хотел. Разъяренные пациенты живо сговорились и однажды набросились на врача. Тяжелобольные смотрели со своих кроватей, как санитар участвовал в насилии наравне с другими. Одна бедная женщина с раздробленной челюстью заботливо капала хлороформ на стонущего жирного Лампенбогена. Больные редко бывают жалостливы, для этого они сами слишком много страдали. Когда толстяк был усыплен, его судьи подкрепились деликатесами из вскрытого ледника. Потом Лампенбогена посадили на вертел, в качестве какового послужила газопроводная труба. Эта процедура стоила ослабленным повстанцам немалых усилий. Сторож разжег огонь, чтобы уничтожить следы злодеяния. Таким образом, Лампенбоген закончил свое существование в виде жаркого, и притом скверного: верхняя часть почти не пропеклась, едва подрумянившись, тогда как нижняя превратилась в уголь. Только бока поджарились как следует, покрывшись аппетитной золотистой корочкой.
По Длинной улице к реке боязливыми мягкими шажками семенит старый человек без шляпы. Полы его халата развеваются на ветру, словно крылья, его жилет застегнут только до половины. Старик энергично кивает на бегу головой, полностью погрузившись в разговор с самим собой. Добежав до воды, он останавливается на мгновение в нерешительности. Чинно, как цапля, он прохаживается взад-вперед по песку, читая лекцию самому себе. А Негро шумит — то словно голодная, и тогда ее волны слизывают песок с берега, то жалуется многоголосым таинственным напевом. На мосту тускло светит фонарь, сияющие блики пляшут на поверхности воды. Старик решительно заходит в воду. Сначала волны достигают ему только до колен; он неторопливо достает футляр и водружает себе на нос очки. Затем убирает футляр обратно в карман. Еще пара шагов вперед — и вода уже доходит до его тощих бедер. Старику приходится делать усилия, чтобы не быть унесенным течением. Он страстно бормочет какие-то странные признания в любви и прижимает руку к сердцу. Потом достает какой-то неразличимый маленький предмет, близоруко подносит его к самым глазам, нагибается к воде, как бы внимательно изучая ее, — она уже доходит ему до горла… теперь до носа — остается виден только островок из седых волос… поток увлекает с собой блестящую штуковину, напоминающую крошечное суденышко; он кружит ее, укачивает на своих волнах… это маленькая коробочка, обклеенная фольгой… Acarina Felicitas!..
Со стороны вокзала подступало болото. Здание накренилось, перрон покрылся илом и камышом, через прогнившие двери в залы ожидания вползала трясина, со скамей и диванов звучали тоскливые песни жерлянок. На буфетах копошились тритоны и мелкие личинки жуков. Бесчисленные твари, которые заполонили Перле, опустошая сады и пугая людей, — все они происходили из болота, простиравшегося на много миль от города в туманную мглу.
Но болото не только давало, но и отнимало жизнь. Великое множество жителей города, крестьян, рыбаков заснуло вечным сном в его топкой трясине. Вероломное! Оно могло казаться таким безобидным — а между тем под мшистым покровом кишели змеи. Временами оно выпускало бесшумные призрачные языки пламени высотою с дом, пугая гнездящуюся на нем водоплавающую птицу. Оно могло досыта кормиться собственной плотью — его тигры пожирали его кабанов, его лисы преследовали его косуль.
