Четыре. История дивергента - Рот Вероника (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
– Твоя мать утверждала, что сундук предназначен для одеял, – продолжает отец. – Говорила, что ты мерзнешь по ночам. Но я никогда не мог понять, почему ты запираешь его, если в нем хранятся обычные одеяла?
Он протягивает руку ладонью вверх и вопросительно приподнимает брови. Разумеется, он хочет ключ. И я вынужден отдать его отцу, потому что он сразу догадался, что я вру. Он все обо мне знает. Я лезу в карман и кладу ключ ему в руку. Теперь я не чувствую своих ладоней, мне не хватает воздуха – такое происходит каждый раз, когда я понимаю, что отец сейчас сорвется.
Я закрываю глаза, когда он открывает сундук.
– Что у тебя здесь спрятано? – Он небрежно шарит по моим ценностям, раскидывая их в разные стороны. Затем достает вещицы одну за одной и швыряет их на кровать.
– Зачем тебе это?!.
Я вздрагиваю снова и не могу ему ответить. Мне это не за чем. Ничего из вещей мне не нужно.
– Ты потакаешь своим слабостям! – кричит отец и сталкивает сундук с края кровати, от чего его содержимое рассыпается по полу. – Ты отравляешь наш дом эгоизмом!
Я холодею.
Он бьет меня в грудь. Я оступаюсь и ударяюсь о комод. Он замахивается, чтобы ударить меня, и я, со стянутым от страха горлом, выдавливаю:
– Церемония выбора, папа!
Его замахнувшаяся рука останавливается, и я съеживаюсь, спрятавшись от него за комодом. Перед глазами туман, я ничего не вижу. Обычно он старается не оставлять синяков на моем лице, особенно перед важными событиями. Ему-то известно, что уже завтра люди будут глазеть на меня и следить за моим выбором.
Отец опускает руку, и на мгновение мне кажется, что его гнев утих и он не будет меня бить. Но он цедит сквозь зубы:
– Ладно. Сиди здесь.
Я провисаю, облокотившись на комод. Теперь и гадать нечего – он ушел не для того, чтобы все обдумать, а потом извиниться. Он никогда так не делает.
Он вернется с ремнем, а отметины, которые он оставит на моей спине, можно будет легко скрыть за рубашкой и покорным, отреченным выражением лица.
Я поворачиваюсь. Меня всего трясет. Я цепляюсь за край комода и жду.
В ту ночь я спал на животе. Я не мог думать ни о чем, кроме боли. На полу рядом со мной валялись ржавые ошметки и обломки. Отец бил меня до тех пор, пока мне не пришлось зажать во рту кулак, чтобы заглушить крик. Потом он топтался по каждой вещи, пока не раздавил ее или не помял до неузнаваемости. А затем он швырнул сундук об стену, так что крышка сорвалась с петель.
В голове возникла мысль: «Если я выберу Альтруизм, то никогда не смогу сбежать от него».
Я зарываюсь лицом в подушку.
Но у меня недостаточно сил, чтобы противостоять инерции Альтруизма, и страх возвращает меня на путь, выбранный для меня отцом.
На следующее утро я принимаю холодный душ, но не для того, чтобы сохранить горячую воду, как это рекомендуется во фракции Альтруизма, а потому, что он охлаждает мою спину. Я медленно надеваю свободную и простую одежду Альтруизма и встаю перед зеркалом, чтобы обрезать волосы.
– Позволь мне, – говорит отец, показавшись в другом конце коридора. – Ведь сегодня у тебя Церемония выбора.
Я кладу машинку для стрижки на выступ от выдвижной панели и пытаюсь выпрямиться. Отец встает позади меня, и я отвожу взгляд, когда машинка начинает жужжать. У лезвия только одна насадка – для мужчин-альтруистов есть лишь одна приемлемая длина волос. Я вздрагиваю, когда отец придерживает мою голову, и надеюсь, что он не замечает моей паники. Меня пугает даже его легкое прикосновение.
– Ты знаешь, что будет, – изрекает он и закрывает мое ухо левой рукой, проводя машинкой по моему черепу. Сегодня он боится поцарапать мою кожу, а вчера заявился ко мне с ремнем. Внезапно по моему телу словно разливается яд. Как забавно! Мне уже смешно. – Будешь стоять, пока тебя не вызовут, затем выйдешь вперед и возьмешь нож. Сделаешь надрез и капнешь кровью в нужную чашу. – Наши глаза встречаются в зеркале, и на его губах появляется подобие улыбки. Он касается моего плеча, и я понимаю, что теперь мы почти одинакового роста и одинаковой комплекции, хотя я до сих пор чувствую себя очень маленьким по сравнению с ним.
Он мягко добавляет:
– Боль от надреза быстро исчезнет. А когда ты сделаешь выбор, все закончится.
Интересно, он вообще помнит, что случилось вчера? Или он убрал недавнее воспоминание в специальный отдел в своем мозгу, отделив чудовище от заботливого отца? Но у меня подобного разделения нет, и я вижу все его личности, наслоенные одна на другую – монстра и отца, главу совета и вдовца.
Вдруг мое сердце начинает биться как бешеное. Лицо горит, и мне едва удается совладать с собой.
– Не переживай, я как-нибудь перетерплю боль, – отвечаю я. – У меня накоплен большой опыт.
На мгновение я вижу в зеркале его пронзительный взгляд, и вся моя злость улетучивается, уступая место привычному страху. Но отец спокойно выключает машинку, кладет ее на выступ и спускается по лестнице, оставив меня, чтобы я подмел обрезанные волосы, стряхнул их с плеч и шеи и убрал машинку в ящик в ванной.
Когда я возвращаюсь в комнату, то просто таращусь на растоптанные вещи на полу. Я аккуратно собираю их в кучу и кладу в мусорную корзину рядом с письменным столом. Поморщившись, я встаю на ноги. Мои колени дрожат. Несмотря на никчемную жизнь, которую я себе уготовил, на разрушенные остатки того немного, что у меня было, я решаю, что мне нужно выбираться отсюда.
Это сильная мысль. Я чувствую, как ее мощь звенит во мне будто колокольчик, поэтому я обдумываю ее снова. Мне нужно выбираться.
Я подхожу к кровати и просовываю руку под подушку. Скульптура моей мамы по-прежнему лежит в безопасности – ярко-голубая и блестящая в утреннем свете. Я ставлю ее на стол, возле стопки книг и покидаю комнату, закрывая за собой дверь.
Я слишком нервничаю, чтобы есть, но внизу я все равно запихиваю кусок тоста в рот, чтобы отец не задавал никаких вопросов. Лучше не волноваться. Теперь он делает вид, что меня не существует. Он притворяется, что не видит, как я дрожу всякий раз, когда наклоняюсь, чтобы поднять крошки с пола.
Нужно выбираться отсюда. Три слова теперь стали моей мантрой. Вот единственное, за что я могу уцепиться.
Отец заканчивает читать новости, которые фракция Эрудитов публикует по утрам, а я заканчиваю мыть посуду, и мы молча выходим из дома. Мы шагаем по тротуару, и он улыбается нашим соседям. У Маркуса Итона все всегда в идеальном порядке. Не считая его сына. Конечно, я не в порядке, я в вечном хаосе.
Но сегодня я этому рад.
Мы залезаем в автобус и встаем в проходе, чтобы другие могли сесть вокруг нас – идеальная картина, иллюстрирующая почтение альтруистов. Я наблюдаю за тем, как другие вваливаются в салон – шумные парни и девушки-правдолюбы, эрудиты с напускно-умными минами. Альтруисты встают, уступая свои места. Сегодня все едут в одно место – во «Втулку», черная колонна которой чернеет вдалеке. Ее шпили вонзаются в небо.
Когда мы добираемся до «Втулки» и направляемся ко входу, отец кладет руку мне на плечо, вызывая болевые разряды по всех моих мышцах. Мне необходимо сбежать. Боль только стимулирует эту отчаянную мысль, которая гудит в моем сознании. Я упрямо преодолеваю ступеньки лестницы, ведущей в зал, где намечена Церемония выбора. Мне не хватает воздуха, но не из-за ломоты в ногах, а из-за слабого сердца, и мне делается хуже с каждой секундой. Маркус уже стирает капли пота со лба, а остальные альтруисты, как по команде, стискивают губы, чтобы не сопеть слишком громко, опасаясь показаться недовольными.
Я поднимаю глаза к лестнице, которая маячит передо мной, и не могу думать ни о чем, кроме последнего шанса на побег.
Мы поднимаемся до нужного этажа, и все на миг замирают, чтобы задержать дыхание перед тем, как войти. В зале тускло, окна зашторены, стулья расставлены вокруг чаш со стеклом, камнями, углем и землей. Я оказываюсь в очереди между девушкой-альтруисткой и парнем из фракции Товарищества. Маркус встает передо мной.
