Жестокий эксперимент - Дилов Любен (книги бесплатно .txt) 📗
Итак, я кончила. Начинайте!
Однако у него не было желания читать лекций. К тому же хотелось спать. Но более всего его забавляли ее россказни, которые он уже научился слушать со снисходительностью старшего.
– Значит, будете биологом? – спросил он.
– Думаю специализироваться в поведенческой психологии животных.
– Понятно. Как феминистке, поведение мужчин вам, конечно же, не интересно.
– Вы только не обижайтесь, но животные действительно интереснее! Недавно я смотрела фильм о Галопогосских островах, кажется.
Она приподняла осевшие подушки и легла поудобнее. Молодое ее тело постоянно находилось в движении, девушка наполняла каюту жизнью и как бы отталкивала подступавшую к ним угрозу, исходившую от безжизненной световой завесы, спустившейся прямо перед дверью.
– В фильме речь шла о маленьких альбатросах, впрочем, я не уверена, альбатросы это были или буревестники. Такие длинные с тонкими шеями и приплюснутыми клювами. Страшненькие – жуть, а не поверите, какое богатство чувств при этом! Самцы так нежно ухаживали за своими дамами, что просто прелесть! Поскольку на острове этом нет никакой растительности, представьте себе, самец полетел за тысячу километров, через океан, на другой остров, чтобы принести своей даме веточку! А те, кому не хотелось лететь за тысячи километров, напали на него, чтобы отобрать веточку. Он так дрался с ними, так дрался, и ему все же удалось сберечь веточку, и он так изысканно, с такой нежностью положил ее в ноги своей любимой, что обрыдаться можно! А она, как всякая настоящая женщина, посмотрела не него одним глазком, как бы снисходительно, но сама уже готова стать его супругой. Нет, это невозможно передать словами, это надо видеть.
– А что сталось с веточкой? Гнездо, что ли, сделали из нее?
– Нет.
– Тогда зачем она, как вы говорите, «даме»?
– Как зачем? – с досадой переспросила она.
– Зачем она ей, если даже косвенно не входит в сферу их жизненных потребностей?
– Альбатроска захотела веточку, и все! – разозлилась девушка, что ее восторг остался неразделенным.
– Но ведь у животных все обусловлено и ничего случайного в их поведении нет.
– Да что тут непонятного? Тысячу или, может, сто тысяч лет назад жених какой-нибудь альбатроски подарил ей веточку. Наверное, он не обладал особыми мужскими качествами, и это сделало его изобретательным. Жест этот понравился другим альбатроскам, и с тех пор каждая желает веточку. Желает того, чего нет на их острове, профессор! Не ясно разве?
– Так альбатроска взяла веточку? Не показали, как они ее используют?
– Показали! Потом она стегала его этой веточкой, когда он задавал глупые вопросы!
На этот раз его не остановили ни ее испуганные возгласы, чтобы он остался, не уходил, – они показались ему притворными, – ни ее многочисленные извинения. Он выскочил из каюты и ушел на нос яхты. Стоял, рассматривая изнутри загадочный световой шар. И неожиданно ему очень захотелось увидеть море. Точно так же он мечтал когда-то иметь лодку, чтобы уйти одному в море, раздеться донага перед Вселенной!… Это желание не покидало его никогда, а сейчас превращалось в галлюцинацию – ему казалось, что он действительно стоял, и не однажды, на носу лодки, вздымаемый волнами и околдованный их бесконечностью.
Услышь он наитишайший всплеск, бросился бы вниз головой и погружался бы в пучину, пока ' не почувствовал бы покалывание Вселенной в ушах, потом плавал бы до изнеможения, пока не наглотался бы соленой воды. И даже если бы тонул, то ощущал бы, что живет. Его раздирали противоречия, словно в нем жило сразу три человека: один из них кричал от обиды, второй же злорадствовал с высоты своего положения: «Так тебе и надо!» А третий ликовал, словно ему объяснились в любви, и настаивал на том, чтобы вернуться в каюту и поцеловать глупую феминистку.
Яхта – о такой он и не мечтал – висела в облаке, как распятая красивая белая бабочка, пришпиленная как экспонат в чьей-то коллекции. На ней не происходило ничего, кроме мелочных ссор между двумя молодыми людьми, которые, вместо того чтобы заниматься любовью, нелепо воевали друг с другом на виду у насмешливой Вселенной. Да, да, не равнодушной, как обычно ее называют, а насмешливой, ибо только великий пересмешник мог придумать ситуацию, подобную этой! Да и студентка, которая вышла из каюты и подобием улыбки пыталась оживить окружавшую их мертвенность, только усилила ее трагический комизм своим якобы морским одеянием…
21
С трудом протиснув пальцы, она взяла его под руку и повисла на нем, как жена, прожившая с ним много лет.
– Давайте больше не будем ссориться, а? Да, я сказала, что боюсь вас, для меня вы – часть всего этого… Разве так трудно понять?
Ее страх понять было не трудно, приняв за истину, что они возвращаются в прошлое, не трудно было понять и ее поведение, сопровождаемое внезапными всплесками, свидетельствующими о женской зрелости и познаниях, не присущих девчонке-первокурснице. Тогда и ему надо смириться со множеством мужчин в себе. Но как, черт побери, смириться с этим!… Во всевозможных теоретических выкладках некоторые ученые силились доказать, что как следствие Общей теории относительности возможно такое искривление пространства, при котором время текло бы в произвольном направлении; но подобное явление, даже теоретически, вероятно только где-нибудь в пресловутых черных дырах космоса или в чудовищно плотных нейтронных звездах, а на Земле – в реакторах элементарных частиц. Но чтобы двое несчастных перемещались во времени вот так взад-вперед на палубе какой-то яхты?!
– Идите, идите, что покажу! – дернула она его за руку и повела к штативу. – Посмотрите! Они ни о чем не говорят вам?
С двух портретов, прислоненных к мачте, на него смотрели такие же аметистовые глаза, что и глаза студентки. Однако в одних было запечатлено сгущенное до бездонного мрака страдание, а янтарно-солнечные отблески других искрились экзальтированным жизнелюбием. Он силился припомнить оба этих лица, однако в воспоминаниях преобладала слабость их невидимого тела.
– Я боюсь смотреть на себя в зеркало, – сказала студентка. – Так и кажется, что увижу себя такой.
Он чуть было не ляпнул: уж не воображаете ли вы, что сейчас вы лучше? Но промолчал. Его донимала страшная усталость.
– А вот этот портрет все же написан с любовью, – указала она на один из портретов, помолчала немного и добавила: – Не отвечайте! Я и сама не могу найти ни единого ответа!
Она по-прежнему держала его под руку, и его правый бок пылал жаром.
– Давайте сядем, я уже еле держусь на ногах! – предложила она. – Я в шезлонге, хорошо? Мне от одного вида этого матраца становится плохо.
Это было похоже на провокацию, и он не удержался, чтобы не съязвить:
– Неужели я до такой степени вам противен?
– Да нет же, профессор, – вяло засмеялась она. – Просто на нем спать хочется… Скажите, а вы не говорили мне, что любите меня?
Ее вопрос настиг его в тот самый момент, когда он садился, и все же он не ожидал подобного и от неожиданности прямо-таки рухнул на матрац.
– Вам? – спросил удивленно.
– Ага! Нет, разумеется? – констатировала она, и складочки в уголках губ застыли в напряжении. – Хорошо, а что вы думаете о дневнике? Если верить написанному, выходит, что мы супруги.
– Но я уже женат, я сказал вам!
– Ха! Вы же были разведены?
Слова ее окончательно смутили его, но его вдвойне смущало и удивляло то, что студентка все больше становится похожей на женщину с портрета. Но ведь человек никогда не бывает на портрете таким, как в жизни, в нем всегда присутствует и сам художник, изобразивший его. Но разглядеть студентку внимательно он не мог, поскольку она все время таращилась на него.
– Сейчас я и сам не знаю, что у меня и как. Но наверное, буду разводиться.
– Ради меня? – воскликнула она, а затем поспешила возразить самой себе: – Нет, вы никогда не оставите одну женщину ради другой. Вы можете сделать это только ради себя.
