Жестокий эксперимент - Дилов Любен (книги бесплатно .txt) 📗

А сам подумал: разве он еще не профессор? А может, он просто уверен, что наверняка станет профессором?

– При чем тут недоразумение? Вы такой умный и…

– Откуда вы знаете?

– Ха! – засмеялась девушка. – У меня такое чувство… Ну ладно, товарищ профессор, сварите кофе. Уф, до чего же я голодная, и как хочу пить и спать… – Она сладко потянулась, словно была маленькой беззаботной девочкой, а он – ее отцом. И он поспешил на кухню, потому что ему опять почудилось, что все это происходит не впервые.

Ей-то ничего. По молодости она воспринимает весь этот абсурд гораздо легче, да еще сцены разыгрывает! И все же, не приложила ли она руку к происходящему и нет ли здесь какой связи с наркотиками?

Он ощущал в теле страшную усталость. Спать хотелось так, как будто он не смыкал глаз целые сутки. Это пугало его, хотя всему можно найти объяснение… К тому же это странное падение! Необходимо описать его подробно, и как можно точнее передать все свои ощущения. Итак, присовокупим это к ранее описанному идиотизму. Когда ученый не может добраться до истины, он обязан по крайней мере добросовестно описывать факты!

Но факты ли все это? Не походило ли раздвоение его мозга на тот самый шизофренический зев, который временно провоцирует ЛСД (он читал о подобных опытах психиатров на добровольцах). Странным было то, что именно теперешнее его состояние – какое-никакое, но реальное – пусть постепенно (из-за этой самой усталости), но все же уступало место воспоминаниям о событиях, которые не происходили в его жизни и по времени могли находиться только в будущем, но навязчиво предлагали себя как уже пережитое.

Хорошо, доцент я или профессор? Писал вон те книги или не писал, а только мечтал написать? Где мы сейчас находимся, куда движемся, и движемся ли вообще куда-нибудь? – спрашивал он себя. А много позже осознал, что, ломая голову надо всем этим, он уже ловко насыпал кофе в кофеварку, уверенными движениями доставал все необходимое из шкафчиков, а его уставшее тело помнило все, что было на этой призрачной яхте.

Хорошо говорить, что каждое мгновение своей жизни мы представляем собой совокупность прошлого и желанного будущего, что из этой мешанины состоит наше настоящее.

Почему же тогда мы по-прежнему мечтаем о стабильности? Кто-то сказал: «Цени каждый миг своей жизни!» Да, на словах-то можно быть эпикурейцем! Но попробуй ценить мгновение, когда оно предстает в облике злой истеричной дикарки.

Он вернулся мыслями к девушке и тотчас попытался отстраниться от нее, переключив внимание на поднимавшуюся кофейную пену. Старался не задавать себе вопросов, кто они такие – кто он, кто она, – и где в действительности находятся. Однако подобные состояния ему, физику, не были чужды. В теории подобного рода он нередко посвящал своих студентов.

Бомбардируя атом пучком электронов, ты никогда не знаешь, в какую часть мишени, в которую ты целишься, он попадет. Только гадаешь, по теории вероятности. А сами электроны разве знают? Или они смиряются с тем самым принципом, который физика назвала «случайностью выбора»? Спроси их, дорогой, электроны спроси, знают ли они свое место в пространстве, и направление, в котором движутся. И только после того, как услышишь их ответ, узнаешь, объективны ли законы, которые вы придумываете, или же они своего рода самооправдание нашей собственной неопределенности!… И не открывает ли человек во Вселенной такие законы, как теория относительности или принцип неопределенности Гейзенберга [6], – именно потому, что он сам подчинен им, и потому субъективно распространяет их на всю Вселенную?…

Ба, да от такого неопозитивизма сам Гейзенберг перевернется в гробу! Он развеселился, но уже в следующее мгновение испугался неожиданного направления своих мыслей – все это были философствования, которых не позволил бы себе серьезный ученый, – до такой степени испугался, что, казалось, мозг окончательно растекся от усталости, похожей на туман, проникший через иллюминатор даже в кухонную нишу. Он поторопил себя, стал быстро разливать кофе по чашкам, намазывать масло на хлеб, словом, готовил еду для той дурочки, которая то целовала его, то собиралась зарезать. Никогда еще он не был столь близок к сумасшествию, и единственной нитью, направлявшей его рассудок, оставалась его непонятная памятливость, подсказывавшая ему, что точно так же, но с еще большей любовью он готовил завтраки для женщины с темными аметистовыми глазами и что уже не раз его руки касались ее тела. И когда он наконец взял поднос и направился к каюте, то ожидал найти в ней именно ту женщину.

20

Девушка, которая приняла поднос из его рук, не имела ничего общего с женщиной, возникшей только что в его памяти. Разве только в глазах что-то и, может быть, гладкая смуглая кожа… Она надела брюки из грубого вельвета и толстый свитер. Выглядела несколько комично, но от этого не стала ему симпатичней; в глазах ее сквозила алчность.

– Оделась как на прогулку, – сказала она с набитым ртом, с трудом пережевывая копченую колбасу.

– Не жарковато? Я видел, там есть другая одежда.

– Да, есть очень красивые туалеты, – согласилась первокурсница, громко чавкая. – Все вашей жены?

– У меня нет жены.

– Ха! Ведь вы сказали…

– Сказал! Сказал! – заорал он. – Оставьте меня, наконец, в покое!

Она умолкла, но при этом слишком уж игриво улыбалась. Положила на хлеб еще несколько кусочков колбасы и уселась на кровать, по-прежнему как бы намекая, что ей известно нечто такое, что не известно ему.

Он поставил чашку рядом и придвинул чистые листки бумаги. Решил изложить свои ощущения во время падения, которое являлось подтверждением наблюдений, зафиксированных в записках, – если, разумеется, само падение не было воображаемым. Просмотрел записки еще раз, и их содержание стало выстраиваться в логическом порядке, в порядке последовательных во времени воспоминаний.

Студентка продолжала чавкать, и так же, чавкая, прихлебывала из чашки горячий кофе. Он метнул в ее сторону свирепый взгляд.

– Извините! Может, мне выйти, если я мешаю? – покраснела она и стала дожевывать свой кусок с такой осторожностью, что он сразу простил ее.

– Жуйте. Время еще есть.

Упоминание о времени и его скоротечности заставило его набраться храбрости и спросить:

– Скажите, если верить всему, что написано здесь, между нами должно было… словом, как у вас с воспоминаниями?

– Благодарю, хорошо.

Его опять покоробило от ее неуважительного тона и заносчивости.

– Разве нельзя говорить по-человечески? – спросил он.

– Уж не хотите ли вы сказать, что записи в дневнике – доказательство чего-то такого?

– Я ничего не хочу сказать. Только спросил вас. Нам нужна какая-то общая отправная точка. Если в вашем сознании, так же как и в моем, отложилось, словом, если есть что-то общее, почему все же не согласиться…

– Никаких все же! И не стройте иллюзий! – ощерилась девица, ее всю как будто пот прошиб. И над губой появились бисеринки.

Она наверняка поняла его слова как намек лишь на любовную часть их загадочного путешествия, ему же подобная возможность казалась не менее абсурдной, чем все происходящее и происходившее до этого. И он произнес холодно, пытаясь отомстить за недавнее разочарование, что не нашел в каюте женщины своей мечты, женщины с аметистовыми глазами:

– Никаких иллюзий я не строю. Я только думаю, что если это будет продолжаться и если время действительно возвращает нас в прошлое, назад, с такой сумасшедшей скоростью, то мы скоро умрем.

Он хотел напугать ее, а испугался сам, сформулировав то, что до недавнего момента просто не приходило ему в голову.

– Каждый умирает в одиночку, – презрительно произнесла девушка. – Есть такой роман.

– Но черт побери, почему я должен умирать в вашей компании?! – вскочил он и стал пробираться к выходу, натыкаясь на мебель.

– Какой обидчивый! – крикнула она ему вслед. – Постойте, у меня есть идея!