Пещное действо - Етоев Александр Васильевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
– Ноль получается, – сосчитал за него Пучков.
– Ноль. – Зискинд стал тревожно оглядываться, словно решал из-за какого ствола ждать постука старухи с клюкой.
– А вот мы ее… – Пучков нырнул за стволы и через минуту вернулся, неся в руке саквояж с инструментами. Он быстренько расправился с задней крышкой и стал копаться во внутренностях. Зискинд подсвечивал ему зажигалкой.
– Ржавые, – раздался из глубины голос Пучкова. – И пружина, и кривошип.
– Ржавые? – переспросил Зискинд.
– Все штыри сточены, кроме первого. С ней все ясно. Поэтому и кричит только раз. – Он вылез, поставил крышку на место и стал отряхиваться от ржавчины. Птица подняла голову, опустила хвост и крикнула. После этого раздался щелчок, будто с дорожки соскочила игла, и птица крикнула снова. И пошло. Она хрипела и щелкала, щелкала и давилась звуками. Она сыпала год за годом, но никто уже не считал, всем уже расхотелось. Зискинд, тот вообще вставил в уши пальцы, а Пучков поднял саквояж и отправился к «самоедке».
Через час в лесу просветлело и объявился Жданов. За каким-то из поворотов начиналась древняя вырубка, и на ней меж оплывших пней сидели двое.
– Пучков, у тебя болотной воды осталось? – спросил Жданов, вытирая рукавом рот, когда «самоедка» поравнялась с сидящими.
– С галлон, – ответил Пучков.
– Налей. – Жданов протянул кружку. Руку его вело. – Пьем мертвую. – Он толкнул в бок сидящего на соседнем пне Кишкана. – Мертвую пьем? – Тот качнулся, но не упал, мотнул опущенной головой и, не разлепляя век, вытащил из-за спины нож. Сделав им вялый взмах, он вернул нож на место. Жданов посмотрел на Анну Павловну и повторил, уронив голову: – Мертвую.
– Приехали – пьяный Жданов. – Анна Павловна всплеснула руками. – А этого ты где подцепил?
– Вот. – Жданов поднялся и откуда-то из-за пня достал холщевый мешок. Только сейчас все заметили, что на нем Кишкановы шаровары. – Спокойствие, смотреть никому не советую, особенно, козочка, тебе. – Он приподнял мешок: легко – весу в нем было не много. Что-то выпуклое и круглое проступило сквозь натянувшуюся холстину. Он тряхнул. Резкий, сухой стук. – Зискинд, ты слово «ксениласия» знаешь?
– Ксениласия – гостогонство, один из законов Ликурга для очистки государства от иностранцев.
– А «людодерство»? Можешь не отвечать. Знаю, что знаешь. Так вот, господа, мне тут путем обмена штанов кое-что удалось выяснить. В мешке, как вы уже догадались, обыкновенные человеческие черепа…
– Значит, этот его мешок…
– Кладовая для ваших голов, – закончил за него Жданов. И усмехнувшись, поправился: – Наших.
– Послушай, а как же ты? И штаны? – Пучков кивнул на ждановскую тонзурку и безразмерные Кишкановы шаровары.
– А что – я? Простая житейская наблюдательность. Нос у него какой? Сизый. От этого я и плясал. Тебе, Зискинд, как любителю исторической точности скажу вот что. Кишкан работал в замке Цепеша пивничером – завом винными погребами. А вино из погребов графа считается лучшим в Европе. И это странно, потому что виноград на его земле, я извиняюсь, говеный. Способ приготовления, естественно, хранился в великой тайне, а наемные мастера-виноделы загадочным образом исчезали.
– О… – открыл рот Пучков.
– Откуда я это знаю? Он, – Жданов показал на Кишкана, – как всякий приличный пьяница считает себя писателем. Сочинение, которое он кропает последние десять лет, называется «Вехи жизненного пути». Я нашел рукопись в шароварах, когда мы поменялись штанами. Почерк такой, что текст почти не читается, но кое-что я разобрал. Например, секрет Цепешова вина. Оказывается, делать его так просто, что узнай об этом Европа, Цепеш быстренько бы пошел по миру. Всего-то умения – добавляй к мере вина четверть меры человеческой крови.
Кишкан зашевелился во сне и нервно передернул плечами.
– Минуточку, – Жданов запустил руку под шаровары и достал стеклянную трубку, по виду схожую с градусником. На одном из ее концов была навернута резиновая присоска. Размахнувшись, он пришлепнул прибор к багровой полосе кожи между воротом и заросшей скулой Кишкана.
– Илла лахо, – пробормотал Кишкан, а Жданов уже вертел стекло перед носом.
– Остается десять минут, – сказал он, изучив показания. – Пучков, ты спрашивал про шаровары. Их я не то чтобы обменял, просто убедил его спьяну, что в Европе, куда он собрался драпать, мода на шаровары прошла.
– Зачем это тебе, Жданов?
– Не знаю, вдруг захотелось. А почему нет? Удобно, не тесно, отличная защита от мух. И потом – не обменяйся я с ним штанами, как бы мы получили рукопись? Вот ты, Анютка… Постойте, а где Анютка?
Анны Павловны нигде не было. Ни за машиной, ни под машиной, ни на дороге.
– Может, она дело справляет? Пойду посмотрю в кустах. – Жданов обшарил кусты, покричал, поаукал и ни с чем вернулся к машине. – Чертова баба. Леший ее что ли унес?
– Слишком он был красивый, леший, – улыбнулся Капитан.
– Не понял. Ты про кого? – Жданов подозрительно на него посмотрел.
– Про того, к кому она побежала, когда ты ставил Кишкану градусник. Он стоял вон за тем дубом.
– Слушай, ты, пьяная кочерыжка. Значит, все видел, дал ей спокойно уйти и думаешь, так и надо?
– Жданов, Жданов… Знал бы ты, Жданов, как у нее светилось лицо, когда она его увидала. Я с детства не помню такого счастливого света. Если бы женщина когда-нибудь вот так на меня посмотрела, я… – Улыбка его стала печальной, а голос тихим. – Я не то что год, я бы всю жизнь отдал за такой взгляд.
– Дурак, – безнадежно махнул рукой Жданов.
– Сам ты дурак, – сказал молчавший до того Зискинд. – И души у тебя ни на грош.
– Ну и этого понесло – «души». Что такое душа, я, может быть, побольше вашего знаю. И злой я потому, может быть, что не на меня она посмотрела. Обидно, просто сдохнуть хочется, так обидно.
– И мне, – тихо сказал Пучков.
– Тьфу! Как в обмороке – взгляд, свет… – Жданов яростно натирал виски. – Этот через минуту проснется, а мы тут сопли пускаем. Уходить надо. Забыли? – Он с размаху поддал мешок. – И вообще, все, что есть на свете, все это плотской обман и прельщение. Чьи это слова, Зискинд?
– Апостола Иоанна.
– Вот видишь. Соблазн для глаз – тело красивое. Заводи Пучков, сматываемся.
– Я пробую. Не хочет она заводиться. – Он слез, зашел к «самоедке» сбоку и покачал пристяжной бак. – Пусто. Испарилась она что ли? Пробоин нет. – Он достал из-под сиденья канистру. – Пустая. Был же целый галлон. Что за дела, товарищи?
– Черт с ней, уходим так. А-а, поздно. Давайте все в дерево.
Зискинд быстро, Пучков медленно, еще медленней Капитан – отправились вслед широкой спине Жданова к ближайшему дубу-великану.
– За дерево? – не расслышал Зискинд.
– На дерево? – переспросил Пучков.
– Он сказал – в дерево, – ответил им Капитан.
– Этот лес, – сказал Жданов, – появился на свет не так, как другие леса. Его посадили свиньи. Те самые, которыми Иисус пленил бесов и сбросил их с кручи в море. На самом деле свиньи не утонули. Буря их выбросила на берег, и они, гонимые страхом, долго бежали по миру и, пробегая Валахией, выбросили из себя те желуди, которыми кормились в земле Гадаринской. И там, где упали желуди, выросли эти деревья. Те из них, что стоят бескорые, – самые высокие среди всех – они-то и есть свидетели времен Иисусовой славы. Внутри они пустые как выпитая бутылка, и причина этого – штопорный червь, который подкапывается из-под корней и выедает ствол до самой вершины. Помните, фокус Кишкана? Дерево еще не успело сбросить кору, червь его только что пробуравил и… Скорее, доскажу после. – Он схватил за руку Зискинда, тот Пучкова, Пучков послушного Капитана, и вот они очутились в высоченной дубовой башне, в темноте, и у всех, кроме, может быть, Жданова, жизни оставалось час, полчаса, минута или и того меньше.
– Очень похоже на ловушку, – сказал Зискинд, ощупывая глазами темноту.
– Спросонья он вряд ли сообразит, что мы спрятались в дубе.
– А следы? – веско спросил Пучков.
