Последний хранитель (СИ) - Борисов Александр Анатольевич (мир книг .txt) 📗
Вечерело. Ну, здравствуй, Мурманск! Вот таким я тебя и люблю! С зажженными фонарями над вершинами башенных кранов, неоновым великолепием, зеркально опрокинувшимся в залив, ходовыми огнями над мерцающим кильватерным следом, фиолетовой дымкой над стрелами Гольфстрима. Схлынет мгновение, разъяснятся звезды, и море обретет законченную глубину. А еще был в этой картине один неприятный момент: группа захвата, которую я сразу же вычислил, грамотно рассредоточилась по близлежащей территории. За россыпью пустых бочек притаился их микроавтобус, а в нем на месте водителя восседал Жорка Устинов. Невидимый за тонированными стеклами, он, матерясь, произносил какую-то гневную тираду в микрофон портативной рации.
Глава 8
Жорку я знал, как облупленного. Наше знакомство восходит к тем приснопамятным временам, когда мы искренне верили, что власть и страна — это одно и то же. В неполные восемнадцать, я был практикантом на теплоходе «Руза». Обычный трамповый рейс к берегам Египта обернулся для экипажа сплошной головной болью. На рейде Александрии нас здорово покалечил израильский ракетный катер. Кое-как, с креном на левый борт, мы унесли ноги. В Алжире (опять незадача!) «Руза» попала под пресс местной полиции. Отца и Квадрата (они у нас числились мотористами) загребли в полицейский участок, а лично я получил в морду. Только уладили это дело — и опять — на тебе! Вдобавок ко всем злоключениям, ночью, в Бискайском заливе, нас попытались взять на абордаж два быстроходных катера неустановленной принадлежности. Этот момент мне помнится смутно. Вот убей меня бог, я в это время спал и видел дурной сон. Над моей головой простирались своды той самой пещеры, в которой когда-то прошло мое посвящение. Я стоял перед священной чашей, в руках у меня полыхала Агни Прамата. Отблески пламени отражались в глазницах огромного зверя, притаившегося за алтарем. Я спиной отступал к выходу из пещеры, всей сутью осознавая свою никчемность. В общем, такая вот, хрень. Наутро, Федечка Митенев и еще добрая треть экипажа рассказывали взахлеб, как я «геройски сражался», чуть ли ни в одиночку «разогнал весь этот парламент» и вообще творил чудеса. Рассказы сходились в одном: море под нами вдруг обрело волшебный, глубинный цвет летнего дня. Поверхность его кишела акулами, морскими змеями и прочей глубоководной живностью. Из нутра океана сквозь железную палубу судна устремился в звездную высь ярчайший всепроникающий луч. В нем проявился я. На уровне палубы, там, где свет расплескался лужей неправильной формы, (в этом месте рассказчик обычно понижал голос) и царил главный герой: в фирменной майке за три с половиной тысячи лир, отечественных полосатых трусах и босиком. С неимоверной скоростью он (то бишь — я) мотался от бака к корме и сбрасывал за борт абордажные крючья. При всем, при том, умудрился обезоружить и пустить в свободный полет двух самых шустрых боевиков, которые изловчились взобраться на палубу «Рузы». Во всем остальном, мнения рассказчиков разделялись весьма кардинально. Одни говорили, что стреляли по мне. Другие — что совсем не по мне, а по капитанскому мостику. А третьи — что вообще никто никуда не стрелял, поскольку оба пиратских катера шастали у самого борта, а оттуда вообще попасть куда-либо весьма мудрено. Разнилось и количество нападавших: от скромных пяти, до десятка. Я очнулся в своей каюте в полном неведении. Ничего из ночных кошмаров не отпечаталось в памяти. Первым зашел Жуков. — Ну, что гусар? — сказал он с сожалением в голосе, — уж поверь моему опыту: в загранку ты теперь не ходок. — Да что хоть случилось? — от неожиданности я подпрыгнул на койке. — Не надо, — поморщился капитан. — Не надо нарываться на комплименты. Вот те, блин и доброе утро! На исходе суток посеченный осколками лесовоз вошел в устье Роны. Оттуда — чередой судоходных шлюзов — к причалу французского порта Руан. Там нас уже ждал представитель посольства — моложавый атлет с ироничным прищуром зеленоватых глаз. Это и был Жорка. Или, как он тогда представился, Георгий Романович Устинов.
Меня он допрашивал с особым пристрастием. Такого количества «объяснительных» я, наверно, не написал за всю свою предыдущую жизнь. Поминутно припомнил, где и в какой момент, находился в последние трое суток. Все это пришлось изложить на бумаге и скрепить своей подписью на каждой странице. Больше всего представителя Родины интересовало: откуда я знаю секретный код. Он задавал этот вопрос с какой-то зловещей периодичностью. Пришлось косить под испуганного простодушного дурачка. Ну, не мог же я прямо взять и сказать, что прочел эти цифры в памяти Векшина, когда на него надевали наручники. То, что Евгений Иванович — мой настоящий отец, я в то время еще не знал. Но этот мужик мне нравился. Не хотелось его подводить. Да и в загранку, как говорил Жуков, я теперь не ходок. Что мне? Когда дело дошло до угроз, в каюту вошел Векшин и в приказном порядке предложил Устинову «прогуляться по городу». — Этот пойдет с нами. Капитан разрешил, — добавил он исключительно для меня. — Тебе, молодой человек, всего три минуты на сборы. Завтра утром едем в Париж и я не хочу, чтобы ты своим препаскудным видом позорил советский флаг. Валюта имеется? Я хмуро кивнул головой и принялся натягивать на себя старые курсантские брюки. В кармане приятно зашелестели кровные тридцать франков, которые я успел получить у второго штурмана еще до прихода строгого следователя. Тем временем, Векшин собрал в аккуратную стопочку протоколы моих допросов, бегло перечитал и, со словами «потом объясню», начал палить их в бронзовой пепельнице. — У тебя какая оценка по русскому языку? — спросил он, через плечо, не оборачиваясь. Устинов молчал. Он вообще не повел бровью. — Тебя, волосан, спрашивают! — рявкнул Евгений Иванович. — Четверка, — неохотно ответил я. — Оно и видно. Заруби себе на носу: тире после запятой ставится только в одном исключительном случае — если это прямая речь. Из «гражданки» в моем гардеробе имелись только трусы да футболка. Я ее опускал поверх брюк, чтобы прикрыть широкий флотский ремень. Ботинки были тоже курсантские, видавшие виду, но зато из настоящей кожи. Наверное, потому меня строго предупредили: — Будешь идти метрах в пятнадцати сзади. И смотри, никуда не сворачивай. А то еще люди подумают, что я тебя знаю, — ехидно сказал Жорка. Оно и понятно. Оба моих попутчика выглядели весьма презентабельно и мало чем отличались от местных аборигенов. Под острыми стрелками бежевых брюк — щегольские модельные туфли. Рубашечки, галстуки, пиджаки — все будто шитое на заказ. При ходьбе Векшин иногда опирался на фирменный зонт с изогнутой ручкой, но чаще держал его на изгибе левой руки. Лопотали они по-французски, не шарахались выезжающих из-под арок шикарных авто, не показывали указательным пальцем на местные достопримечательности. В общем, вели себя как нерусские люди.
О Руане я знал только то, что здесь сожгли Жанну д’Арк. Действо сие, согласно канонам средневековья, должно было происходить на достаточно людной площади, при наличии где-то поблизости кирхи, костела, собора, или иного культового сооружения, несущего в высшей точке католический крест.Франция не Россия. Здесь сильны пережитки прошлого, — думал я, окидывая глазами изломанный крышами горизонт. — Нужно искать крест, а площадь приложится. На грешной земле тоже было на что взглянуть. Мордашки молоденьких девушек сияли ненашенским шармом. При минимуме косметики, что надо подчеркнуто, что не надо — искусно сглажено. Улыбки, движения глаз — все наивысшего качества. Ниже я не смотрел, чтоб не расстраиваться — ничего выдающегося: ни сзади, ни спереди. Натуральные гладильные доски на обтянутых кожей ходулях, где самая толстая часть — коленки. Таких в наших школах освобождают от физкультуры.
Я шел и от чистого сердца я жалел бедных француженок и французов. Внезапно мой взгляд споткнулся об витрину частного магазина, коих тут было немеряно. — Оба-на! — сказал я своим ногам и подошел поближе.Да, это были они: туфли на изящной платформе, коричневые, с благородным отливом. Именно так, в моем понимании, выглядят идеальные туфли. Не менее соблазнительной была и цифра на ценнике. Всего восемь франков! Я мысленно перевел валюту в рубли, помножил на десять. Получилось двести сорок рублей. Дороговато, но что поделаешь? — дом начинают строить с фундамента. Услышав мое «оба-на», Векшин с Устиновым тоже остановились, не торопясь, повернули назад. Убедившись, что это так, я еще раз прикинул все «за» и «против» и решительно шагнул в магазин. Девушка продавец встрепенулась и замерла. Кажется, она что-то сказала, но я не слышал. Я ничего не слышал, поскольку моих туфлей в ассортименте… не было. А надежде на чудо, я еще раз окинул взглядом стеллажи за ее спиной. Продавщица забеспокоилась, вышла из-за прилавка, с тревогой заглянула в мои глаза. Наверно подумала, что мне плохо. «Что с вами?» — читалось в немом вопросе. Я схватил ее за руку, вывел на улицу, ткнул указательным пальцем в главную часть витрины и громко сказал: «Во!» Девушка засмеялась. Из-под пушистых ресниц брызнули искорки света. И я с облегчением понял: не все потеряно. Она была очень мила, при талии, при фигуре. Там было за что подержаться, в чем я лично смог убедиться, когда мы протискивались сквозь узкую дверь магазина. Ну, еще бы! Только так и должна была выглядеть хозяйка столь замечательных туфель. Между нами установился контакт. Безо всякого чтения мыслей я с легкостью понимал, что она говорит, или хочет сказать; послушно присел на примерочный пуфик, к которому меня подвели и слегка подтолкнули, для ясности, в грудь. За такой очаровательной девушкой я готов был идти на край света. Хоть в ихний французский ЗАГС. Продавщица скрылась в подсобке, а меня обуяли мечты. Представилось вдруг, как я возвращаюсь в Союз не с какою-то презренною «отоваркой», а с натуральной французской бабой, пусть худосочной, но зато очень милой и непосредственной. Да, это будет настоящий фурор! Челюсти у моих однокурсников, без сомнения, отпадут, замполит отделения с горя пойдет топиться в гальюнном бачке. А виза? – да черт с ней, с визой! Все равно, как сказал Юрий Дмитриевич Жуков, за границу я уже не ходок.
