Восковые фигуры - Сосновский Геннадий Георгиевич (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
— Ну хочешь лежать, лежи, дело хозяйское.
Когда же Леонид Захаркин дома оклемался и окинул взглядом свое убогое жилище — клочья ободранных обоев и лампочка на голом проводе, как в общественном туалете, — то даже выругался в сердцах, нехорошо употребив слово «мать».
Забастовка на данном историческом отрезке времени была делом опасным, крамольным, подрывала экономическую мощь государства, и решиться на это мог разве что безумец.
Захаркин тем не менее решился, о чем и довел до сведения директора автобазы в личном послании.
«Исаак Борисович, — писал забастовщик, — зви-няйте, ежели что не так. Душа горит! У сеструхи хата коврами увешана, хрусталями уставлена, не знаешь, куда плюнуть. А мне что делать на свою зарплату? С бабой в ресторан сходить, своих доложить пять бумажек? За ради чего я кручу баранку, проливаю свой пролетарский пот? Опять же водка подорожала. Я чужого не прошу, а что положено, отдай!»
И так далее в том же духе. Почти целая страница, исписанная китайскими иероглифами.
В конце послания Захаркин выбросил дерзкий лозунг: «Победа или голодная смерть!» Да еще и пристращал, что если его экономические требования удовлетворены не будут, то он напишет самому товарищу Пискунову, а может, и повыше куда. Пискунов работал в местной газете «Бреховская правда», в отделе писем, и ему вменялось в обязанность по долгу службы реагировать на сигналы трудящихся.
Положение сложилось крайне щекотливое. С одной стороны, забастовщика надо выгнать как разложенца и злостного нарушителя трудовой дисциплины. А с другой — как выгонишь? Начнет бомбить своими дурацкими петициями вышестоящее руководство, позорить автобазу, себе дороже станет.
Получив послание в столь дерзкой, ультимативной форме, директор автобазы сильно расстроился. Старый интеллигент Исаак Бродский сжимал под столом тонкие нервные руки и с тоской смотрел в окно кабинета, откуда открывался вид на автохозяйство. «О зохен вей, зохен вей, — думалось, — и зачем мне, старому еврею, такая морока? Это какую надо иметь нервную систему с таким контингентом! Придут и спросят: «Исаак, или ты плохо жил, или тебе чего не хватало, что в этот кисель вляпался? Бросить все, уйти на пенсию, на заслуженный отдых! Но как уйдешь, как бросишь, внукам по сорок лет, и все каши просят!»
Решил горячки не пороть и делу пока огласки не давать — спустить на тормозах, по возможности, — направить к забастовщику комиссию для приватной беседы в лице заместителя директора, в прошлом политрука и страхделегата (грозная эта аббревиатура обозначала всего лишь невинную профсоюзную нагрузку).
Отправляясь на задание, Маша густо напудрила нос, имевший обыкновение краснеть в особо ответственные моменты и даже впадать в синеву, что красоту, конечно, портило. А чтобы подкормить забастовщика, прихватила с собой котелок манной каши с маслом. Сидор же'Петрович взял с собой красный флажок, который внук принес из детского сада, так он чувствовал себя уверенней.
Захаркин был дома. Он возлежал на кушетке, вытянувшись во всю длину, в одних трусах по причине жаркой погоды. Трусы были почти до колен, в поперечную белую полоску, так что нижней своей частью забастовщик напоминал зебру. Грудь его мощно вздымалась. В шерсти запуталась какое-то неудачливое насекомое, залетевшее с улицы и похожее на бабочку; тщетно оно пыталось выбраться, пока Леонид, сжалившись, сам не освободил пленницу из неволи.
— А для чего красный флажок в руке? — спросил он вместо приветствия при виде возникшей на пороге комиссии. — Какой-то праздник сегодня?
Сидор Петрович объяснил в популярной, доходчивой форме, что это символ мировой революции, что было выслушано, похоже, с пониманием и одобрением.
Захаркин попросил подарить ему флажок, а получив подарок, проделал в обоях дырку, там, где штукатурка вылетела, и воткнул туда древко — чуть повыше старенькой фотографии; на ней был изображен человек в военной гимнастерке, с погонами сержанта, с молодым и веселым лицом.
Начало было многообещающее; казалось, уже близка победа.
— Папа? — поинтересовался председатель комиссии. Он остановился, разглядывая. На груди сержанта красовалась боевая медаль.
— Ну батя мой, а чего? — Захаркин насторожился.
— Твой отец погиб за светлое будущее! — Сидор Петрович круто повернул разговор, нацелив на забастовщика его идеологическое острие. — А что делает сын? Разлеживается, понимаешь, на кушетке в одних трусах, в то время как весь трудовой коллектив… — И оборвал себя, заслышав сзади странное фырканье и визг.
Это Маша зажимала себе рот ладонью, ее смех разбирал.
— Не могу… Нет, вы посмотрите! Какая прелесть, трусы в полосочку до самых колен! До чего же трогательно!
Захаркин заскрипел кушеткой, пояснил улыбчиво:
— Надсмехается надо мной, шуткует. А чего? Что на прилавке лежало, то и взял. Трусы как трусы, наши, отечественные! — Пощелкал резинкой для полного впечатления.
Маша вся красными пятнами пошла, схватилась за пудреницу: щелканье это странным образом ее взбудоражило, спутало все мысли. Украдкой забелила пудрой нос.
Действительно, изделия местной промышленности обладали редкой способностью развеселить даже умирающего. Сидор Петрович, однако, не дрогнул. Такое легкомысленное начало грозило смазать мероприятие, литпить его воспитательного значения. Это означало бы провал предпринятой акции.
— Захаркин! — произнес он строго. — Я бы вам советовал надеть все же брюки. Перед вами женщина как-никак! — Забастовщик повиновался и вскоре явился в голубых шароварах — была такая мода, — похожий на молодого турка. — Мария Ивановна! А вы не отвлекайтесь! Приступим! Возьмите себя в руки, наконец!
С самого начала так договорились: не давать ни минуты передышки, массированно воздействовать на психику. Один выдохся, другой начинает. Маша наконец успокоилась. Но как трудно смотреть на молодого мускулистого мужчину, обнаженного хотя бы частично, и делать вид, что это тебя не интересует. Крутила головой, таращилась, старалась настроиться на деловой лад, одолеть греховные помыслы, но на ум шло совсем не это, а то. Заговорила с пафосом на самой высокой ноте:
— Леонид Николаевич! Автобаза работает не покладая рук. Идя навстречу знаменательной дате, сорокалетию основания нашего родного города Бреховска, весь трудовой коллектив единодушно нацелился… — Захаркин поощрял улыбкой. — Единодушно нацелился…
— На получение премии, — подсказал забастовщик и ухмыльнулся.
— Ну и что! Нет ничего плохого, если люди хотят жить лучше.
— Хотят-то хотят, да ничего не получается! — Захаркин в задумчивости чесал себе лодыжку пяткой. — Мало ли кто чего хочет! Я вот, например, хочу на Луну слетать… Есть такая мыслишка.
— Как это, как это? — озадачился бывший политрук. А в голове уже било молотом: не наш человек! С враждебным сознанием. Немедленно сообщить куда следует. Но как сообщишь? Пятно на весь коллектив, зачастят комиссии…
— Да вот так! — отрезал Захаркин. Тут он вытянул ногу и пальцем нажал кнопку в стене. По натянутой проволоке с веселым вентиляторным шумом к нему подкатилась чудо-машинка, оказавшаяся электрозажигалкой. Забастовщик прикурил и опять нажал кнопку, после чего машинка убралась восвояси, спряталась, как в норку. Члены комиссии удивленно таращили глаза.
— Техника, понимаешь ли… — прокомментировал Леонид, проводив взглядом свое изобретение. — Высший пилотаж!
Сидор Петрович решил изменить тактику, захлопал в ладоши и воскликнул, изображая радостное изумление:
— Захаркин, Леонид Николаевич! Да вы наш Кулибин! Мария Ивановна, вы обратили внимание? Да это же самородок! И вдруг — забастовали! У вас какое образование?
— Чего это?
— Я спрашиваю, что закончили?
— Восемь классов, девятый коридор! — Леонид весело скалил зубы.
— Вот получите среднее образование, а там — институт. Мы дадим характеристику как лучшему производственнику. А там, смотришь, аспирантура, кандидатская, докторская…
А Маша вдруг почувствовала: забастовщик вызывает у нее не просто интерес мимолетный, а нечто большее. Подавила порывистый вздох и щелкнула замком сумочки, чтобы отвлечься.
