За холмом (СИ) - Шишкин Дмитрий (чтение книг .TXT) 📗
– Меня не позовут, – уверенно ответил пастух. – Я же тебе говорил, их не интересует истинное положение вещей, они хотят услышать то, что уже сами себе придумали.
Глава IX. День третий. Этический кодекс
С утра женщину опять насиловали. После завтрака к ней зашёл богач, расспросил из вежливости, как ей еда и ничто ли не беспокоило ночью, на ходу снимая безразмерные штаны. Она попыталась сопротивляться, но он напомнил ей, что на сегодня запланировано свидание с сыном, она обмякла. Обещания художника, конечно, дали ей надежду и пробудили к жизни, но цепким бухгалтерским мозгом она привыкла взвешивать только факты, а факты были против неё и этого милейшего дядьки в малиновом берете…
Потом был его сын. Она даже перестала плакать, или просто слёзы кончились.
После её, как и вчера, привели в порядок служанки и одели в кучу пахнувших нафталином ярких вещей. Сегодня с утра её основным нарядом было пурпурное с серебром платье с пышным кринолином и тремя нижними юбками под ним. Вчерашняя же одежда предназначалась для вечера, чтобы позировать в ней художнику.
Когда служанки, сделав своё дело, убежали, на ходу распихивая по карманам остатки местной «косметики» (явно собираясь их в буквальном смысле прикарманить), дверь распахнулась, вошёл богач. Он уже сменил утренний домашний «наряд». Его пиджак, покроя примерно конца девятнадцатого века, напоминал сценический костюм самого пошлого из эстрадных певцов – блистал золотом, а все края были обшиты драгоценным камнями. Брюки были неожиданно скромными, чёрного цвета, но местные кутюрье вшили в них фиолетовые атласные лампасы. Венчал это произведение искусства белый парик, судя по всему, когда-то принадлежавший судье.
Женщина с кривой ухмылкой почти минуту рассматривала толстяка, потом не выдержала и в голос рассмеялась. Она уже стала привыкать вести себя развязно, отбросив все комплексы и предрассудки.
Толстяк обиженно поджал губищи.
– Почему ты смеёшься? Надо мной?
– Над твоим нарядом, – она неожиданно для себя перешла с насильником на «ты». – Он смешон.
– Это чем ещё? – богач закрутился вокруг себя, как кот, пытавшийся поймать хвост.
– У нас это считается безвкусием, это некрасиво.
– Поэтому вас и поубивали здесь, уродов, – толстяк натурально оскалился, как старый перекормленный ободранный волк.
– В смысле?
– Тут таких умных и красивых, как ты и твои мужчинки, было полно. Их давно перерезали, как свиней, – богач был разозлён явно не на шутку.
– Давно? – путешественница, как все женщины, готова была пустить слезу по незнакомым ей людям, если об их судьбе расскажут достаточно ярко.
– Давно-давно, – злость не отпускала толстяка, он разговаривал с трудом, сквозь зубы. – Много десятилетий назад. Вы здесь первые пришельцы после этого. Кстати, наша Великая война с пришельцами и затем с их пособниками началась из-за женщины. Наверное, такой же прекрасной, как ты. У нас был Великий вождь, и вот он возжелал жену одного из главных пришельцев. К ним уже было достаточно претензий, так что ему не составило труда убедить всех жителей долины подняться против них, изгонять и убивать. Меж тем он первым делом разгромил дом этого человека, убил там всех, а эту женщину забрал себе.
Толстяк неожиданно заулыбался – ему эта история очень нравилась. Женщина, как и предполагалось, заплакала. Служанкам пришлось возвращаться и заново её подкрашивать, выглядели они очень недовольными и не боялись это демонстрировать в присутствии хозяина.
– А что это они сегодня так подчёркнуто немилы? – спросила путешественница, когда служанки ушли.
– А праздник сегодня потому что, выходной.
– А что за праздник?
– Просто праздник. Периодически Великий голос сообщает нашему Совету старейшин, что настало время праздника, тогда людям дают возможность отдыхать и веселиться. Служанкам тоже положено, конечно, но кто же будет ухаживать за нами? Я им даю относительный выходной.
– Как это, относительный?
– Во-первых, я их не бью и не ругаю в такие дни, – толстяк заломил один палец на руке, задумался, а потом убрал руки за спину. – Ну и уже им хорошо.
– Значит, сегодня они чувствуют себя свободными людьми, а завтра снова станут обходительными?
– Конечно, улыбаться будут, как миленькие, никому не хочется получать кнута за постную рожу.
– Да, повеселеешь тут у вас, – женщина ухмыльнулась.
Толстяк взял её за руку и повёл вниз. По пути она немного осмотрела дом – он весь был выполнен всё в той же стилистике средневекового замка, только сильно испорченной позже добавленной «роскошью». Потолки и стены были щедро усыпаны лепниной, и всё, что только возможно, было покрыто позолотой – от этой самой лепнины до балясин на лестнице. Стену гигантского холла, высотою метров в пять, украшали картины в массивных золочёных рамах. Картины были вывешены неравномерно, от пары снизу к большому скоплению наверху под потолком. Наверное, это было родовое дерево. Венчалось оно портретом самого толстяка, на котором, впрочем, узнать его было трудно: с картины смотрел человек вдвое тоньше, с волевым и вполне симпатичным лицом.
Они вышли во двор, и там она вновь позволила себе в голос рассмеяться, рискуя навлечь гнев хозяина её судьбы. А как иначе отреагировать на открывшееся зрелище? Её пытались усадить в ретроавтомобиль, запряжённый лошадьми! В этот раз она смеялась так искренне и мило и даже пару раз в порывах смеха прижалась к груди толстяка, что он растаял и хихикнул в поддержку.
– Я понимаю, ты удивлена, что такая роскошная машина не ездит сама, а запряжена лошадьми?
– Да, это очень необычно! – она никак не могла перестать смеяться, это была хорошая разрядка после свалившихся на неё испытаний.
– Понимаешь, топливо у нас есть, можно заставить машину ездить на спирте, например, – толстяк поймал себя на мысли, что он уже в третий раз был вынужден оправдываться перед пришелицей, ещё немного, и такое войдёт в привычку, и неизвестно, кто кого поработит. – Просто у неё очень сложный механизм, а новые детали нужного качества негде взять. Мы пытались наладить своё производство из старого металла, но всё ломается через пару дней. Поэтому все владельцы автомобилей собрались и решили сделать вот так – роскошные экипажи на лошадиной тяге, чтобы все в один день, и никому не было обидно. Но людям мы сказали, что печёмся о чистоте воздуха, чтобы машины не коптили.
– А вы находчивые.
– Да, это я предложил! – толстяк надулся, как павлин, выпятил вперёд нижнюю губу и грудь и как будто вильнул задом (скорее всего, он так пытался удержать равновесие, качнувшись из-за перераспределения жировых масс).
– Куда поедем?
– Сына твоего смотреть. Я же обещал. Я – человек слова! – богача ещё больше раздуло, казалось, что он вот-вот лопнет.
Женщина запрыгала от радости, как девочка, и юркнула в чрево старинного «Роллс-ройса», некогда могучего, а сейчас старого и больного, в ранах: все сгнившие на корпусе места были заделаны полосками золота, а протёртая кожа в салоне была замаскирована парчовыми накидками.
Они поехали через казавшийся заброшенным город. В окне мелькали одинаковые картинки: дома от двух до четырёх этажей (все верхние этажи разваливались), сохнущее на проводах бельё и ни одного дерева.
– Почему вы не сажаете деревья? У вас совсем нет тени, много пыли, да и фруктов же хочется!
– Люди боятся, что когда появятся деревья, вновь наступят чистки. Попытки посадить деревья были, но каждый раз, когда удаётся вырастить хоть один саженец, его уничтожают неизвестные злоумышленники.
– Каких таких чисток боятся люди?
– Чисток людей.
– Я не понимаю.
– Ты, наверное, из счастливого края… – толстяк задумался на секунду, а потом спохватился, поняв, что сказал лишнее. – В смысле, вы там, наверное, очень беззаботные… То есть вообще-то мне неинтересно, и никому тут неинтересно, какие вы там. Вас для нас просто нет.
