Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен (читать книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗

Инфляция, – пожала плечами Уналак, тряхнув пышными волосами. – Неужели Эстер действительно сумела остаться в живых, спрятавшись где-то внутри этой чужой головы?

Я посмотрела на морщинистое, строгое, эргономичное лицо Холли. Она все еще время от времени постанывала, как измученный страшными снами человек, который никак не может проснуться и прогнать эти сны. Надеюсь, что это так. Знаешь, Уналак, если Эстер правильно интерпретировала Сценарий, то такое вполне возможно. Но я и сама не знаю, верю ли я в существование этого Сценария. Или в существование некого Контрсценария. И я не понимаю, почему Константен так хочется, чтобы Холли умерла. И я совсем не уверена, что Элайджа Д’Арнок действительно решил перейти на нашу сторону, как не уверена и в том, что мы правильно трактуем ситуацию с Садакатом.

– Если честно, то я вообще ничего толком не понимаю, – призналась я уже вслух своей старинной подруге, с которой мы были знакомы уже лет пятьсот.

– По крайней мере, – Уналак досадливо отбросила назад прядь медных волос, щекотавшую ей нос, – эти Анахореты не могут использовать твою чрезмерную самоуверенность в своих интересах.

Холли спала, Ошима смотрел фильм «Крестный отец-2», Уналак готовила салат, а Инес пригласила меня протестировать ее «Стейнвей», поскольку только вчера приходил настройщик. С мансарды, где стояло пианино, открывался чудесный вид на Уэверли-плейс, а сама комнатка пропахла апельсинами и лаймами, которые мать Инес ящиками присылала из Флориды. Фотография Инес и Уналак, как всегда, стояла на крышке «Стейнвея»: они позировали фотографу в лыжных костюмах на какой-то заснеженной вершине и выглядели бесстрашными исследовательницами. Уналак никогда не стала бы обсуждать Вторую Миссию со своей подругой, но Инес была далеко не глупа и, должно быть, почуяла, что происходит нечто очень важное. Мучительно быть простой смертной и любить «вечного» человека – как, впрочем, и наоборот, – так что мое решение, принятое на этой неделе, касалось не только будущего Хорологов, но и всех, с кем мы были связаны: наших любимых, наших коллег, наших пациентов; всем этим людям будет очень плохо, если мы никогда больше не вернемся назад; так, например, вся жизнь Холли прошла под знаком испытанного ею горя и ужаса, когда во время Первой Миссии исчез (и, возможно, погиб) Кси Ло, обитавший в теле Жако. Если тебя связывает с кем-то любовь, то все, что случается с тобой, случается и с тем, другим.

Я перелистала ноты, лежавшие на крышке пианино, и выбрала шутливые «Прелюдии и фуги» Шостаковича. Это дьявольски трудная вещь, но в итоге получаешь огромное удовольствие. Затем я сыграла «На тему Хью Эштона» Уильяма Бёрда – так сказать, в качестве освежителя вкуса – и несколько шведских народных песен Йена Йохансона. Оказалось также, что я еще помню сонаты Скарлатти [244] – К32, К212 и К9. Эти старинные итальянские сонаты – просто нить Ариадны, которая соединяет Айрис Маринус-Фенби, Ю Леона Маринуса, Джамини Маринуса Чоудари, Пабло Антея Маринуса, Клару Маринус Коскову и Лукаса Маринуса, самого первого среди моих «Я», открывшего для себя Скарлатти еще во время своей жизни в Японии. Я, помнится, играла сонату К9 буквально за несколько часов до моей смерти в июле 1811 года. Тогда я уже в течение нескольких недель чувствовала приближение смерти и заранее, как говорится, привела свои дела в порядок. Мой друг Элатту помог мне отправиться «в свободное плавание», снабдив пузырьком морфина, который я заранее приберегла для подобной оказии. Я чувствовала, как моя душа уходит от света дня туда, за сумеречные Высокие Холмы, и все хотела знать, где и в ком я буду возрождена снова: в вигваме или во дворце, в ледяном иглу или в джунглях, в тундре или на обыкновенной кровати с четырьмя ножками и балдахином; в теле принцессы, дочери палача или судомойки, когда Земля совершит сорок девять оборотов вокруг своей оси…

…но возродилась я в жутком гнезде из тряпья и гнилой соломы в теле девочки, сгоравшей от лихорадки. Ее кровь пили комары и вши, она была страшно ослаблена и заражена всевозможными желудочно-кишечными паразитами. Корь расправилась с душой маленькой Клары, предоставив мне новое тело, но прошло еще три дня, прежде чем я сумела психологически оправиться и правильно оценить свое нынешнее окружение. Восьмилетняя Клара была собственностью помещика Кирилла Андреевича Береновского, который, впрочем, в своем имении вовсе не жил. Его поместье Оборино было расположено в живописной петле, образованной излучиной реки Камы – в Пермской губернии России. Береновский приезжал на землю своих предков примерно раз в год, каждый раз пугая местных чиновников; он охотился, насиловал девушек и требовал от управляющего все более жесткого обращения с крепостными, поскольку деньги помещику нужны были немалые. Управляющий старался вовсю, высасывая из крестьян последние соки, так что жилось крепостным и их детям несладко. Но жизнь маленькой Клары была особенно несчастливой даже по меркам того времени. Ее отца убил бык, а мать, еще молодая женщина, превратилась в развалину в результате бесконечной череды беременностей и родов, тяжелой крестьянской работы и пристрастия к самогону, который в деревне называли «тошниловкой». Клара стала ее последним ребенком; она была самой жалкой и самой слабенькой из девяти детей, родившихся в этой семье. Три ее сестренки еще в раннем детстве умерли от болезней, двух других, когда они чуть подросли, отправили на фабрику в Екатеринбург отрабатывать долги Береновского, а троих братьев Клары забрили в солдаты и отправили в императорскую армию как раз вовремя, чтобы они успели пасть под Эйлау [245]. Внезапное выздоровление Клары, находившейся при смерти, было воспринято семьей с безрадостным фатализмом. Для Лукаса Маринуса, хирурга и ученого, возрождение в этой вонючей крысиной норе, где люди от голода иной раз готовы были съесть друг друга, было поистине падением на самое дно, и теперь его жизнь должна была стать новым долгим, полным судорожных, почти истерических, усилий карабканьем вверх по социальной лестнице, причем в женском теле, что в России начала XIX века было почти невозможно. Я тогда еще не владела особыми психозотерическими навыками, которые могли бы ускорить это восхождение. Так что Кларе оставалась только Русская православная церковь.

Тамошний батюшка Дмитрий Николаевич Косков был уроженцем Санкт-Петербурга; именно он крестил, женил и хоронил всех четырехсот крепостных Береновского и три десятка «вольных», проживавших в Оборино. Он же, разумеется, читал прихожанам проповеди. Дмитрий и его жена Василиса проживали в покосившемся домишке, окна которого смотрели на реку. Косковы приехали в Оборино за десять лет до моего возрождения в теле Клары; тогда они были молоды и полны филантропического рвения; им страшно хотелось хоть чем-то помочь крестьянам, хоть как-то облегчить их невыносимую жизнь, наполненную бесконечной тяжелой работой и скотством, столь свойственным Дикому Востоку [246]. Василиса Коскова безмерно страдала из-за невозможности иметь детей и была убеждена в том, что из-за этого весь свет над ней смеется. Ее единственными друзьями в Оборино были книги; книги умели с ней говорить, но, увы, не умели слушать. Ennui [247] Дмитрия Коскова имела примерно тот же корень; кроме того, он каждый день и час проклинал себя за то, что потерял возможность служить церкви в Санкт-Петербурге, где и его жена, и его карьера, как ему казалось, процветали бы. Он ежегодно просил церковные власти предоставить ему приход, несколько более близкий к цивилизации, но все его просьбы оставались без ответа. Он, как мы бы сказали сегодня, попросту «выпал из обоймы». Дмитрий понимал, что у него есть Бог, но никак не мог понять, почему Бог приговорил его и Василису жить на самом дне того болота предрассудков, злобы и греха, которое буквально затопило Оборино при Береновском. Впрочем, самого Береновского это ничуть не заботило; он вообще больше интересовался здоровьем своих гончих, чем благополучием своих крепостных.