Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен (читать книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗

Ближе к ночи мы с Эстер уселись напротив друг друга у костра, горевшего перед входом в ее маленькую пещеру, и стали мысленно беседовать о возникновении империй, об их возвышении и крахе, о больших городах, о том, какие теперь строят суда и какое развитие получила промышленность. Говорили мы и о работорговле, о вывозе людей из Африки, о геноциде автохтонного населения на Земле Ван Демена [236], о возделывании земли, о брачных союзах, о фабриках, о телеграфе, о газетах и журналах, о математике и философии, о юриспруденции и деньгах, а также о сотне других вещей. Я чувствовала себя примерно так же, как Лукас Маринус со своими просветительскими выступлениями в домах ученых Нагасаки. Я рассказывала Эстер о том, кто такие поселенцы, высадившиеся во Фримантле, почему они совершили столь далекое путешествие, во что они верили, чего желали и чего боялись. Я попыталась также объяснить, что такое религия, но в племени нунгар не доверяли священникам, особенно после того, как те роздали одеяла, «присланные Иисусом», людям из нескольких кланов, живущих выше по реке Суон; не прошло и нескольких дней, как люди там начали умирать от страшной болезни – судя по описаниям Эстер, это более всего было похоже на черную оспу.

Впрочем, почти на всех «подопечных» территориях Эстер в первую очередь считали Учителем. Ее поразительный метавозраст стал мне очевиден, когда во время нашей очередной ночной безмолвной беседы она стала перечислять имена всех своих предыдущих реципиентов, а я выкладывала в ряд по камешку на каждое названное имя. Камешков набралось 207. Мумбаки обычно вселялась в тело своего очередного «хозяина», когда тому было лет десять, и оставалась до его смерти, что наводило на мысль о том, что ее метажизнь продолжается уже не менее семи тысячелетий. Это было в два раза дольше, чем у Кси Ло, старейшего из всех Вневременных, до сих пор известных Хорологам; но даже Кси Ло при своем «весьма почтенном» возрасте в двадцать пять веков казался просто юношей по сравнению с Эстер, душа которой существовала до возникновения Рима, Трои, Древнего Египта, Пекина, Ниневии и Ура. Она учила меня кое-каким своим молитвам, которые я пыталась идентифицировать с различными формами почитания Глубинного Течения задолго до Раскола. В некоторые вечера мы с ней совершали Акт Трансверсии, и Эстер как бы развертывала мою душу внутри своей, чтобы я могла получить необходимые мне знания гораздо быстрее и в гораздо большем объеме, чем просто задавая вопросы в привычном обличье. Когда же она проникала в мою душу и сканировала мои мысли, я чувствовала себя третьесортным поэтом, который принес показать свои жалкие стишата самому Шекспиру. А уж когда Эстер позволяла мне сканировать ее мысли, я и вовсе казалась себе жалким мальком, которого выплеснули из привычного аквариума в глубокое море.

Через двадцать дней я распрощалась с гостеприимными хозяевами и отправилась вместе с Эстер в долину реки Суон; нас сопровождали все те же четверо воинов, вместе с которыми мы и пришли на стойбище от бухты Жервезы. От Пяти Пальцев мы двинулись на север, в сторону Пертских холмов. Мои провожатые безошибочно ориентировались среди лесистых склонов – примерно столь же хорошо мой нынешний «хозяин» Пабло Антей ориентировался на улицах и переулках своего родного Буэнос-Айреса. Ночевку мы устроили в русле высохшего ручья рядом с бившим из-под земли родником. Поужинав вареным ямсом, дикими ягодами и мясом утки, я уснула, но каким-то прерывистым, скользким сном и спала до тех пор, пока меня мысленно не разбудила Эстер, а такие вещи всегда бывают связаны с некоторой потерей ориентации во времени и пространстве. Было еще темно, но предрассветный ветерок уже шевелил ветви деревьев, словно беседуя с ними. Передо мной на фоне куста банксии виднелся силуэт Эстер. Еще не успев толком очнуться, я мысленно спросила у нее: Все ли в порядке?

Эстер ответила: Следуй за мной. И мы прошли через полоску ночного леса, где шуршали листьями женские особи дубов, затем поднялись по известняковому гребню холма, как бы отмечавшему границу леса и разделявшемуся на три зубца. Каждый зубец был всего в несколько футов шириной, но длиной в несколько сотен метров, и края этих странных «пальцев» были такими отвесными, что спотыкаться и терять равновесие что-то совсем не хотелось. Эстер сказала, что это место и называется соответственно: Коготь Эму, и повела меня куда-то вдоль центрального «пальца». В итоге мы вышли к точке, с которой открывался вид почти на всю долину реки Суон. Извилистое русло реки посверкивало серебром в свете звезд, а земля по берегам выглядела как лоскутное одеяло из неровных кусков более светлого и более темного серого цвета. Примерно в дне ходьбы оттуда, на западе, обозначала границу земли и океана белая полоса прибоя, и я догадалась, что темное, резко очерченное пятно на северном берегу реки – это Перт.

Эстер села; и я тоже села с нею рядом. Личинка пилильщика пела свою хриплую песенку внутри ствола эвкалипта. Я собираюсь научить тебя моему истинному имени, сказала Эстер.

Ты же говорила, мысленно ответила я, что для этого понадобится целый день.

Да, это верно, но я произнесу его прямо внутри твоей головы, Маринус.

Я колебалась. Это такой дар, за который мне вряд ли удастся отплатить. Мое истинное имя – это всего лишь одно слово, хотя и довольно длинное, и ты его уже знаешь.

– Разве ты виновата, что такая дикая? – сказала она. – А теперь помолчи-ка. И открой свою душу.

И душа Эстер вошла в меня, и она вписала в мою память свое длинное-предлинное имя. Имя Мумбаки прирастало другими именами десятки, сотни, тысячи лет с тех пор, как в селении Пять Пальцев появилась на свет мать Мумбаки – тогда, правда, это место называлось Две Руки. Хотя большая часть слов, составлявших истинное имя Эстер, и находилась за пределами моих познаний в языке нунгар, постепенно я все же начинала понимать, что ее имя – это еще и история ее народа, нечто вроде знаменитых гобеленов Байо, которые сплетают миф с любовью, рождениями, смертями, охотой, битвами, путешествиями, засухой, пожарами, бурями; в это имя были вплетены также и имена всех тех, в чьих телах Мумбаки временно проживала. Слово «Эстер» было в ее имени завершающим. Когда она совершила эгрессию, я открыла глаза и увидела на горизонте узкую полоску восходящего солнца, уже успевшую воспламенить пышный ковер растительности, расстилавшийся под нами и теперь вспыхнувший ослепительно-зеленым цветом; скалистый обрыв сразу засверкал золотом, и заалели легкие узкие облака на горизонте, похожие на ребра кита, и сразу вокруг запели, закричали, заворковали тысячи птиц.

– Ничего себе, неплохое у тебя имя! – восхитилась я, уже испытывая боль расставания и утраты.

Криволистный эвкалипт кровоточил смолой, а на его ветвях звездами сияли цветы Corimbia calophylla.

– Возвращайся когда захочешь, – сказала мне Эстер. – Или пусть приходят другие, те, о которых ты говорила.

– Я непременно вернусь, – пообещала я. – Но лицо мое, наверное, будет уже другим.

– Мир меняется, – сказала она. – Даже здесь. Невозможно это остановить.

– Как же мы найдем тебя, Эстер? Я, или Кси Ло, или Холокаи?

Разбейте лагерь здесь. Вот в этом месте. На Когте Эму. Я буду знать. Мне моя земля скажет.

Меня ничуть не удивило то, что она вернулась назад. А сама я направилась в Перт, зная, что бесчестный человек по имени Калеб Уоррен вскоре испытает там самый сильный испуг в своей жизни.

На двадцать седьмом слове из тех, что составляли ее имя, я остановилась и перестала перебирать воспоминания – закружилась голова; потом я подняла глаза и обнаружила прямо перед собой собственное отражение: на меня смотрела Айрис Маринус-Фенби, отражаясь в темных очках Холли Сайкс. Сегодня голова Холли была замотана сиреневым шарфом. Видимо, догадалась я, волосы у нее все же не вполне восстановились после той тяжелой «химии», которую она прошла пять лет назад. Платье цвета индиго с глухой застежкой под горло и юбкой до лодыжек полностью скрывало ее тело.