Иное - Михайлов Сергей (читать полную версию книги TXT) 📗
Фридмон рождается с первым сновидением человека, и отныне существует вечно. Смерть человека не означает смерти творца, ибо творец бессмертен. Со смертью двойственная природа человеко-Бога исчезает, уступает место единосущности Бога — Бог навсегда сливается со своим творением. Этого в Библии нет и быть не может, ибо это — уже восьмой день творения.
Третий Завет…
СОН
Кладбище начиналось сразу же за чертой города и тянулось до самого горизонта. Сюда сваливали трупы казнённых преступников, а также умерших своей смертью от времени и болезней горожан. К умершим в Империи относились без должного почтения, смерть здесь считалась явлением позорным и презренным, и потому никакого специального обряда погребения у толстунов не существовало. Усопшего просто отволакивали на территорию кладбища и бросали поверх слоя трупов, доставленных сюда раньше. Трупы лежали здесь веками, не подвергаясь ни тлению, ни разложению. О мертвецах забывали сразу же после их смерти, на Кладбище никто не приходил, кроме могильщиков, никто не вспоминал родственников и близких, отбывших в мир иной.
Голан был исключением. Его влекла смерть во всех её проявлениях, на всех её стадиях. Он часто приходил сюда в бытность свою государственным преступником, часто оставался здесь, скрываясь от погони — он знал, что никто его здесь искать не станет. Груды пыльных трупов-мешков влекли уродливую душу венценосного некрофила, он наслаждался их видом, впивался в них единственным глазом, скалился в ответ на мёртвые оскалы зубастых мертвецов, получал поистине физическое удовольствие от вида тысяч и тысяч Заброшенных Душ. Он единственный навещал их после смерти. Шарил взором по потухшим глазам, нежно гладил посеревшие, обтянутые высохшим пергаментом лица, с жадностью вдыхал воздух Кладбища — и свежие, новые силы вливались в него, распирали его тучное тело, зажигали блеск в его глазе. Часто, в тёплые погожие ночи он устраивался здесь на ночлег, зарываясь в груду мертвецов, и засыпал с блаженной улыбкой на порочных губах.
Неожиданный взлёт на самую вершину иерархической пирамиды не изменил его привычек, не уничтожил его пристрастия к смерти. Здесь, на Кладбище Заброшенных Душ, он черпал свою жизнь — так же как черпал её в Камере Жизни, упиваясь нашатырём до потери сознания, как черпал её и в Палате Церемоний, лично карая государственных преступников и просто неугодных ему лиц. Получив неограниченную власть над жизнями своих подданных, он жаждал лишь одного — их смерти. Смерть нужна ему была, как воздух.
Монарх остановился перед грудой свежих трупов — тех самых, что были казнены им, Голаном, накануне. Груда возвышалась над всеми остальными и затмевала собой солнце. Голан сыто улыбнулся.
— Неплохо, приятель. Этой ночью ты потрудился на славу. Заря моего правления ознаменовалась поистине великим убийством. Святым убийством.
Натруженная за ночь рука плетью висела вдоль его уродливого тела, стискивая верную титановую спицу. Отныне он решил не расставаться с ней ни днём, ни ночью. Подобно скипетру, спица стала символом его монаршей власти.
Он двинулся дальше. Часы летели, но Голан не замечал их стремительного бега. Он ходил по трупам-мешкам, вздымая к небесам вековую голубоватую пыль. Годы, десятилетия здесь не ступала нога толстуна, забвение и безмолвие прочно поселились в этом мире скорби и смерти. Прочно и навечно.
Он добрался до противоположного конца Кладбища и остановился в недоумении. Перед ним высилась странная, удивительной красоты постройка из серого гранита и красного мрамора. Она вся стремилась ввысь, словно парила в воздухе, остроконечные шпили её уносились далеко в небеса и таяли в заоблачных высях. Голан знал наверняка: совсем ещё недавно этой постройки здесь не было.
Высокая арка образовывала вход, за которым тускло мерцал огонёк. Любопытство толкнуло Голана к зданию. Но не только любопытство влекло его навстречу неведомому — он смутно чувствовал, что кто-то чужой вторгся в самые сокровенные его владения, и чувство это пробудило в нём ревность и неясную тревогу.
У самого входа его остановил чей-то требовательный голос:
— Оставь орудие смерти и входи!
Голан заколебался. Оставить спицу? Но ведь в ней вся его сила!
Тот же голос:
— Не бойся, храм не причинит тебе зла.
Голан решился. В конце концов, он монарх, Великий Правитель, Повелитель всего материального мира, и не пристало ему дрожать перед кем бы то ни было. Он оставил спицу у входа и шагнул внутрь.
Пахло ладаном и чем-то приятно дурманящим. Высокий свод и стены тонули во мраке, и лишь впереди слабо перемигивались с дюжину свечей. Было прохладно и жутко. Тяжёлые шаги монарха гулко разносились под сводами здания, будя эхо в тёмных его закоулках.
— Ты всё-таки вошёл, — донёсся голос из ниоткуда. — Что тебе нужно в этом священном месте?
— Ты сам позвал меня, — ответил Голан, тщетно пытаясь определить источник голоса. — Кто ты?
— Я — служитель храма, — последовал ответ.
— Прежде здесь храма не было.
— Храм был всегда. Просто ты не замечал его, Голан.
— Ты знаешь моё имя? — насторожился монарх.
— Я ждал тебя.
— Зачем?
— Чтобы открыть истину.
— Мне не нужна твоя истина, служитель.
— Истина нужна всем, монарх. Но ты прав, моя истина не нужна тебе, ибо ты знаешь её.
— Что же это за истина?
— Слушай же истину, монарх: ты убийца, Голан!
Голан расхохотался, и здание сотряслось от многоголосого эха.
— Ты лжёшь, служитель! Монарх не может быть убийцей. Монарх вершит правосудие.
— Не обольщай себя иллюзиями, Голан. Ты был убийцей всегда, им ты остался и поныне.
— Оставим эту тему, служитель, твоя истина мне не интересна. Скажи лучше, кому ты служишь.
— Богу, — кротко ответил тот.
— Богу? О каком Боге ты говоришь? Ведомо ли тебе, что я — воплощение Господа в этом мире?
— Ты знаешь истину, монарх, и это единственная истина. Двух истин не бывает.
— Я — Инкарнация Бога на земле! — повысил голос Голан. — Запомни это, служитель!
— Я знал, что ты не приемлешь истины, — с сожалением ответил голос. — Ты не Бог, монарх.
— Кто же я тогда? — раздражённо вопросил Голан.
— Всего лишь плесень на теле земли.
— Хватит! — рявкнул Голан. — Ты зашёл слишком далеко, смерд! Ты ответишь за это.
— Я держу ответ лишь перед Богом.
— Не забывай, что храм твой стоит на земле Империи, — с угрозой произнёс Голан. — А земля Империи принадлежит мне.
— Очередная иллюзия, монарх. Храм не стоит на твоей земле. Взгляни сам.
Голан ринулся к выходу — и отшатнулся в ужасе: храм парил над Кладбищем Заброшенных Душ метрах в двадцати от земли. Монарх в смятении вернулся назад. Впервые с момента его появления здесь страх закрался в его душу.
— Ты поднял здание в воздух! Кто же ты?
— Я всего лишь смиренный служитель храма Божьего. Не я, а Господь сотворил сие чудо.
— Верни храм на землю! — потребовал разгневанный монарх.
— Обрати свои мольбы к Господу, и он не откажет мольбам даже такого ничтожества, как ты, Голан. Впрочем, если ты Бог, то опусти храм сам, ибо сие подвластно лишь Богу.
Голан растерялся.
— Довольно! Ты играешь с огнём, служитель. Опусти храм!
— Воля твоя, монарх.
Здание мягко коснулось земли и замерло. Голан направился к выходу.
— Ты уже уходишь, монарх? И ты не хочешь взглянуть на меня?
Голан в нерешительности остановился.
— Где ты? Я не вижу тебя.
— Я здесь.
И тут Голан увидел.
Служитель стоял у алтаря, спиной к монарху. Длинный чёрный плащ скрывал всю его фигуру, на голову был накинут капюшон. Он был худ и высок, намного выше среднего толстуна.
Голан вздрогнул. Горло его пересохло, когда он спросил:
— Что же ты хочешь?
— Очистить землю от плесени, — донеслись до монарха чёткие слова.
— Мерзавец! — прошипел Голан.
Служитель медленно повернулся. На месте лица его, в глубине капюшона, пылал крест.
