Иное - Михайлов Сергей (читать полную версию книги TXT) 📗
Каждый из нас носит в себе такой фридмон, свой фридмон. Имя тому Фридмону — сон. Погружаясь в мир сновидений, человек врывается в свой фридмон и становится частью его, плоть от плоти его, но уже не фридмона, а мира иного — нового, бесконечного, грандиозного, необъятного, вечного. Прежний же, покинутый мир сжимается в ничто и сам становится фридмоном — до тех пор, пока обратный процесс не ввергнет человеческое «я» в состояние бодрствования. Периодичность подобных «путешествий» обычно равна земным суткам и определяется психофизиологической природой телесной составляющей человеческого существа. Покидая внешний мир, человек оставляет в нём своё тело, которое продолжает функционировать подобно заведённым часам. Когда же завод иссякает, «я» воссоединяется с телом — человек пробуждается.
Таким образом, внешний мир постоянно держит нас в тисках необходимости — необходимости возвращения. Отпуская в «путешествие» по мирам иным человеческое «я», он берёт в залог его тело — и ждёт своего часа, чтобы востребовать обратно то, что считает принадлежащим себе по праву. И лишь смерть приносит освобождение от этой тягостной, неумолимой зависимости.
Рука смерти подобна руке патриция, разящей, но и дарующей освобождение. ( 13 )
Освобождение!
Какое верное слово. Когда-то, ещё до обращения, я считал, что смерть есть освобождение от жизни, теперь же понял: нет, смерть — это освобождение для жизни, для вечной жизни в мире сновидений, в мире-фридмоне, в котором становишься истинным Богом.
Тот, иной, мир наполнен иными существами, подобным людям или, наоборот, на людей совершенно непохожими — постичь ли нам его отсюда , из-вне? — и каждое такое существо несёт в себе свой фридмон, в который оно погружается, когда отходит ко сну. Каждое творит во сне целый мир, творя же — становится его Богом. Есть ли предел череде таких миров-фридмонов? Скольких Богов творю я во сне? Полчища… легионы…
Некто, сотворённый мною в процессе сна, погружается в свой фридмон, в свой сон, — и вдруг оказывается во внешнем для меня мире объективной реальности — возможно ли это? Вряд ли: твари в мир Бога путь закрыт. Царствие Божие ожидает её, тварь, не на небесах, внешних по отношению к её миру-фридмону, а непосредственно в её мире-фридмоне — но лишь после того, так Бог умрёт. Не она поднимется ко Мне, а Я спущусь к ней, переступив черту собственной смерти. Но Я ещё не умер — и потому обречён влачить существование полу-бога, полу-человека.
Я постиг одну важную истину: система фридмонов подчинена строгой иерархии. Обладая своим собственным фридмоном, я в то же самое время есть часть другого фридмона, владельцем и творцом которого является Господь Бог. Но и Он в свою очередь всего лишь песчинка в безбрежном море таких же песчинок, над которыми господствует иной, высший Бог. Эту цепочку можно продлить в обе стороны до бесконечности…
А не смыкается ли та цепочка в кольцо? И не сотворён ли Бог, в конечном итоге, собственным творением? Творение творца есть творец своего творца — где же искать первопричину? Извечный вопрос о яйце и курице…
…удар по плечу. Я мгновенно захлопнул свой фридмон и запрятал его как можно глубже — внешний мир снова вторгался в моё уединение. Обернулся.
Лысыватый субъект в очках пританцовывал прямо передо мной и широко улыбался.
— Андрюха! — воскликнул он радостно, порывисто хватая меня за руку. — Вот уж кого не ожидал встретить!
Я молча наблюдал за ним. Субъект не вызывал у меня никаких чувств, кроме раздражения. Я даже не пытался понять, имел ли он ко мне какое-нибудь отношение в прошлом. В том прошлом, в котором я был всего лишь человеком.
Его распирало от удовольствия и радости. Слепец! Сказать ли ему, что он тоже — Господь Бог?
— Где ты сейчас обитаешь? Небось, большим человеком стал? — Он напирал на меня, словно танк.
Я пожал плечами.
— Что, неужели не повезло? — Он сочувственно округлил глаза, и мощные линзы его очков округлились вдесятеро. — Всё также прозябаешь в своей конторе? Простым инженером?
— Простым инженером, — эхом отозвался я, надеясь, что он скорее отвяжется, если узнает правду. Но надеждам моим не суждено было сбыться.
— Вот невезуха-то, — он покачал головой, и очки его заволокло туманом сострадания и жалости. — А я, брат, в начальники выбился, отделом руковожу! Так-то. А помнишь, как я у тебя сопромат списывал? — Он заговорщически подмигнул и слегка двинул меня плечом.
«А я стал Богом», — чуть было не брякнул я, но вовремя спохватился. Зачем? Зачем пробуждать в людях смятение и зависть? Опыт, который я обрёл в сновидениях, не даётся в беседе с забытым однокашником. Пусть уж остаётся в неведении — и до потери пульса упивается сознанием собственного величия, которое соизмеримо для него с должностью начальника какого-то там отдела… Рождённый ползать, так сказать…
— Помню, — сказал я безжизненно, хотя даже понятия не имел, что такое сопромат.
— Да что с тобой, Андрей? — Он озабоченно заглянул мне в глаза и перестал улыбаться. — Ты словно неживой какой-то.
Проницательности ему не занимать. Ведь я, действительно, не живу, пока обитаю в чуждом мне мире.
Я молча скучал и ждал, когда он от меня отвяжется.
Кажется, он начал что-то понимать. Как-то весь обмяк, ссутулился, померк.
— Ладно, Андрюха, я пойду, — пробормотал он неловко, глядя куда-то в сторону, — дела, знаешь ли… — Он торопливо сунул мне ладонь и уже на ходу бросил: — Звони. Телефон тот же.
Я остался один. Люди однообразным серым потоком обтекали меня с обеих сторон, пытаясь вовлечь в вязкую уличную толчею. Боги. Десятки, сотни, тысячи незрячих Богов…
Я — один в безбрежной человеческой пустыне. Единственный прозревший Бог, не желающий более быть человеком.
И вновь устремил я взор в недра собственного «я», пытаясь отыскать взлелеянный мною фридмон.
Надорвалась, треснула вдруг плотная завеса в моей памяти, и прошлое, это проклятое прошлое, выплеснулось наружу отчётливыми образами.
Я вспомнил: это был Серёга Малахов, непроходимый троечник и мой лучший друг в бытность мою (и его) студентом… энергетического? кажется, энергетического института. И он действительно списывал у меня сопромат. Что-то похожее на ностальгию стиснуло сердце. Не отпускает, держит внешний мир, противится моему бегству…
Прошлое наползает, цепляется друг за друга, тянет за собой всё новые и новые воспоминания. Призраки минувшего — так, кажется, это называется… Ещё одна завеса спала с моего «архива»: я женат, у меня две дочери. Так-то. Это уже не прошлое, это — настоящее.
А недавно у меня родился сын.
Или ещё одна дочь?
Неважно.
Ибо впереди — будущее. Вечность. Мир-фридмон. Боговоплощение… …Чистый, девственно-белый лист бумаги. На нём — ни точки, ни чёрточки, ни единого штриха. Это — прообраз будущего фридмона, заготовка, ещё не раскрытая возможность, идея. Это ничто . Меня ещё нет, я только в проекте, но я буду, я обязательно буду, моё появление на свет предопределено как законами природы, так и законами причинности. Моё будущее рождение — тоже возможность, но возможность единственная, неизбежная, детерминированная всем ходом того, что именуется «прошлым». Я уже «почти» есть.
И вот я становлюсь Человеком. Но лист бумаги всё ещё чист — фридмон ещё не сотворён. Проходит час, два, день, три дня, неделя… Когда новорождённому начинают сниться сны? Пусть в первую же ночь я увижу свой первый сон. Вот он — миг! Рождается новый мир, мир-фридмон, несовершенный, примитивный, едва-едва заметный — но он уже есть, этот мир, он уже начал быть! Следующий сон продолжает творение, наполняет мир-фридмон новым содержанием — и так до тех пор, пока нескончаемая череда снов не сольётся в один-единственный «вечный сон».
Знакомая картина? Ещё бы! Книга Бытия толкует сотворение мира примерно в тех же выражениях. «Сначала Бог сотворил небо и землю». «Сначала» — значит в первый раз; младенец творит свои «небо и землю» в первом же сновидении. Господь Бог, согласно Писанию, создаёт мир на протяжении семи дней, то есть не сразу, не единовременно, а постепенно, день ото дня совершенствуя его, добавляя на чистом листе всё новые и новые штрихи. Аналогичным образом совершенствуется и мир-фридмон сновидца. Большинство богословов сходятся на том, что седьмой день творения ещё не завершён. Бог продолжает творить, «вносить коррективы» в уже сотворённое и по сей день. И снова прямая аналогия с творческой деятельностью сновидца: очередное сновидение не только воссоединяет его (сновидца) с миром-фридмоном, но и предполагает активное вмешательство сновидца (часто не осознанное им после пробуждения) во внутреннюю жизнь его творения.
