Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен (читать книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗

– Криспин? – с тревогой спросила Девон Ким-Ашкенази. – Вам нехорошо?

Судя по лицам моих аспирантов, я довольно-таки надолго выпал из реальности.

– Нет, все в порядке. Я просто вспоминал роман Танидзаки, который чудесным образом совпадает по форме с вашим, Девон, повествованием. Он тоже написан в виде дневника главного героя. Роман этот называется «Ключ», и он вполне может спасти вас от очередной попытки заново изобрести колесо. Но в целом, должен отметить, – я отдал ей рукопись, – прогресс все же заметный. Пожалуй, меня не удовлетворяет главным образом… э-э-э… сцена насилия. На мой взгляд, вы по-прежнему злоупотребляете наречиями.

– Я поняла, – улыбнулась Девон, желая показать, что совсем не обижена. – Но какая именно сцена насилия: в цветочном магазине или в мотеле?

– Нет, во время мойки автомобиля. Наречия – это холестерин в венах прозы. Уменьшите вдвое количество наречий – и ваша проза станет в два раза легче и воздушней. Поднимется, как тесто. – Перья заскрипели. – Да, и еще осторожней со словом «кажется»: это текстуальное бормотание. И непременно отмеряйте каждое сравнение, каждую метафору по пятизвездочной системе: то есть избавляйтесь ото всех, у которых три звезды или даже меньше. Это болезненная процедура, но потом вам же будет гораздо приятней. Да, Джейфет?

Джейфет Соломон (автор будущей книги «In God’s Country» [219], этакого мормонского романа воспитания о мальчике из штата Юта, который пытается найти убежище в либеральном колледже на Восточном побережье, где секс, наркотики и программа креативного писательства провоцируют у него своего рода экзистенциальную тоску), спросил:

– А что, если мы не можем решить, на сколько звезд тянет та или иная метафора, – на три или на четыре?

– Если вы не можете решить, Джейфет, то это всегда только три.

Маза Колофски (она трудится над романом «Horsehead Nebula» [220]; утопией о жизни на Земле после того, как страшная эпидемия уничтожила там всех особей мужского пола) подняла руку:

– Будут какие-то задания на каникулы, Криспин?

– Да. Сочините пять писем, адресованных вам самим, от каждого из пяти ваших главных персонажей. Все знают, что такое письмо?

– Мейл на бумаге, – быстро сказал Луис Баранкилла (роман «The Creepy Guy in the Yoga Class» [221] об отвратительном ползающем парне, который посещает класс по занятиям йогой). Мои доинтернетовские рекомендации постоянно служили предметом шуток. – И что мы должны в этих письмах написать?

– Вы должны описать жизненные истории придуманных вами персонажей. Кого ваши герои любят, что они презирают, каковы их образование и профессия; в каком состоянии их финансы; каковы их политические взгляды и социально-классовая принадлежность? Чего они боятся и какие скелеты спрятаны у них в шкафу? Есть ли у них патологические склонности? О чем они больше всего в жизни сожалеют? Кто они – верующие, агностики или атеисты? Насколько их страшит смерть? – Я вспомнил о Холли, подавил вздох и решительно продолжил: – Случалось ли им когда-нибудь видеть труп? Или привидение? Насколько они сексуальны и какова их сексуальная направленность? Стакан для них наполовину полон, наполовину пуст или же просто слишком мал? Как они одеваются – это щеголи, или просто следят за собой, или же плечи у них постоянно в перхоти? Это личные письма, так что вам следует учесть, как именно разговаривают ваши герои. Можно ли назвать их речь «сладкозвучной», или же они формулируют свои мысли «кратко и четко»? Любят ли сквернословить или не склонны к богохульству? Записывайте те фразы, которыми они (по вашей вине) невольно злоупотребляют. Когда они в последний раз плакали? Способны ли они спокойно рассмотреть чужую точку зрения? В лучшем случае одна десятая того, что вы напишете, войдет в основную рукопись книги, но эта одна десятая должна быть написана так, чтобы вы слышали, – и я для наглядности постучал по столу костяшками пальцев, – звонкую плотность дубовой древесины, а не тухлый звук клееных опилок. Да, Эрсилия?

– Мне кажется, – презрительно поморщилась Эрсилия Хольт (триллер под названием «The Icepick Man» [222] о борьбе «Триад» с группировками талибов в Ванкувере), – это… не совсем нормально – писать письма самому себе?

– Согласен, Эрсилия. Писатель всегда, можно сказать, флиртует с шизофренией, подкармливает синестезию и охотно привлекает на помощь обсессивно-компульсивный синдром. Ваше искусство питается вами, вашей душой; да, вы в определенной степени тратите на свои произведения собственное душевное здоровье. Если вы будете писать такие романы, которые стоит читать, ваш разум наверняка окажется слегка сбитым с толку, а ваши отношения с другими людьми вполне могут полететь в тартарары, зато ваша жизнь станет значительно объемней, и ее границы невероятно расширятся. В общем, я вас предупредил.

Мои десять аспирантов окончательно помрачнели. Ничего, пусть приобщаются.

– Искусство пирует на трупе своего создателя, – провозгласил я напоследок, решив окончательно их добить.

В помещении нашей кафедры не было никого, кроме Клод Мо (медиевистки, работающей по договору и не имеющей постоянной ставки) и Хилари Закревски (лингвистки, тоже не имеющей постоянной ставки); обе сидели у камина и внимательно слушали умствования Кристины Пим-Лавит (завкафедрой политологии и одновременно председателя должностной комиссии). Обе соискательницы понимали, что если их попытки получить ставку в Блитвуде закончатся крахом, то ни один другой колледж из «Лиги плюща» им места не предложит. Кристина Пим-Лавит помахала мне рукой, подзывая к себе.

– Присаживайтесь, Криспин, я рассказывала Хилари и Клод, как я проколола шину, когда везла Джона Апдайка и Афру Бут в свою мастерскую в Айове – вы ведь с ними обоими знакомы, насколько я знаю?

– Весьма поверхностно, – сказал я.

– Не скромничайте, – сказала эта высокооплачиваемая властительница преподавательских ставок.

Но я вовсе не скромничал. Я действительно как-то брал интервью у Апдайка по просьбе «New Yorker», но тогда я был еще «анфан террибль британской словесности» и имел какой-то вес в писательском мире США. А что касается Афры Бут, то мы с ней не виделись с тех пор, как она в Перте пригрозила мне судебным иском, – бог знает сколько лет тому назад. Мне совершенно не хотелось разговаривать на эту тему; даже необходимость проверять студенческие работы – меня поджидала на письменном столе целая стопка – больше не казалась мне такой уж неприятной, так что я поспешно извинился и сказал, что у меня еще много работы.

– Неужели вы будете проверять студенческие работы в последний день семестра? – с притворным ужасом воскликнула Кристина Пим-Лавит. – Ах, если бы все наши преподаватели были столь же добросовестны, как вы, Криспин!

Мы условились, что непременно встретимся позже на рождественской вечеринке, и я устремился по коридору к своему кабинету. Как приглашенный профессор я мог бы и не участвовать в общественно-политической жизни кампуса, будь она проклята, но если на будущий год мне предложат полную ставку, то придется нырнуть в это дерьмо так глубоко, что будут видны только подошвы моих ботинок. Однако мне была очень нужна эта ставка. Тут сомнений быть не могло. Еще хорошо, что удалось реструктурировать мой долг издателям – это путем сложных переговоров устроил мой бывший агент Хол; но теперь семьдесят пять процентов моих, все еще порой поступающих, роялти от продажи книг приходилось отдавать бывшим издателям, и мне, естественно, была очень нужна работа «с прилагающимся жильем». Мне все-таки удалось сохранить дом в Хемпстеде, но, к сожалению, в настоящее время он находился в руках риелтора, сдающего его внаем, а деньги, которые я за это получал, уходили на выплату алиментов Зои. Зои начисто отказалась обсуждать заново тему алиментов: «С какой стати, Криспин? Неужели дети должны страдать, потому что твоя испанская подружка забеременела? Серьезно, Криспин, ну с какой стати?» Кармен, разумеется, не стала вешать на меня никаких обязательств, но уход за ребенком стоит очень и очень немало даже в Испании.