Клинок инквизиции - Удовиченко Диана Донатовна (читаем книги TXT) 📗
Уточнять не требовалось: Дан явно находился в тюремной камере. Только вот как он здесь очутился? Память услужливо показала яркие картинки: часовня, мужик с ножом, драка, девчонка, разъяренная толпа. Дальше – удар по голове…
«Кажется, это становится доброй традицией – вырубаться, а потом приходить в себя в разных интересных местах», – сердито подумал Дан и сел. Еще одна новость: на руках и ногах позвякивали кандалы, соединенные цепями.
Сокамерников его пробуждение ничуть не заинтересовало, Дан тоже не стал навязываться с разговорами. Ему требовалось подумать и понять, откуда взялась эта странная, похожая на кошмарный сон, реальность.
Итак, сначала был штурм офиса «Сенкевич ИНК», хозяин фирмы, захват Насти в заложницы – это все понятно, хоть и неприятно. А вот дальше пошла мистика: чернильная медуза, проваливающееся пространство, загадочная пульсирующая штука, в которую они втроем провалились. С нее все и началось.
Тогда вполне возможно, происходящее и есть сон. Или бред умирающего? Он столкнулся с каким-то загадочным природным явлением, вступил с ним в контакт, в итоге – что? Его могло шарахнуть, непонятно, правда, чем, и сейчас он лежит в коме или, того лучше – в состоянии клинической смерти. Говорят, у людей в этом случае бывают удивительные видения, типа интересного кино на прощание.
Знать бы, что случилось с Настей, тоскливо подумал Дан. Неужели она тоже погибла?
Резкая головная боль противоречила его теории и намекала, что он вполне себе жив. Дан ощупал затылок – на нем запеклась корка крови. Но поражало не это: ежик коротко остриженных волос превратился в длинные патлы до плеч. Он дернул прядь, покосился: волосы были светлыми. Поседел, что ли?..
Сколько ж я тут валялся? Дан задумчиво посмотрел на свои руки:
– Твою-то мать…
Руки были не его. Слишком худые, слишком белокожие, с жесткими мозолями и обкусанными грязными ногтями. Значит, точно сон, решил Дан. А если сон, в нем можно делать все, что угодно. Можно даже попытаться его изменить. Для начала неплохо бы узнать, куда его перенесло воображение.
– Где я? – спросил он пожилого человека и осекся: голос тоже был не его, слишком хриплый, да и звучал по-другому. И говорил он опять по-немецки. И кажется, даже думал…
Старик перестал раскачиваться, уставился на него жалобными, как у бассет-хаунда, глазами:
– Бедный юноша. Видно, тебе отбили голову. Ты в тюрьме, мой несчастный друг.
– Это я и так понял, – отмахнулся Дан. – Город какой?
Старик затряс брылями:
– О, злосчастный, злосчастный юноша! Как же тебе плохо, дитя мое!
– Да хорошо мне! Скажи, где я?
– Ты в Равенсбурге. – По толстой щеке покатилась слеза. – В прекрасном моем Равенсбурге. А я – доктор Иоганн Юний, бургомистр этого горемычного города, на который, видно, за что-то прогневался Господь…
За дверью раздалось далекое бряцание металла. Иоганн Юний на четвереньках быстро подполз к Дану, схватил за руку, лихорадочно зашептал:
– Они идут… за одним из нас. Прими добрый совет, милый юноша: сознавайся! Сознавайся во всем, говори то, что они хотят от тебя услышать. О, это страшные, страшные люди! Всякий, кто попадает в эту тюрьму, должен сознаться в ведовстве! Иначе его будут мучить до тех пор, пока он не выдумает что-нибудь и – Господь да смилуется над нами – не оговорит себя…
В скважине двери заскрипел, поворачиваясь, ключ.
– Сознавайся! – прошептал напоследок старик и на четвереньках вернулся на свое место.
Пока Дан гадал, не является ли дед «подсадной уткой», из тех, что помогают раскалывать арестованных, на пороге появился стражник с копьем, оглядел узников. Под его взглядом стонущий мужчина закрыл лицо руками и завизжал. Стражник не обратил на него никакого внимания, бросил, указывая на Дана:
– Ты. За мной.
Можно было возразить или отказаться, но этот сон нравился Дану все меньше, он решил пока не испытывать судьбу. Поднялся, вышел вслед за стражником.
Дана провели по темному узкому коридору, втолкнули в камеру, гораздо более просторную, чем та, в которой он очнулся. Здесь было светлее – горели свечи. У правой стены стояло странное приспособление, похожее на лестницу, рядом, на длинной лавке, были разложены ножи, шила и еще какие-то загадочные инструменты. Одни напоминали плотницкие тиски, другие походили на отвертки, третьи представляли собой подобие молотка. Дан заметил еще кандалы, деревянные кресты, перья, веревки и глиняный горшок с белым порошком. На многих приспособлениях виднелись коричневые пятна, и Дан не был уверен, что это ржавчина.
Вдоль лавки прохаживался веселый румяный парень в черной одежде. Он наградил Дана радостной улыбкой и потер ладони.
В центре камеры стоял сухощавый маленький человечек в длинной хламиде и квадратной шляпе. Он тут же подошел к Дану, принялся осматривать его, как лошадь на ярмарке: помял шею, похлопал по плечу, пощупал голову. Некоторое время Дан терпел, потом, когда человечек попытался оттянуть ему губу крючковатым пальцем, оскалился, зарычал и клацнул зубами. Этот идиотский сон раздражал его все сильнее.
Человек отскочил, а к Дану от двери бросился стражник, ткнул кулаком в спину. Боль от удара была самой настоящей, реальной.
– Подозреваемый здоров, – сухо произнес человечек.
– Что ж, тогда начнем, – ответил сочный баритон.
Только сейчас Дан заметил, что в комнате присутствуют еще люди. За столом в углу сидели двое – сладко улыбающийся толстяк и широкоплечий мрачный мужчина с орлиным профилем. На обоих были черные балахоны с капюшонами и белыми крестами на груди. За плечом мрачного стоял здоровенный мужик в рясе. Некрасивое, с крупными чертами лицо было абсолютно невозмутимым, взгляд прозрачным и ничего не выражающим – так обычно смотрят профессиональные секьюрити.
– Твое имя? – ласково спросил толстяк.
Голос у него тоже был какой-то жирный, масленый, липкий. Слишком тонкий и сладкий для мужчины.
– Мартин Соммер, добрый господин, – неожиданно для себя ответил Дан.
Толстяк облизнул пухлые губы, причмокнул со вкусом, взял со стола гусиное перо, обмакнул в чернильницу и стал старательно водить по пергаменту.
– Чем зарабатываешь на хлеб? – сурово сдвинув густые брови, поинтересовался второй.
– Я солдат, добрый господин. Бывший солдат.
В нем словно поселилась другая личность, которая и выдавала ответы за Дана, не позволяя даже задуматься. Он решил не сопротивляться: личность явно знала об этом мире больше и ориентировалась не в пример лучше.
Толстяк добродушно покивал, подслеповато щурясь и тщательно записывая каждое слово. Его товарищ был не так доволен, сверлил Дана пронзительным взглядом черных глаз:
– Ты знаешь, кто я?
– Нет, добрый господин…
– Яков Шпренгер. А это, – он указал на толстяка, – Генрих Инститорис. Мы инквизиторы, присланные папой Иннокентием в Равенсбург, дабы искоренить колдовство и ереси. Ты, Мартин Соммер, предстал перед следствием святой инквизиции. Знаешь ли причину, по которой ты здесь?
– Нет, господин…
– Ты должен доказать, что являешься добрым христианином, а также, что ты не участвовал в шабашах, не осквернял святынь, не вступал в сношения с дьяволом и демонами. Ведь тебя застали на месте проведения шабаша. Это серьезное обвинение.
– Меня ударили по голове и притащили туда, чтобы принести в жертву.
– Так докажи это.
– Признай свою вину, – сладко пропел Инститорис. – Покайся перед Господом.
«Сознавайся во всем!» – вспомнился совет старика. Дан упрямо мотнул головой: бред! Какие на хрен дьяволы-святыни?
– Хорошо, очень хорошо, – с какой-то извращенной радостью протянул Инститорис. – Тогда начнем. Герр Фиклер, осмотрите тело подозреваемого на предмет печатей дьявола.
Стражник сорвал с Дана одежду.
– Ты весь в крови! – У Инститориса загорелись глаза.
– Это не моя кровь, добрый господин. Я дрался с колдунами.
Толстяк подозрительно проговорил:
– Это еще нужно доказать. Итак, герр Фиклер…
