Омут - Яковенко Сергей Валериевич (лучшие книги без регистрации txt) 📗
– Даже не думай, – он застыл, словно статуя, лишь едва заметно поигрывая желваками, и для пущей убедительности повторил, выделяя каждое слово по отдельности, – Не вздумай!
Наступила тишина. Эта немая дуэль продолжалась еще около минуты, по истечению которой Гена сдался и, закрыв глаза ладонями, тихо запричитал:
– Ой, дурак… Ой, дурак! Слушай, тебе мало, что ли? А? Не натерпелся, ели-пали? Чего ты хочешь добиться, подумал вообще? – он начинал заводиться, постепенно переходя на повышенный тон, – Тут жена твоя, дите, ели-пали… Живые, здоровые! Мало тебе? Хотел, чтоб живые? Так вот они!
– Это не они, Гена… Дочка была до недавнего времени живой, но я все испортил.
– Ну, как это не они? А кто же, ели-пали? Ты-то их узнал как-то? Значит они! Ну, отмороженные чуток… И что? Или тебе лучше, чтобы вообще никаких не было? Ты вообще думал, что тебя ждет с той стороны? Что с тобой будет, если живой останешься? Куда попадешь? Ты с какого такого перепугу вообще решил, что обратно вернешься? А если это ворота в одну сторону? А? Меня вот назад откинуло, тебя тоже… Еще на годок назад хочешь? Валяй! И чего добьешься? Куда попадешь? Опять в какую-нибудь дыру? А там уже, Коля, не бездушные будут. Там чего-нибудь похлеще нарисуется! Как бы к безмозглым не попал, ели-пали! Вот тогда и запоешь! Только поздно будет. Ты от кого добра-то ждешь? От чего, ели-пали? Ты от болота благословения искать собрался? Или до сих пор не понял, с чем связался?
– А у тебя есть догадки?
– А чего тут гадать? Чего гадать-то, Коля? Зло это! Зло, самое настоящее! И затягивает оно, как тот омут. Зовет все дальше идти, все глубже в него нырять. Заставляет! И будет сука заставлять, пока ты его сам к такой-то матери не пошлешь, – Гена засопел, переводя дыхание после пламенной речи, а затем добавил уже чуть спокойнее, – Я послал и не жалею…
С этими словами о заглянул в свой стакан, затем отставил его в сторону, взял со стола большую эмалированную кружку и, наполнив ее на две трети, молча опрокинул в себя. Утерев рукавом выступившие от крепкого напитка слезы, продолжил свои убеждения:
– Плюнь! Не дергайся, не шевелись! Подожди, в конце концов. Тебя ж никто отсюда не гонит. Ты от ментов прячешься? Так пересиди у меня! Тебя тут искать не будут. Отсидишься чуток и возвращайся! Живи! Жизни радуйся, ели-пали! Дочку расти! Попробуй воспитать то, чего в ней сейчас нету. Ну, а что? Вдруг получится!? – его язык начинал сильно заплетаться, и становилось трудно разобрать, что он говорит, – Сам подумай: ты знаешь обо всем, что в ближайшие полгода здесь происходить будет. Так заработай на этом бабок, заживи, как человек! Да тут такие дела крутить можно! Мама не горюй, ели-пали! Девок своих обеспечь! И горя не знай, ели-пали! Эх… Что с тобой говорить… Дурак ты…
Гена глубоко вздохнул и отвернулся в сторону, уставившись мутными глазами в темноту двора. Повисла тишина, нарушаемая лишь трелью сверчков и… Среди этого стрекота я едва различил еще что-то. Нечто неестественное, чужое. Какой-то низкий гул.
Мой собутыльник громко сопел носом и сидел, едва заметно пошатываясь. Его глаза то медленно закрывались, то также медленно открывались. Эликсир полностью овладел рассудком комбайнера и тот определенно готовился постичь нирвану.
Я хотел было возобновить прерванный разговор, но заметил, что гул усилился. Это было нечто, похожее на приближение очень большого самолета с пропеллерной тягой. Я вопросительно уставился на Гену, но тот сложив на столе свои массивные ручищи, упал на них лицом. Что-то ему говорить теперь было бесполезно. Я, с долей тревоги, огляделся по сторонам, однако безлунная ночь была настолько непроницаемой, что рассмотреть что-то не представлялось возможным. Земля завибрировала, посуда на столе принялась подпрыгивать, переворачивая бутылку и проливая из моей рюмки самогон.
– Что это?! – вскочив с лавки прокричал я, – Гена, твою мать! Проснись! Что за хреновина происходит?
Гудело и вибрировало все. Отовсюду доносился отчаянный лай собак, иногда срывающийся на визг. Пьяный комбайнер не менял позы, словно ничего необычного и не происходило. Со скрипом отворилась дверь дома, но в проеме никого не оказалось. Дверь отворилась из-за вибрации. Стекла в окнах дребезжали, и, казалось, в любой момент могли рассыпаться на мелкие осколки. Я расставил руки в стороны, стараясь удерживать равновесие на дрожащей земле. Воздух сильно наэлектризовался, одежда и волосы начали слабо потрескивать и искрить от крошечных разрядов. Ощущался запах озона. Свет лампы становился все ярче. По спине прошла волна холода, а когда нижнюю челюсть от невыносимо низкого гула начало сводить судорогой, вдруг раздался оглушительный хлопок и все внезапно стихло. Будто по команде умолкли все собаки, сверчки и прочая живность. Гена лежал лицом на столе и тихо похрапывал. На огороде кто-то сильно кашлял. Я отошел в сторону от яркой лампы, и, привыкнув к сумеречному свету, попытался всмотреться в ночную тьму. Но ничего, кроме черных силуэтов фруктовых деревьев, растущих в конце огорода, не увидел.
Переступая через грядки с какой-то зеленью, сосредоточенно вслушивался. Я дошел почти до сада и, ничего и никого, в итоге, не обнаружив, решил вернуться назад. Обернулся. Во дворе, за столом, в свете одиноко горящей лампы, все также мирно спал Гена, распластавшись лицом по столу. А на огороде, между мной и двором, на расстоянии всего нескольких десятков метров от меня, стоял человек. Я видел только его силуэт. Судя по телосложению, это был худой мужчина. Он сильно сутулился, руки бессильно свисали вдоль тела. Мужчина смотрел во двор и медленно перетаптывался с ноги на ногу, стараясь удержать равновесие. От этого создавалось впечатление, что человек сильно пьян.
– Эй! – окликнул его я.
Тот резко обернулся на мой голос и замер. Я хотел было поздороваться, но вовремя вспомнил, что здесь это не принято, поэтому спросил первое, что пришло на ум:
– Вы что-то хотели?
Он не ответил. Еще некоторое время смотрел на меня, затем резко сорвался с места и ринулся бежать куда-то в сторону. Зашелестела листва, послышался треск ломаемых кустов и ветвей деревьев. Гулкие шаги удалялись и скоро совсем стихли.
Я вернулся во двор и уселся за стол. Руки тряслись от возбуждения. Сердце выпрыгивало из груди. Налил себе из опрокинутой бутылки остатки самогона. Выпил залпом, не закусывая. То тут, то там возобновлялись робкие трели сверчков. На порог дома вышла Варя, которая, не произнося ни слова, принялась убирать со стола.
– Варя, не знаете, что это было только что?
Она, не удостоив меня даже взглядом, продолжала складывать одну грязную тарелку за другой, но чуть погодя, словно передумав, сказала:
– Мне почем знать? Гроза, наверное. Мимо прошла, – затем взяла собранную посуду и демонстративно заковыляла прочь.
Я разбудил Гену и попытался убедить его идти укладываться спать. Тот некоторое время сопротивлялся, настойчиво требуя, чтобы я еще с ним выпил за душу человеческую, но вернувшаяся Варя бесцеремонно увела буянящего мужа в дом.
Оставшись в одиночестве, поймал себя на мысли, что единственное чего мне хочется – это проснуться. Рассудок отказывался принимать всю абсурдность и нелогичность происходящих со мной событий. Я прокручивал в памяти все, что пережил за последнее время и подумал, что могу сойти с ума, если продолжу участвовать в этом кошмарном сне. Проснуться. И будь, что будет там, наяву.
А вдруг это не сон? Вдруг я умер? Утонул в том болоте. И явь на этом закончилась. Вдруг это и есть та самая загробная жизнь? Наказание за грехи. Ад.
Внезапно очень отчетливо ощутил на себе взгляд. Я не раз читал в книгах и видел в фильмах, что люди могут чувствовать, когда кто-то украдкой за ними наблюдает, но не верил, что это на самом деле возможно. Сейчас же у меня не было сомнений, что на меня кто-то смотрит. По коже пробежали мурашки. Грудь и лицо обожгла жаркая волна. Я медленно повернул голову в сторону огорода и увидел его. Это грязное, худое, заросшее седой щетиной лицо я бы не спутал ни с каким иным. Я бы узнал его даже из миллиона похожих. Из черных, впалых глазниц на меня смотрели самые страшные, из всех возможных, глаза. Мои глаза!
