Омут - Яковенко Сергей Валериевич (лучшие книги без регистрации txt) 📗
Я пожал протянутую мозолистую руку комбайнера. Тот приветливо улыбнулся и по-дружески похлопал меня по плечу. Этот простой жест показался таким теплым и таким нереальным в этом мире, что я даже немного засмущался.
– Нет, я серьезно, – не унимался Гена, – Ты разве не видел, что тут творится?
– Да видел… – с грустью отмахнулся я, – Приболел чуток, пришлось задержаться. А так бы уже на третий день, думаю, приехал бы. Вижу, тебя даже спрашивать ни о чем не надо?
– Да что тут спрашивать, добрый человек, – он жестом указал на калитку и подтолкнул в спину тяжелой рукой, – Идем во двор, посидим, поговорим, расскажу что знаю. А там уже сам думай, как быть да что делать.
Во дворе суетилась Варя, развешивая стираное белье на растянутые через весь двор веревки. Завидев гостя, она тихо поздоровалась и тут же предложила накрыть на стол, вызывая у меня улыбку. Вот, что не меняется ни в том, ни в этом мире – гостеприимство этого дома.
Стемнело. Над столом горела лампа, привлекая своим ярким светом стаи мошкары, которые небольшой тучкой кружились над головами. Сверчки отовсюду стрекотали свои мерные песни. Странное дело: мошкара в сентябре. Но было так.
– Что ж ты не сказал мне сразу? – я старался говорить так, чтобы в голосе не прозвучал упрек.
– А зачем? Что изменилось бы, ели-пали? Обратно нырнул бы, что ли? Не поехал бы к семье?
– Поехал бы, – кивнул я, – Конечно, поехал бы.
– Ну, вот. Так что извиняй. Ты такой счастливый был, что обламывать не хотелось.
– Правильно поступил. Все правильно, – я вздохнул, перебирая в голове события последних месяцев, а когда справился с воспоминаниями, спросил, – Помню, у тебя эликсир жизни был. Может угостишь? А то поговорить надо, а без анестезии, боюсь, может не получиться.
– Дык ели-пали! – Гена оживился, потер ладони и даже вскочил с лавки, – Этого добра полный пузырек!
Он принес знакомую бутыль и разлил по знакомым стаканам. Мы выпили.
Я не знал, с чего начать разговор, поэтому решил сначала расспросить Гену.
– Как ты тут вообще? В этом вот всем…
– Да как-то… – он неопределенно пожестикулировал пальцами в воздухе и махнул рукой, – Живу как-то, ели-пали. Жена, вон, есть… Тружусь, детей ращу. Вроде, люблю их… А что еще надо? Привык, наверное. Я-то из детства почти ничего уже и не помню. Помню, что мамка любила меня сильно. Строгая она у меня была, конечно, но… Гоняла крепко за всякую шкоду. Бывало, и хворостиной могла пригреть, но опосля, обязательно пожалеет, приголубит. Батя – тот, будто, такой и был всегда. Вроде и не изменился даже. Но мамка, конечно, да… – он снова налил, выпил и продолжил: – Сильно поменялась мамка. Вроде как мачехой стала. Ни тебе доброго слова, ни полслова. Пороть стала, как сидорову козу. Но что я? Мальцом ведь был. Что я мог понимать? На свой счет принимал. Думал, повзрослел, стал непослушным, вот мамка и гоняет сильней. Но, бывало, подойду к ней, обниму, прижмусь… Ну мамка же как-никак, ели-пали! Материнской ласки-то хочется. А она леща мне по затылку – хрясь! Куда, говорит, лезешь, стервец. Еще и ухо накрутит до синяков. И обидно мне так становилось, аж до соплей! Убегу на речку, пореву втихаря и домой иду, ели-пали. А куда мне было? Не в болоте ж опять идти топиться. Так и живу тут. До сих пор меня всерьез не воспринимают. Стебутся иногда. Вроде, как дурачок местный. А я на них обиды и не держу, Коль. Что с них взять? Мне их, вроде, и жалко даже. Да как им объяснишь? Вот и не трогаю никого. И меня не трогают.
Он тяжело вздохнул, снова налил и посмотрел на меня:
– Может, еще бахнем чуток? А то мне по душам-то и поговорить не приходится. Тут чужие горести никому не интересны, не нужны. А ты, вроде, даже слушаешь… Давай?
– Давай, – согласился я.
Мы выпили и на несколько минут замолчали, плотно закусывая крепкий напиток.
– А жене-то ты своей рассказал, откуда взялся? – спросил Гена, прожевывая ломоть черного хлеба с салом.
– Нет, – покачал я головой, – Не сказал. Она уже и не жена мне, наверное. На развод подала. А меня в дурдом упекли. Сначала в тюрьму, потом туда.
– Во какой! – восхитился Гена, – Не успел появиться, а уже делов наворотил. Че это ты? Прибил кого-то уже?
Я, сидя в задумчивости, кивнул. Улыбка исчезла с лица комбайнера.
– Да ладно! Правда, что ли, убил?
– Психиатра одного. Он мать мою убил. Да я и не решился бы, наверное. Он сам виноват. Бежал быстро, упал неаккуратно… Долго рассказывать, в общем.
– И как же ты на свободе оказался?
– Сбежал из дурдома. Один хороший человек помог. Он потом погиб из-за меня.
– Да-а-а… – выдохнул Гена, почесал голову и снова налил.
Я чувствовал, что начинаю пьянеть, поэтому пить отказался. Но комбайнера это нисколько не смутило. Он пожал плечами и, не говоря ни слова, осушил свой стакан. Потом утер губы и сказал:
– За хорошего человека. Помню, в детстве моего деда так мужики поминали.
– Гадко как-то, Гена. На душе гадко. Я же все-таки человек! Сколько я горя и неприятностей принес здешним людям? И ради чего? Жена мужа потеряла, дочку так и не спас, человека вон убил… Да и мать до сих пор жива была бы, если бы я не влез.
– Да ты не ешь себя, Коля. Я тебе так скажу: тут обидеть кого-то сложно. Разозлить – это да. Но обидеть, – он отрицательно покачал головой, – Не тот случай. А почему? Да потому что плевать всем и на тебя, и на все остальных вообще. И на то, что ты о них думаешь им тоже плевать, ели-пали. Ты правильно все сделал. Главное – не доказывай никому ничего. Все равно не поймут, зато дураком считать будут. А оно тебе надо? Я вот мамке своей рассказал, что утоп в болоте, и что? Даже вспоминать противно…
Повисла минутная пауза.
– Как думаешь, у них душа есть?
– Душа? – он вздохнул, налил, обхватил свой стакан и, не поднимая его со стола, продолжил, – Кто его знает, Коль. Вроде ж живые… Да? Должна быть, ели-пали… Сам много раз думал об этом. И каждый раз понимал, что нету ее у них. Но всегда хотелось верить, что ошибаюсь. Вот и сейчас тебе говорю, что не знаю, а сам-то ведь знаю… Видать, обманываю сам себя, чтоб жить было не так страшно.
– И как же ты с женой-то?
– Да как! – Гена засмеялся, – Души-то, может, и нету, зато страсти, хоть отбавляй! Огонь баба, грех жаловаться, ели-пали. Иной раз даже не знаю, куда от нее прятаться.
Я улыбнулся и мы чокнулись.
– За душу человеческую, – провозгласил Гена.
– За любовь, – добавил я.
Мы снова выпили, и стало чуть легче. Я представил, как этот человек всю свою жизнь, по сути, проводит в одиночестве. Всю жизнь! Среди двигающихся, говорящих, мыслящих тел. Всю жизнь с людьми без толики человечности. Один. Мне стало его очень жалко, но, в то же время, я понимал, что оказался в еще более худшем положении. Он уже не помнит, что жизнь может быть другой. Я же сюда попал уже успев полюбить так, как, наверное, любить нельзя. И в этот момент я сильно почувствовал… Почувствовал и осознал, что не хочу так. Не хочу один! Пусть в том, в моем мире, не осталось самых дорогих мне людей, но, даже не смотря на это, в нем я не был одиноким. Пусть я не хотел замечать очевидной поддержки Лехи, пусть мне никто больше не был нужен, но там были люди. Настоящие! Живые! Любящие! Люди, которым нужен был я. Которые меня любили. Но я их бросил. Я бросил маму, бросил друга, Фила бросил. А ведь им теперь также тяжело, как и мне. Они потеряли родного человека! Дорогого! Нужного!
Чем больше я обо всем этом думал, тем больше ругал себя за то, что сделал. Почему я не задумывался о таких очевидных вещах пока не столкнулся с этой реальностью? Не знаю… Возможно потому, что сам стал пустым и бездушным после смерти семьи.
Глава 42. Один
– Вернуться не пробовал? – я заискивающе посмотрел Гене в глаза.
– Куда? – удивился тот, но, уловив ход моих мыслей, нахмурился, – В болото, что ли?
Я едва заметно кивнул, продолжая пытливо всматриваться в его глаза и стараясь не упустить ни единой эмоции на лице собеседника. Он напрягся, сцепил пальцы в замок, оперся локтями о стол, всем корпусом подаваясь вперед и, глядя на меня исподлобья, тихо, но твердо сказал:
