День без смерти (сборник) - Кудрявцев Леонид Викторович (читать книги полные txt) 📗
Главные же события оперы разворачиваются с появлением на сцене двух космонавтов-землян, которых рыцари экспедиции Асмура либо пленяют, либо похищают (толком не ясно) с орбитальной станции Марса. Ход событий резко меняется и начинается по сути уже другое произведение, с другой точкой отсчета.
Кстати, глава, где впервые появляются земляне, так и называется — “А с другой стороны…”
“С другой” — значит, со стороны земных персонажей Юргена и Юхана, через восприятие которых теперь проходят все сюжетные и смысловые нити и глазами которых видит теперь, читатель планету Джаспер.
Но если в увертюре при всех перехлестах авторской фантазии были внутренняя логичность и смысловая обусловленность, как-то примирявшие с фантасмагорической избыточностью, то в основной (назовем ее так) части повествования сюжетная цельность и мотивированность то и дело рвутся, подменяются электичным нагромождением очень случайных, просто непонятных порой событий и эпизодов, “таинственных” часто именно ввиду их аллогичности.
Ну ладно, допустим, для жителей Джаспера нет проблем с перемещениями в пространстве: они в момент могут оказаться в любой точке Вселенной. Но ведь такой способностью не обладают герои-земляне, том не менее они тоже оказываются на Джаспере. Или другая, явная в угоду закручивания сюжета., натяжка. Асмур умирает и по законам своей планеты завещает жену, красавицу Сэниа, тому, кто первым поцелует ее. Первым по совершенно нелепой случайности делает это Юрген. Он с Юханом вдруг оказывается (тоже непонятно как) в спальне Сэниа, и Юрген, желая убедиться, нет ли у больной, по его мнению, девушки температуры, касается губами ее лба. Поцелуя фактически не было, но прецедент создан; Сэниа как спящая царевна воспрянула ото сна и назвала землянина, который, между прочим, видится джасперианам страшным чудовищем, своим супругом, чем вызвала раздор и свару в стране. На Джаспере начинается междуусобица, в которой земляне, как и в повести А.Андреева “Звезды последней луч”, принимают активное участие. А попутно Юрген с Юханом разгадывают страшную тайну крэгов. Являясь поводырями слепых джаспериан, они тем не менее заставляют видеть их только то и только так, как хотят сами крэги. Именно они и стали подлинными властителями Джаспера.
Запутанный сюжетный лабиринт, однако, выводит на весьма банальный финал: Юрген и Сэниа отправляются на Землю за подмогой, чтобы потом вернуться и продолжить борьбу. Иначе говоря, автор предлагает один из далеко не самых лучших вариантов концепции благотворного влияния космических пришельцев (в данном случае — землян) на развитие и прогресс других цивилизаций.
Большой просчет автора “Звездочки-Во-Лбу” еще и в том, что он старается поразить прежде всего внешним рисунком повествования и мало заботится о психологической достоверности и художественной убедительности, полагая, видимо, что общелитературные законы фантастики не касаются. В результате мы имеем то, что имеем: довольно тривиальный космический боевик, где в мельтешении приключенческого сюжета образы подменены масками, характеры — готовыми штампами, а конфликты — погонями и перестрелками.
Космос, разумеется, не единственная тема фантастики “Уральского следопыта”. Немало в журнале произведений, где предпринимаются попытки предугадать наше земное будущее. И не всегда предположения такого рода оптимистичны. Появляются повести-предупреждения, антиутопии, где фантасты рисуют нерадостные картины последствий глобальных катастроф, на которые люди могут обречь сами себя своим неразумением или отсутствием доброй воли.
В повести Евгения Дрозда “Скорпион” (1988, № 5) перед нами предстает жутковатый мир уродов, мутантов и прочих последствий Красной Черты (так автором обозначается атомная; война), мир, где “рождались дети с двумя головами или одной, но зато трехглазой, где рождались* дети с четырьмя руками или вовсе без них, с хвостами и красными огромными глазами лемуров…” — мир, где появление нормального человека воспринимается уже чуть ли не как аномалия.
Действие повести происходит в специальной клинике некого Доктора, который “изучал и лечил болезни, появившиеся в мире-после Красной Черты”, У него “жило десятка полтора мутантов разного возраста”, которых новые условия жизни наделили не только уродством, но и определенными способностями: телепатией, телекинезом и т. п. А главный герой повести — юноша Франц вообще обладает удивительным даром: он может перемещаться во времени без какого-либо постороннего влияния. На сей счет у автора есть свое гипотетическое обоснование. Его герой “в минуту опасности моментально, сам того не сознавая, аннигилирует собственное тело, превращает его в энергию… и, воспользовавшись этой энергией переносится (не как физическое тело, а как квант биополя) на несколько секунд в прошлое, где синтезирует себе новое тело”.
Гипотеза, надо сказать, для фантастики не такая уж и новая. Но важен тут не сам фантастический прием, а его направленность. У доктора рождается гуманнейший и благороднейший замысел в отношении использования способностей Франца: он предлагает юноше попытаться вернуться в прошлое, во времена предшествовавшие роковой Красной Черте, проникнуть на стартовый комплекс НАТО, с которого по трагической случайности стартовал злополучный “Першинг”, развязавший войну, и “расщепить ракету па молекулы”. Иначе говоря — предлагает вмешаться в ход истории, “спасти человечество от Красной Черты”. Но… в последний момент у Доктора появляются сомнения в целесообразности задуманного, хотя, казалось бы, какие могут быть сомнения в таком значительнейшем и благороднейшем деле.
Автор, однако, обращает внимание читателя на одну принципиальную вещь. Нейтрализуя случайно взлетевший “Першинг”, Франц устранит повод, а не причину ядерной катастрофы, и пет никакой гарантии, что то же самое не произойдет в другом месте с другой ракетой, но поблизости не окажется человека, подобного Францу. Нельзя не согласиться с авторе в том, что никакое фантастическое воздействие со стороны не поможет, если не устранены внутренние причины, ведущие к катаклизму. Во всяком случае, в отличие от многих авторов-фантастов, диалектика вмешательства в дела и судьбы иных миров и эпох видится ему очень непростой.
Однако как бы там ни было, главный герой повести “Скорпион” делает свой выбор. Он перемещается в прошлое, чтобы попытаться предупредить человечество о грозящей беде. “Мутант Франц — порождение войны. И вот теперь он отправился ее предотвратить. Война, убивающая самое себя… Как скорпион…”
А заканчивается повесть Е.Дрозда деталью, говорящей о том, как все-таки легковерен бывает человек по пустякам и упрямо-недоверчив, когда дело касается самого важного. В последней главке произведения мы видим молодого медика, получившего ответ из редакции, куда он посылал записанные в форме рассказа преследовавшие его как кошмарный сон впечатления о жизни за Красной Чертой. Он (а мы вправе предположить, что медик — это переместившийся во времени Франц) вовсе не собирался никого пугать. “Он просто считал своим долгом довести до всех, что это будет, если это произойдет”. Однако редакционный редактор пеняет ему не раз за то, что он слишком сгущает краски и вообще — “не стоит запугивать читателя”.
Собственно говоря, основной пафос повести “Скорпион” и направлен против подобного рода легкомысленных обывательских настроений, против опасного иммунитета к общечеловеческим бедам и страданиям.
Мысль о недопустимости привыкания к мысли о войне и военной угрозе возникает и в рассказе Павла Ивонинского “Город, которого не было” (1987, № 9). Мысль крайне серьезная и, наверное, одна из немногих, которая уже сама по себе не может оказаться банальной. К сожалению, в рассказе П.Ивонинского она лишь прямолинейно декларируется, а не вытекает органически из его художественной сути. К тому же, как мне кажется, автору не удалось тонко ввести во вполне реалистическую ткань повествования фантастический зонд-прием (двум товарищам-подросткам, возвращающимся домой в пригородном поезде, снится атомная бомбардировка). Да и для того, чтобы прийти в итоге к откровенно назидательной газетной риторике, вложенной к тому же в уста юных персонажей, едва ли было необходимо городить фантастический огород.
