Проклятый город - Молитвин Павел Вячеславович (книги полностью бесплатно .txt) 📗

— Какой смысл ломать голову над тем, что мы не в состоянии понять? Прежде всего нам надо позаботиться о том, как выжить. И будь проклят козел, сказавший:

— По-моему, это сказал Пушкин.

Яна метнула на Вадю гневный взгляд, и я в который уже раз подумал, что характер у нее на редкость говнистый. Не повезло мне с компаньонами: у Вади гипертрофированная совестливость, а Яна способна на солнце отыскать пятна и, что еще хуже, получить от этого удовольствие.

— Чего ты злишься-то на весь свет? Мы переживаем эпохальное событие — контакт с инопланетным разумом! Нам, можно сказать, сказочно повезло — такого в истории человечества еще не бывало!

— Боже, спаси меня от дураков, а уж от умных я уберегусь сама! — изрекла, оборачиваясь ко мне, Яна, явно перефразируя. Наполеона. [43] — Глупее ничего сказать не мог?

— Создается впечатление, что мы досаждаем тебе больше фишфрогов, — вяло заметил Вадя, закрывая глаза — после сделанных Александром Николаевичем уколов он просыпался только для того, чтобы попить и пописать.

— Они — инопланетяне, им положено творить несообразности. А вы… — Яна замолкла и чуть погодя процитировала:

— Это еще что за бред? — спросил я, чувствуя, что умничанье этой девицы начинает задевать меня за живое. К тому же левая рука отчаянно ныла и чесалась, несмотря на мазь и повязку.

— Фридрих Ницше. «Песни Заратустры». Не читал? А может, и не слыхал? По знакомству, что ли, журналистом заделался? Или потому, что ни на что, кроме перевирания фактов, не гож и даже мобильники продавать не способен?

«Вот гадина!» — подумал я и, вытаскивая из пачки последнюю сигарету, сказал:

— Тебе, прелесть моя, не Ницше надо было читать, а Шопенгауэра. Писавшего, что «ближайший путь к счастью — веселое настроение, ибо это прекрасное свойство немедленно вознаграждает само себя. Кто весел, тот постоянно имеет причину быть таким — именно в том, что он весел. Ничто не может в такой мере, как это свойство, заменить всякое другое благо, между тем как само оно ничем заменено быть не может».

— Не так туп, как порой кажется! — Яна с ухмылкой уставила на меня черные жерла глаз, и я пожалел, что оказался на даче Вовки Белоброва именно с ней, а не с какой-нибудь продавщицей фруктов или фломастеров. Вот ведь паскудная девчонка! Начиталась всякой дряни и выпендривается, как муха на спидометре!

— Скажешь еще что-нибудь умное, или пойдем наконец искать ружье, о «котором так долго говорили большевики»?

Разумеется, я многое мог бы сказать этой соплячке. Сказать, например, что Клавдия Парфеновна купила ей место студентки, но не смогла купить и капли мозгов. Что она дурно воспитана, и ее навязчивая идея о необходимости отыскать охотничье ружье Вовкиного отца — о котором я же ей и сказал! — выглядит смешной на фоне всемирного катаклизма, свидетелями которого нам довелось стать. Что мародеры, которых она так боится, будут орудовать в Питере, а не в Верболове, где народу сейчас раз, два — и обчелся. Что со старшими надобно вести себя вежливо и за откровенное хамство недолго схлопотать по мордасам. Что, коль скоро ее не устраивает наше с Вадей общество, она может катиться на все четыре стороны — скатертью дорога!

Но говорить всего этого не следовало по той причине, что я рассчитывал воспользоваться ее даром предвидения и понять, «что день грядущий нам готовит». Каким бы мерзким характером Яна ни обладала, она могла послужить инструментом, позволяющим заглянуть в будущее и таким образом понять происходящее. С ее помощью я хотел постичь, что происходит на Земле, и был бы круглым дураком, дав волю обуявшим меня чувствам.

— Пошли искать ружье, — сказал я. — Может, отыщем еще что-нибудь полезное, помимо варенья и картошки.

Я знал, где Вовка и его родичи хранят ключ от дачи, и нам не пришлось ломать двери. У четы Немировых не возникло вопросов по поводу моего заявления, что Вовка разрешил нам пожить несколько дней на его. фазенде. В связи с обрушенным фишфрогами на Питер парализующим излучением и воплями радиоведущих о вторжении пришельцев, пожилым супругам было не до того, чтобы обличать нас во лжи. К тому же я рассчитывал, если мне удастся дозвониться до Вовки, получить от него, хотя бы задним числом, «добро» на самовольное вселение — узнав про Вадино сотрясение мозга и поломанные ребра, он не откажет. Вот только дозвониться до Вовки, равно как и до мамы, шефа и кого-либо еще, у меня не получилось. Мы напрасно мучили свои мобильники — связи с Питером не было.

По радио утверждали, что разрушений в городе мало, а захваченные акваноидами районы окружены нашими войсками. Успокоительная формула, этакое волшебное заклинание, чудодейственная мантра, звучавшая рефреном в каждом выпуске новостей: «Положение контролируется, к Санкт-Петербургу и другим подвергшимся нападению пришельцев городам стягиваются подкрепления», — не особенно меня утешала. Трудно представить, что на военных складах найдутся плееры для защиты солдат от парализующего излучения, и почти невозможно допустить, что наших ребят пошлют в атаку или отправят сидеть в дозоре под рев транслируемого через громкоговорители «Rammstein». Да и излучение это, по сравнению с мгновенно снесенным Тучковым мостом, было мелочью, наводящей, впрочем, на мысль, что фишфроги избегают кровопролития и не желают стирать Питер с лица земли.

Нет, у меня определенно не возникало желания навестить родные пенаты. Еще меньше мне хотелось являться на мобилизационный пункт — адрес которого был указан в предписании, вклеенном в мой военный билет, — как того требовал переданный по радио приказ о мобилизации.

Военный билет с предписанием и адресом места, куда мне следовало явиться, лежал, естественно, дома. Адреса своего мобилизационного пункта я, понятное дело, не помнил, но разыскать в окрестностях Питера какой-нибудь другой не представляло, наверное, особого труда. Вот только делать этого мне решительно не хотелось. Во-первых, потому что от армии у меня остались самые скверные воспоминания, а во-вторых, я не сомневался, что самые сознательные будут использованы генералами в качестве пушечного мяса. На ком-то им предстоит обкатывать способы борьбы с пришельцами, и не хотелось бы, чтобы этим кем-то был я.

Добровольно, к слову сказать, я не стал бы защищать мое не слишком любимое отечество ни от китайцев, ни от американцев, если бы им вдруг пришло в голову нарушить государственные границы России. Мне, мягко говоря, до лампочки, какой флаг поднимут олигархи над Кремлем и какой они будут национальности, — я не националист. Говорят, во времена Союза люди рассуждали иначе. Ну что же, остается им только позавидовать — здорово, когда человеку есть что защищать.

Вероятно, я должен был испытывать потребность спасать человеческий род от монстрообразных пришельцев. Но не испытывал. Зато после вчерашней стычки с тремя подонками на улице Чапыгина разделял желание Яны найти ружье Вовкиного папаши дабы защититься от человекоподобной дряни. В том что защищаться рано или поздно придется, сомнений не было. Есенин в свое время написал поэму «Страна негодяев», я б тоже написал, кабы Господь наделил меня поэтическим даром, но назвал бы ее «Страна мародеров». Такой она представлялась мне до нашествия акваноидов и, судя по тому, что мы вчера видели, — не случайно.

Кстати, найденную нами в рундуке Двустволку Вовкин отец — Иван Константинович Белобров — завел вовсе не потому, что питал слабость к охоте. Я знаю доподлинно: получив охотничий билет, он не стрелял ни во что кроме консервных банок — для практики. Из чего следовало, что ружье он завел на случай, ежели его дачу посетят те самые мародеры, готовясь к встрече с которыми мы с Яной устроили в доме большой шмон. Находка ружья не принесла нам, однако, ожидаемого облегчения — предусмотрительный Иван Константинович хранил патроны к нему где-то в другом месте.