Зеленый остров(Затерянные миры, т. XXVI) - Лукаш Иван Созонтович (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Капитан, разбудите девушку.
— Вы о ней… Подождем… Другое дело ждет меня…
— Нет, я требую! Если ваши опыты, весь этот анабиоз, в котором я ничего не понимаю, дали вам способ оживлять замерзших, — вы должны, вы не смеете отказать мне… Это жестоко… Это жестоко, бесчеловечно.
— Что с вами?
Мы оба замолчали. Потом я тихо сказал:
— Умоляю вас, капитан, разбудите ее.
Морщина-звезда, веселая усмешка замигала на щеке капитана. Он живо пожал мне руку:
— Хорошо, не будем ссориться… Я попробую разбудить и ее.
Андрэ вымерил шпагатом ледяную глыбу, где лежала спящая:
— Это весит больше тонны… Попробуем… Рубите! — и размахнулся и вонзил кирку в лед.
Осколки брызнули, как голубые искры. Я ударил за ним. Зазияли трещины, лед звенел, лопался, с грохотом осыпался острыми глыбами…
Мы врубились в голубоватый коридор. Лед визжал под пилами.
И не помню, на пятый или на шестой день, на осколках льда выросла целая мастерская: мы построили походный шалаш, перенесли с корабля динамо-машину, провода, блоки…
Стальной канат задрожал, натянулся на вороте и квадратный кусок, где лежала замерзшая, стронулся с места.
И когда на блоках «Саркофаг Спящей», как мы прозвали его, двинулся по снегам, ослепительно сияя, как гигантский хрусталь, — над нами зашумели крылья. Пролетал тот Безмолвный, которого я застал тогда на скале. Я назвал его Мыслителем…
Саркофаг, покачавшись в воздухе на ржавых крючьях подъемного крана, плавно опустился на палубу…
Гулко стреляли, тараторили перебоями электрические моторы. На палубе стоял туман. Из железной двери лаборатории лились потоки темной воды: там оттаивал лед.
«Саркофаг Спящей» уже вторую неделю на корабле и вторую неделю Андрэ не отпирает дверей…
Он сказал, что справится один. Он просил меня найти Ван-Киркена и начать с ним жатву: желтая пшеница на палубе уже созревала. Обливаясь потом, я косил днем и ночью. Колосья с тихим, послушным шумом ложились влево от меня.
Это были те дни, когда в глазах моих, не отходя, стояло ледяное видение: спящая на мраморных ступенях…
Как часто я бросал косу и ходил слушать к железным дверям. Там я проводил и мои долгие ночи. Андрэ не покидал лаборатории.
В узкую щель, у дверей скобки, светился тусклый свет. Я смотрел часами из моей засады: трубы резервуаров, электрические лампочки, которые вращались, как багровые солнца, все смутно колебалось в щели. Туман рассекала иногда быстрая тень Андрэ.
Мое сердце стучало. В те дни я думал, что мое сердце разорвется:
— Проснись, девушка, проснись, — бормотал я.
Дверь открывалась и Андрэ в дымящем халате торопливо, всей грудью глотал воздух.
— Там жарко… Я знаю, что вы стучите, но не могу вас пустить: герметическая камера рассчитана на одного. Принесите мне воды, хлеба: я проголодался. Этот случай труднее. Она спит, может быть, тысячи лет… Ждите… Ступайте за хлебом.
Я ставил хлеб к железным дверям, принимался за косу.
И в пшенице, на палубе, наткнулся я на голландца. Он спал на войлоке, свернувшись в клубок, обросший черными волосами, оборванный…
Коса звякнула над его головой.
Голландец схватился за нож.
— Проклятый Гиперборей.
Он прыгнул мне под ноги… Что-то горячее ожгло мне плечо… Наотмашь, рукоятью револьвера, я отбил его руку.
Матрос кинулся в пшеницу. Она ложилась волнами от его бега, извивалась.
— Ван-Киркен, вернись, — позвал я, зажимая раненое плечо. Мои руки и грудь темно заблестели от крови…
Вот он несется вниз, по белым тропам, к зеленому туману пропасти.
Его потные лопатки лоснятся, жесткие волосы черными пиками хлещут по ветру.
Я прицелился. Сталь ослепила на миг.
Что мне стоит убить его? Он скользит вниз, как черная кошка, он весь на виду, в воздухе. Убить третьего из нас на Зеленом Острове… За что?.. Дикий матрос считает меня за фантастического гиперборея… Я опустил оружие. Пусть убегает. Вот он спрыгнул на холм, — маячит внизу, как черный мураш…
А на плече у меня ноет ожог раны от его старинного лезвия.
В кают-салоне, из холщовой куртки Андрэ, я нарвал зубами бинтов.
Остров Созвездия, страна сновидений, незаходимый, солнечный бред…
Горела рана моя на плече. Я туго стянул ее бинтами, мои иссохшие губы потрескались от жара и жажды: ржавый нож голландца прорезал широкий раскаленный след.
В горячей дремоте я слышал как будто зовущие голоса, торжественный вопль органа, плеск крыльев, смех, заглушенный топот ног…
Все силы напряг я и поднялся и пошел…
Корабль был окутан громадными, зыбкими облаками, он точно плыл по воздуху в беловатой мгле. Слетелись Безмолвные.
Они теснятся, они толкают друг друга, крылья подгибаются, как гибкие арки. Палуба окутана беловатым туманом, шумят, веют холодные крылья…
Я прыгаю через белые ступени, где дышат витые вздутые жилы, упираюсь ладонями в белые животы, бегу…
Мне навстречу, между рядами Безмолвных, точно по аллее белых колонн, идет Андрэ, а с ним девушка из Саркофага.
Андрэ ведет ее под руку. Андрэ несет ее. Ее глаза закрыты.
— Помогите, скорее, — зовет меня капитан. — Она проснулась, но еще без сознания…
Мы подняли ее на руки.
Некуда ступить: наши головы натыкаются на тяжкие колени, на каменные носы, на каменные локти Безмолвных.
Вцепив когти в колени, они пригнулись к нам. Сотни зрачков, немигающих красных фонарей, в пристальной немоте смотрят на девушку…
Мы опустили ее на палубу. Мы окружены.
Андрэ замахал руками, точно отгоняя птиц:
— Ш-ш-ш-ш-ш… Безмолвные задавят нас, как слоны… Вперед!
Хрустели коленные чашки Безмолвных, где кожа тверда, как броня черепах, надавливали на грудь.
Точно Самсоны, содрогаясь от напряжения, мы пытались раздвинуть колоннады, мы обороняли узкую площадку, где лежала девушка… Я поднялся, упал на колено. Я видел, как Андрэ с хрипом давит еще ладонями в жилистые ноги чудовища.
И тогда один из Безмолвных, я узнал его — это был тот, Мыслитель, кто смотрел на Саркофаг Спящей, — поднял над нами крыло, точно давая знак. И все Безмолвные с тяжелым грохотом устремились за ним.
Крылья скрещивались, трещали в тесноте, когти ног, отталкиваясь, скрежетали о палубу.
Безмолвные взвились. В вышине закипел туман, хаос летящих чудовищ…
Только этот чудовищный сфинкс, накрывший нас холодным крылом, остался на корабле…
В кают-салоне мы сдвинули изодранные кресла — постель для Спящей.
Андрэ и я сидим, не отводя от нее глаз.
В окно уже крались лучи Созвездия, когда ее ресницы слабо подрожали в тихом усилии.
— Пульс слышен, — шепчет Андрэ, — 74… Нет, 75… 76… 80…
И дрогнули косо ресницы, приоткрыв скользящий блеск глаз. Распахнулись.
Девушка темно и дико обвела глазами зало. Быстро приподнялась на локте. Медленно подняла ко мне прекрасное лицо.
— Встала, — гортанно и горячо крикнул Андрэ.
Я протянул к ней руки и вдруг хлынул в глазах горячий огонь и погас…
Андрэ в белом халате мерит комнату шагами, а в ногах у меня сидит девушка.
Ее волосы завязаны в тяжелый узел. Солнце дымит в них бронзой.
Мне смешно, что она в белой куртке капитана, которой когда-то, несомненно, владел корабельный кок.
— Вы могли бы сказать о вашей ране, — недовольно ворчит капитан, но в его глазах прыгают веселые огоньки. — Я терял надежду, я думал, что вы не очнетесь…
У девушки золотистое смуглое лицо, а брови, как полукруглые арки над строгими, дикими глазами.
— Как ваше имя? — говорю я и протягиваю руку.
Она высвобождает из халата пальчики, подает свою и молчит.
— Ее зовут, как будто, Ионгайя… По крайней мере, мне слышались такие звуки, — шепчет капитан.
— Ионгайя, Ионгайя, — говорю я, закрывая глаза.
Андрэ наклоняется ко мне:
— Она не знает ни одного из человеческих языков… Я цитировал ей Виргилия и Аристотеля… Греческий язык ей как будто что-то напомнил, но так мало, что я стал учить ее по-английски: со слуха этот легче всего… Изредка она повторяет мои слова. Не правда ли, Ионгайя, вы понимаете нас…
