Второе пришествие инженера Гарина - Алько Владимир (бесплатные полные книги .TXT) 📗
«Так и есть. Светопреставление!» – Хенке вылупился на ходока.
– Что вы мне голову морочите! Вы же умерли!.. То есть (быстро вправил он себе мозги), – тот умер… Вы же… – Хенке вгляделся в необычного собеседника и похолодел. Бумазейный, черный фрак визитера, целлулоидные манжеты, воротничок…
«Второразрядные похороны», – встряло ему на ум. И он по-настоящему, за целые дни катастрофы, помертвел. Даже гибель собственных его сынов не обдала Хенке таким хладным током. Верно, хуже смерти, – это стать сумасшедшим.
– Вы хотите сказать… Когда вас должны хоронить? – Спросил Хенке в последней надежде.
Ходок ткнул себе в грудь; следующем жестом (пальцем) в пол.
– Вчера?! – гортанно вскричал Хенке, и все же с непонятным облегчением.
Стеклянно-радужная перелинка, в образе которой маячил силуэт пришлеца, чуть более расцвела.
– Требую справедливости… Восстановления в правах… – просюсюкал он.
Хенке развязно, как пустой мешок, обвис в кресле. Закрыл лицо руками.
– Хорошо. Идите. Все устроится. Будьте уверены…
Когда он, чуть успокоившись, решил взглянуть на мир божий, потустороннего ходока уже не было в кабинете.
Но Хенке так и не удалось в тот вечер пораньше уйти домой.
Все оттуда – от противоположной части города, – по ту сторону Щели, проскользнули к нему в кабинет еще трое не-людей. Секретарь был бессилен.
Вели себя пришлецы, примерно, все одинаково, с некоторым разнообразием в требованиях. Так, одному – с более чем справедливым требованием – нельзя было не отдать должное в мужестве. Он потребовал, – не более и не менее, – как вернуть ему «его возложение во гроб», то есть похоронить согласно христианским обычаям.
Но все устроилось само собой, как и предвидел Хенке.
Щель затягивалась, словно неглубокий порез.
Обыватели – по ту и другую сторону – все более приходили в себя и «умнели». Те же, которых надлежало хоронить, умирали самым естественным образом. Слабая (бредовая) надежда Хенке на возврат к посюсторонней реальности двух его сынов – отрицательно сказалась на здоровье. Через неделю он сложил с себя полномочия главы администрации К., а через два дня, – после странных, прямо запойных блужданий в горах, – подхватил простуду, и уже в лихорадке сошел с ума, так и не поняв, что умирает, унося с собой в могилу тайну последних встреч. Тайну, конечно, по тем первым дням и неделям. Будь же Хенке более ученого склада ума, он обратил бы внимание, что пришлецы и действительно были как бы под стеклом, или вписаны в некоторый пространственно-временный блок, в котором и снизошли в наш мир, подобно тому, как водяная блошка ныряет в придонном пузырьке воздуха. Отсюда происходила их явная неповоротливость и картинность. Этот запас некоторого «до-завтра», или «после-послезавтра», и был их собственным временем, которое они прихватили с собой за день или уже после реальных событий. Впрочем, здесь надо учитывать еще и возможную реверберацию и интерференцию с этими «за» и «после», и согласиться, что теория этого феномена достаточно не разработана. Тем более, что другие поздние проявления каузальных аномалий были еще более вопиющими.
*** 95 ***
Все так сошлось, что Шельге приходилось раз за разом откладывать свое возвращение в Союз.
Вначале это было в связи с его профессией, когда на некотором, не афишированном уровне, ему надо было подтвердить свое реноме в деле опознания одной особы.
Затем последовал казус в департаменте виз: паспорт, который Шельга сдал для соответствующего оформления, оказался то ли просроченным, то ли вовсе без фотографии… Когда утрясли это, с невероятной наглостью Шельге сообщили, что его командировочное предписание (или что там у него было), с отметкой пражской секции Интерпола, утеряно… Случилось это по вине секретарши, и что меры, де, принимаются.
Наконец, когда все бумаги были сысканы и формальности соблюдены, а Шельга взял уже билет на самолет, до Ковно, – вышла (нечего и говорить) отменно нелетная погода. Над всем северо-востоком – грозы и низкая облачность. Летный коридор обещали только в ближайшие четыре дня. Шельге ничего не оставалось, как заказать билет на Восточный экспресс, отправляющийся следующим днем, ближе к обеду. Таким образом – у него оставалось чуть более суток, чтобы прогуляться по улицам красавицы-Праги, о которой так много был наслышан.
День оказался настоящего русского бабьего лета, – с кружевным плетением лучей сквозь золотистую и багряную крону деревьев; с планирующей невесомой паутиной, – под стать вдоху и выдоху; солнечный, очень тихий, и будь Шельга более романического характера – элегически грустный. И все же род смирения присутствовал, – по типу: что сделано, то сделано. Был ли это компромисс с совестью, или род обреченности… проскальзывало мимо его сознания.
Сейчас Шельга держался неровной, узкой улочки, напоминающей ему Арбат. На нем было легкое светлое пальто и шляпа, которую он поминутно сдвигал тычком указательного пальца, и вновь плотно осаживал. Широкие обшлага брюк складывались и вольно полоскались при ходьбе. Лакированные штиблеты неуместно громко стучали по брусчатке. Несколько раз он как-то судорожно, глубоко вздохнул. Провел рукой по лицу, – оно было влажно. То, что с ним происходило, – удивляло и его самого. Это было похоже на симптомы гриппа. И совсем уже озадачило Шельгу – нахождение в кармане жилетного кармана облатки аспирина, приобретенного неведомо когда и где.
Улица фактически была пешеходной, – тротуары легко угадывались бордюром. Автомобили, какие если и проезжали, то с такой предупредительностью, что в пору было им распахнуть дверцы салонов, для большей вежливости с горожанами. Как вот эта машина – мощный американский «джип», пшеничного цвета, настолько близко поравнявшегося с Шельгой, что тому не оставалось ничего другого, как притиснуться к стене дома. Это уже никак не походило на галантность. Откровенная демонстрация превосходства и силы. Автомобиль сбавил ход.
– Вы так торопитесь, Шельга, – хмыкнуло из машины. – Но может быть нам опять по пути; как Василий Витальевич?
От подошвы ног и до темени – Шельгу пробила жаркая вольтова дуга. Солнце – вот только что бьющее в самое лицо, померкло, или даже зашло ему за спину. Он дернул головой, как от удара в челюсть, – и вдруг яснее ясного понял, что иначе и быть не могло, и только потому он никак не мог выбраться из Праги, что должна была состояться эта встреча. И как раз, может быть, по этой причине, для него нашлись сразу и робость, и грусть, и даже аспирин в кармане. Когда ты переходишь дорогу искусителю, попирающему самые вселенские законы, простительной становится любая человеческая слабость. Оставалось только поверить в это, или – с движением головы, Шельга словно отвел от себя тяжелый (свинцовее любой безнадежности) полог, – взглянул на того, кто… Ветрового стекла между ними не было. На Шельгу высунулось лицо, узнать которое он смог бы, и по-пришествию Судного дня.
Гарин – и никто иной – заговорщицки подмигнул ему, за рулем «джипа».
– Вам соизволение… от вновь восславившейся мадам Ламоль; иначе сказать, большой привет и приглашение ко двору. (Глаза Гарина блеснули юмором висельника). Ну а я – это я, и все на этом. Что, по бородке моей вздыхаете? – Гарин залился дребезжащим смешком. На секунду Шельге показалось, что так точно уже не бывает; все должно быть куда серьезнее… Не может быть иначе, если это не сумасшедший розыгрыш. Гарин, тем не менее, строго досказал: – А ну-ка, полезайте в машину. Долго мы так будем внимание привлекать?
– Вы хотите меня… – хрипло начал и не договорил Шельга, все еще только примирясь с этим… вторым пришествием, с фактом существования этого человека. Впрочем, замешательство его продолжалось недолго, и он вполне овладел собой. Оглянулся. Задрал штанину брюк и полез в автомобиль, на переднее сиденье рядом с Гариным. Тот незамедлительно взял ход, и машина поехала все еще узкими проулками, беря поворот за поворотом.
