Возлюби дальнего - Савеличев Михаил Валерьевич (книга регистрации txt) 📗
— Веселые люди, — заметил Мбога.
— Ты тоже это понял! — обрадовался Леонид Андреевич. — Веселые. Молодые. Мы очень молодая раса. Куда ни приедь на курорт — везде молодежь, песни, энтузиазм, наука. Куда ни ткни на карте звездного неба, а там уже молодец из ГСП — изучает, сражается, живот кладет на алтарь человечества.
— Такое чувство, что тебе это не нравится, — развел руками Мбога. — Ты хотел бы, чтобы все были такими как ты — осмотрительными, добрыми, ленивыми…
— Стариками, — закончил Горбовский. — Нет, что ты. Просто… Нет, это не просто. Иногда я ощущаю себя лишним в этом мире. А если точнее — препятствием на пути каких-то неимоверно светлых перспектив.
— Это ты хорошо сказал, — усмехнулся Мбога. — Путь долог, но перспективы светлы. Но я слушаю тебя, слушаю.
— Я стар, — признался Горбовский, — я осторожен. Я всего боюсь. Я ретроград. Я не люблю, когда гибнут эти восторженные мальчишки и девчонки.
— Я, кажется, понял, — мягко заметил Мбога. — Тебя пугает рационалистичность этого мира. Человечество изжило религию, отвергло бога, водрузив на его место Ее Величество Науку. Для нас больше нет тайн, кроме научных, и для нас нет препятствий, кроме заковыристых уравнений деритринитации.
— Нет, — покачал головой Горбовский, — не науку. Человека. Человек стал равен богу.
— Богом быть трудно, — сказал Мбога.
Они подошли к краю обрыва. Леонид Андреевич снял тапочки, набрал камешков и уселся на краю, свесив ноги в двухкилометровую бездну. Мбога примостился рядом с ним на корточках, с любопытством вытягивая голову, чтобы взглянуть на отвесную стену скалы, словно выровненную острейшей бритвой. Внизу лес безнадежно жевал подошвы каменных великанов, здесь — ни травинки, ни трещинки, ни зацепки. Теперь пришла очередь волноваться Горбовскому — ему казалось, что еще немного — и Мбога, перекувырнувшись, полетит вниз черным камушком.
— Мбога, прошу тебя — отодвинься.
Мбога отодвинулся.
— Теперь я, кажется, понимаю, что чувствовал Тойво Турнен, наблюдая меня каждое утро сидящим на этом месте, — признался Леонид Андреевич.
— А кто такой Тойво Турнен? — поинтересовался Мбога.
— Турист-пессимист, — объяснил Леонид Андреевич. Он бросил камешек в бездну.
— Религия — порождение слабости человека, слабости перед мощью и непреклонностью окружающего мира, — сказал Горбовский. — До тех пор, пока существовали слабые люди, беззащитные люди, сломленные люди, испуганные люди, — религия была нужна и даже необходима. Как опиум, морфий в медицине. Ибо религия как раз и есть социальный болеутолитель и транквилизатор.
— Ну что ж, теперь у нас сплошь сильные, смелые люди. Тогда я не понимаю твоего беспокойства. Ты воздвигаешь на месте бога — человека и, в то же время, отказываешь ему в праве на ошибку и даже гибель. Ты боишься не ошибки, ты боишься смертей. Если каждый человек — бог, то гибель бога есть гибель целой вселенной, так?
— Так, — легко согласился Горбовский. Разговор стал утомлять, как утомляет любое откровение — выворачивание под яркий солнечный свет своих самых темных, стыдных чувств, идей и сомнений. — Только я еще боюсь, что мы слишком возомним себя богами и не заметим, как нами начнут манипулировать.
— Ага. Смутные идеи КОМКОНа насчет операции “Зеркало” докатились и до тебя.
— Ну да…
— Странник не любит Странников. Горбовский боится Странников. Комов и не любит, и боится, но считает, что все возможно под этими небесами. Один старый, маленький доктор Мбога ничего не боится. У доктора Мбоги есть большой карабин, а страшнее сора тобу-хиру в исследованной части космоса он еще ничего не встречал.
Горбовский высыпал горсть камней в пропасть, пошевелил пальцами ног и спросил:
— Так что же привело доктора Мбогу на Пандору? Или это секрет?
— Ну что ты, Леонид. От тебя — никаких секретов.
Хосико-сан ангар понравился. Как и любая база Периферии, База на Пандоре испытывала катастрофическую нужду в свободном месте. Можно было бы потеснить жилой сектор, заглубиться в скалы — как сказочные гномы, — возвести высотные строения, но наиболее экономичным оказалось просто пустить обустройство на самотек.
Творческий беспорядок на Базе порождал массу курьезных случаев, одновременно будил воображение и заставлял проявлять изобретательность. Из подвернувшегося под руку хлама собиралась бытовая техника, из стиральных машин выходили прекрасные центрифуги для биолаборатории, а центрифуги из биолаборатории использовались в качестве миксеров для сбивания молочных коктейлей в домашних условиях. Инженерная и изобретательская мысль била ключом, а число самых невероятных гибридов росло на глазах. Вадим Сартаков на полном серьезе говорил о случае начала спонтанной механоэволюции на отдельно взятой планете, а Алик Кутнов устал осматривать бродящих по улицам киберуборщиков, стараясь отыскать взятый кем-то для их починки ионный триггер.
Поэтому ангар для дирижабля, строго говоря, был занят не столько дирижаблем, сколько бесконечными рядами всевозможных ящиков, контейнеров, узлов, упаковок Грузная машина как-то терялась на этом фоне.
— Зря вы сюда привезли свой хлам, — жизнерадостно объяснял Джек. Он уже отошел от стресса, да и Хосико оказалась при ближайшем рассмотрении совсем не механизмом для смазывания шпинделей. Смеяться она умела. — Мы бы вам из всего этого собрали бы здесь завод по производству звездолетов.
— Спасибо, — вежливо ответила Хосико, — но мне не нужны звездолеты. Мне нужно абсолютно пустое помещение как раз вот таких размеров.
Робинзон недоверчиво посмотрел на совсем скромную по его разумению кучку оборудования Фуками.
— Оно растет? — поинтересовался Джек. — Оно распухает, как тахорг во время водопоя?
— Оно не распухает, — поправила Хосико, — но по инструкции оно требует простора. А у вас здесь старты и приземления кораблей, разгрузка и загрузка, а завтра здесь вообще станет непереносимо тесно.
Джек схватился за голову.
— На что это вы намекаете, Хосико-сан?
— Увидите, — пообещала Хосико. — Услышите. А теперь приступим к работе. Как вы намерены превратить этот вертеп в идеально чистую площадку?
3. Горбовский
Работы продолжались всю ночь. Леониду Андреевичу не спалось, и он сидел в холле гостиницы, наблюдая, как под лучами нескольких мощных прожекторов люди вперемежку с киберами вытаскивали из ангара ящики и складывали их у стен, таким образом заодно возводя дополнительный защитный слой для лаборатории Фуками. Мбога спал в комнате Горбовского, выпив на сон грядущий своего любимого ячменного кофе с синтетическим медом, к которому, как он утверждал, пристрастил в свое время и тагорян. Забегала Хосико — за кристаллами по монтажу оборудования. Она выглядела настолько занятой, что Горбовский не решился ее окликнуть и продолжал возлежать на небольшой тахте под раскидистым фикусом. А может быть, и не фикусом.
Суета напоминала срочную эвакуацию муравейника, и неожиданно для себя Леонид Андреевич почувствовал тоску по какому-то конкретному, интересному, практическому занятию. Внезапно захотелось на все плюнуть, позвонить злому Валькенштейну, чтобы он срочно снимал с прикола “Тариэль”, брал любой подвернувшийся груз (хоть ульмотроны для физиков на Радуге) и по дороге захватил, выдернул, спас, вытащил его отсюда, и тогда бы знаменитый звездолетчик Горбовский стальными руками ухватился бы за штурвал своего звездолета и со сверкающими глазами смело повел бы его сквозь магнитные шторма навстречу новым приключениям.
Увы, пока это было невозможно. Думать сейчас было не приятным развлечением, а тяжкой обязанностью, которую он поначалу взвалил на себя сам, а потом — внешние обстоятельства. Тот же Мбога, спокойно спящий в его номере. Но винить его в этом (в том, что взвалил, а не в том, что спал) было трудно и несправедливо. Конечно, в том, что рассказал ему Тора-охотник, имелась толика нездорового безумия, волнующая воображение намеками на некое чудо, но Леонид Андреевич не очень-то верил в чудеса. Это странно, но за все годы своей карьеры космонавта он не наблюдал ни одного мало-мальски завалящего чуда. Все поддавалось научному объяснению. Вселенная действительно оказалась насквозь рационалистичной. Кажется, кто-то очень давно утверждал, что мироздание вмещает в себя бесконечное множество потенций и задача Разума — реализовать одну из них, сформировать вселенную под стать себе, под стать своим убеждениям. Древнее небо вмещало богов и демонов, современный космос вмещает пустоту и звезды с редкими островками цивилизаций, которые человечество разрешило себе помыслить. Почему Странников назвали Странниками? Не марсианами, не инопланетянами, а — Странниками? И теперь мы спотыкаемся о Странников на каждом шагу. Вернее, не на самих Странников, а на их следы, мусор от былой деятельности.
