Путешествие капитана Самуила Брунта в Каклогалинию, или землю петухов, а оттуда в Луну - неизвестен Автор
Они думают, что они домостроители и опекуны бедных, и что когда-нибудь должно им будет дать отчет во всякой полушке, употребленной на суетное великолепие и на излишние яства. Стол их всегда изобилен, но не роскошен, и поставляется к насыщению людей честных и недостаточных; при дворе, как я слыхал, нет ни зависти, ни клеветы, никто не роет ближнему ямы и не старается ложными насказами лишить его милости Государской; при раздавании чинов взирают единственно на заслуги, а не на богатство, или состояние, или знатность. О подкуплении там ничего не слышно. Строго наблюдаемое правосудие причиною, что Министры, служившие более двенадцати или четырнадцати лет, не сделались ни одною полушкою богатее против того, как были они до вступления в сию должность. Я слышал, что один Генерал-Кригс-Комиссар, который с великою похвалою отдал государственному совету отчет в своей должности, истощил свое имение на милостыню бедным вдовам солдатским, так что принужден был для своего содержания вступить в торговлю, и наконец с великим трудом определен был в небольшую Губернию». «Ты мне сказываешь, — говорил Министр, — что в вашей вере находятся разные секты, то необходимо должны вы иметь духовных; какие же они люди?» «Их учения и житие, — ответствовал я ему, — во всем между собою согласуются, и они наставления свои утверждают своим примером. Лицемерие, скупость, честолюбие, ссора, ложь, мщение, роскошь суть пороки, которых только одни имена им известны. Они такие люди, кои величайшее равнодушие наблюдают, и тленные вещи почитают недостойными своего размышления. Они все свои мысли устремляют единственно на рассуждение о будущем блаженстве, и ни о чем земном не помышляют, исполняя должность свою со особливым рачением; почему нередко плутам подают повод к разграблению их имения, которые не упускают к тому ни единого случая, зная, что они столь кротки, что не захотят их изгонять, если бы их узнали». Меня уверяли, что один жрец, услыша, что некоторый откупщик увел у него доставшихся ему на долю овец, на то ответствовал сими словами: «Когда он беден, то это не воровство. Все, что я имею, принадлежит бедным, и он берет такую вещь, которая уже его». На другой же день послал он к нему весть свой хлеб, и от такой щедрости умер бы он, конечно, с голоду, если бы один знатный Министр, почитая такую добродетель, не возымел о нем попечения. Я знаю сам одного духовного, который, как на нашем острове сделалась моровая язва, услыша, что колбасы суть единственным предохранительным от того средством, употребил на то все свое имение, рассылая оные по всем местам нашего государства.
Потом спросил меня Министр: «Есть ли у вас Доктора?» «Мы имеем, — отвечал я, — людей весьма приветливых, услужливых и набожных, и весьма ученых. Они столь совестны, что, прописав больному лекарства, и если он выздоравливает прежде истрачения оных, за оные сами платят. Они берут только в таком случае, когда что прописывают, хотя к иному больному и часто приходят; прописывают же они всегда самое нужное и необходимое. Они столь скромны, что выздоровление больного приписывают Божию произволению и сожалеют о своем невежестве и небрежении, когда лечившийся у них умирает».
«Есть ли же в вашей части света прав учители?» «Есть, — ответствовал я, — но не более надобного».
«Поэтому у вас их очень немного, — примолвил мой господин, — или вы сварливый народ? Что за животные ваши прав учители?» «Они долгое время обучаются с рачением законам и правам, и их на судейские места прежде не определяют, пока не освидетельствуют их совершенно в нужном к тому знании, и не узнают точно о добрых их нравах. Спето причиною, что у нас в делах нет ни крючков, ни остановок, и бедные челобитчики, имеющие право, хотя и не имеют денег, никогда не разоряются. Они немедленно к настоящему делу приступают и двомысленным своим красноречием не стараются превращать белое в черное. Ни один не будет спомоществовать несправедливости и притеснению, разве челобитчик его обманет; но когда ошибку свою усматривает, то немедленно оставляет защищение несправедливой стороны. Сия предосторожность, с которою поступки и знание молодых Юристов рассматривают, есть причиною, что наши прав учители и стряпчие столь же славны, как и наше духовенство».
«Знаешь ли ты, Пробузомо, — говорил мне Министр, — что я из сказанного тобою заключаю, что знатнейшие ваши политики дураки, и вы вскоре можете послужить хищением другого какого народа; или ты для своей земли ни мало не разумеешь, или чрезмерно лжешь и думаешь, что я всему легко могу поверить. Я уже несколько лет у Каклогалян первым Министром во владение всемилостивейшего нашего Государя, Гиппомина Коннуферента, любимца солнцева и увеселения месяцева, страха всей вселенной, двери блаженства, источника чести, раздавателя государств и верховного жреца Каклогалинской церкви. Я уже давно, как то тебе сказывал, по повелению всемилостивейшего моего Государя заступаю место первого Министра; и если бы мне кто сказал, что сей или другой в рассуждении веры собственные свои пользы пренебрегает и, обладая великою властью, справедливость наблюдает наистрожайше, також со всяким поступает с особливым человеколюбием, то бы я ему столько же поверил, если бы мне сказал, что льстец в своих похвальных речах весьма точно последует истине, или что стихотворец, который писаниями своими старается великих людей прославить, думает, что они действительно обладают всеми теми изящными качествами, кои им приписывает; или что в своих приписаниях только то одно намерение имеет, чтобы чрез славный пример своего благодетеля подать другим наставление. Дела мои созывают меня теперь ко двору; Государь не слыхал о тебе еще ничего, ибо никто не осмеливался объявить ему о тебе без моего ведома, опасаясь подвергнуть себя за то справедливому моему гневу. Завтра же представлю я тебя сам Его Величеству».
По сем оставил он меня, и велел мне идти в мою комнату, в которую надлежало проходить чрез его спальню, куда никому без точного его позволения под смертною казнью входить запрещалось, да и ко двору его никто не смел подойти ближе 20 сажен, так что и самые знатные останавливались у передних ворот его дома, пока ему об них доложат.
На другой день, пришед он ко мне из комнату, сказал: «Ну, Пробузомо! я намерен представить тебя сего дня Его Величеству. Хотя ты совсем неизвестного в нашей стране рода и потому почитаешься за чудовище, чтоб и с нами случилось, когда бы мы попали в вашу землю; однако из твоих поступок приметил я в тебе немало разума, чрез что и приобрел ты мою к себе благосклонность. Теперь хочу подать тебе некоторые наставления, каким образом должен ты себя вести; и ежели похочешь совету моему следовать, то, невзирая на внешний твой вид, могу сделать, что ты принят будешь в число наших уроженцев, а после, может быть, и получишь какой знатный чин, чем приведен ты будешь в состояние препроводить остаток твоей жизни в покое.
А как тебе безызвестно, — продолжал он, — что такое двор, то теперь подам тебе об оном некоторое описание. Знай, что не все Государи пекутся о делах государственных, но большую часть времени провождают во увеселениях, а вместо их управляют государством их любимцы. Ты, конечно, уже приметил, что раболепный наш народ только одним мною уважает, и повелениям моим с такою преданностью повинуется, каковой, может быть, в вашей стране между зверями одинакого рода не видно. При всем том, ненавидят меня многие, да и я, напротив того, их презираю. Сие кажется тебе странным; но когда узнаешь сокровенные причины моих намерений, в чем я и не сомневаюсь, то престанешь тому удивляться. Со всем тем расскажу тебе о некоторых делах обстоятельнее, дабы тем лучше мог ты споспешествовать моей пользе.
Знай, что оказываемое мне великое почтение не моей особе, но высокому моему чину и знатности отдается. Всем известно, что я не токмо государством управляю, но все государственное сокровище в моем ведении имею, и могу располагать оным по своему произволению. Итак, не любовь, но корысть тому причиною, что мне во всем беспрекословно повинуются; и сие почтение было бы оказываемо и самому последнему из моих служителей, если бы он на моем месте находился.
