Слушайте звезды! (сборник) - Шитик Владимир (читать хорошую книгу .txt) 📗
Похлопав Гришина по плечу, что означало «не волнуйтесь юноша, все будет нормально», Вектор вышел из операторской и направился по длинному, ярко освещенному коридору в рабочий тамбур, где в полной готовности, растопырив резинометаллические пальцы, стояли восемь разноразмерных скафандров и лежали вдоль стен ящики с инструментом.
С Гришиным они работали давно. Кончали даже один институт, правда, в разное время. Пожалуй, это и послужило той ниточкой, которая связала их в огромном коллективе космических работяг. Нельзя сказать, что, увидев друг друга, они сразу воспылали взаимной симпатией. Процесс «притирки» происходил долго и порою мучительно. Гришин с его взрывным темпераментом, с его ежесекундной готовностью разругать вдребезги то, что было ему не по нраву, на первых порах недолюбливал Вектора за его холодную рассудительность, за постоянную привычку к трезвому расчету и скрупулезному подсчету мелочей. Вектор в его глазах был педантом и занудой. Однако, познакомившись с ним поближе, Гришин понял, что педантизм бортинженера есть не что иное, как следствие высокого профессионализма. И если в первое дежурство Гришин выбрал Вектора как коллегу по вузу, во второе — просто по инерции, то в третье, в четвертое и во все последующие дежурства на протяжении последних двенадцати лет он выбирал его уже совершенно сознательно, зная, что если на станции работает Вектор, то единственное, что может быть на ней в этот момент неисправно, это он сам, Гришин. Ну, а потом, когда они уже порядком узнали друг друга, когда просидели пятьдесят шесть часов под обломками скалы, когда горели в вездеходе, подхваченном лавовым потоком, когда у обоих появились одинаковые воспоминания и сходные переживания — потом оказалось, что Вектор — не такой уж молчун, что при случае он может так сказануть, что у слабонервного, неподготовленного слушателя только челюсть отвиснет, и это было началом их дружбы. Теперь любой из трехсот двадцати восьми космонавтов, обслуживающих станции, знал, что если требуется найти Гришина, то, в первую очередь, следует узнать, где Вектор, и наоборот. В минуты, когда Гришин готов был от ярости крушить вокруг все и вся, Вектор, никогда не терявший присутствия духа, всегда умел «выпустить из Гришина пары» или направить его ярость, которая, кстати сказать, часто была больше показной, чем натуральной, в нужное для дела русло. Как ни странно, именно эта необузданная, какая-то мальчишеская ярость нравилась Вектору в Гришине больше всего. Именно в те моменты, когда Гришин «закипал», Вектор острее всего чувствовал беспомощность этого человека перед тем, с чем ему предстояло справиться. И тогда он спешил своему другу на помощь. Справедливости ради надо сказать, что Гришин никогда не «кипел», когда дело касалось работы. Он мог бесноваться по поводу пролитого кофе, прожженных сигаретой брюк или сгоревшей яичницы. Но он никогда не суетился и не орал, когда у него что-то не ладилось на площадке. В такие моменты лицо его становилось каменным, весь он как бы сливался со своими приборами, и чем сложнее, чем опаснее была ситуация, тем больше цепенел его взгляд, прикованный к тому, что происходило на космодроме, по ту сторону бронированной стеклянной амбразуры. Если кому-то приходило в голову обратиться в такой момент с вопросом, выходящим за рамки дела, его ждал град проклятий и самых разнообразных ругательств, быстро приводивших любого в состояние столбняка. Как правило, одного такого гришинского словоизвержения оказывалось достаточно, чтобы ликвидировать все дальнейшие поползновения к общению. Однако, Гришину редко приходилось прибегать к своему эффективному средству. Характер Гришина был известен всем, а уж Вектору и подавно. Как только на станцию поступал сигнал о подходе беспилотного транспорта и Гришин занимал место за операторским пультом, Вектор всегда избирал позицию, максимально удаленную от гришинского кресла. Он мог бы вообще уйти из операторской, но он любил наблюдать за посадкой, за тем, как огромная, в десятки, а то и в сотни тонн махина корабля, подчиняясь мановению человеческих пальцев, медленно опускается на космодром, на точно отведенное ей место, вспарывая черноту космического неба пурпурно-оранжевыми языками пламени. Да и на Гришина в такие минуты стоило посмотреть. Он, словно бог, творящий в семь дней мирозданье, царил над пультом и над космодромом, реализуя власть над машинами, над светом и над мраком.
И только одно существо не хотело признавать этой власти — Глупый Майк, слонявшийся по станции в поисках утечек и попутно сыпавший невесть откуда почерпнутыми салонными сентенциями.
На освещение станции энергии не жалели. Любой ее самый отдаленный закоулок был освещен так, словно это не коридор или кладовая для инструмента, а хирургическая-операционная. Вектор уже не раз жаловался Земле, что яркое освещение раздражает, не говоря уже о совершенно бессмысленном расходе электроэнергии, но жалобы его оставались втуне. Кто-то, отвечавший за поставку оборудования, продолжал аккуратно посылать на станцию только трехсотватные люминесцентные лампы, и космонавтам не оставалось ничего другого, как беспощадно жмуриться под их режущим глаза светом.
Пройдя по коридору, устланному зеленым синтетическим ковром, бортинженер толкнул толстую металлическую дверь без надписи и оказался в другом коридоре, который оканчивался дверью в лифт. Лифт опускался прямо в тамбур, где Вектору предстояло одеть на себя скафандр и, прихватив ящик с инструментом, отправиться на профилактический осмотр корабля. В этом коридоре, проходившем через складской отсек станции, было много дверей, таивших за собой огромное разнообразие необходимых и совершенно ненужных в космосе вещей. Рядом с кислородными баллонами лежал набор невесть откуда взявшихся цветочных горшков, а лазерной газоразрядной дрели сопутствовали две допотопные, но совершенно исправные и готовые к работе мышеловки.
Впереди уже замаячила дверь лифта, когда Вектор услышал странные звуки. Они доносились из-за двери, за которой размещался резервуар-бассейн с технической водой. Явственно слышались громкое плюханье, скрежет металла о металл и шум, похожий на шум водопада.
Космонавты, в нарушение всех инструкций, частенько плескались в этом бассейне, не в силах отказать себе в чисто земном развлечении. Но сейчас — Вектор точно знал — купаться там было некому.
Вектор решительно шагнул вперед, нажал на белую пластмассовую ручку и распахнул дверь. Картина, представшая его глазам, повергла его в полное оцепенение. Посередине бассейна по пояс в воде стоял Глупый Майк и время от времени с громким плеском окунался с головой. Пробыв несколько секунд под водой, он снова вставал в полный рост, и тогда с его плеч, с головы, с рук низвергались потоки воды. Майк не видел Вектора, поскольку стоял спиной ко входу, и потому успел окунуться раза четыре, прежде чем Вектор пришел в себя настолько, чтобы открыть рот.
— Что ты здесь делаешь, черт побери?
Вектор тут же поймал себя на том, что начинает изъясняться с Майком почти так же, как и Гришин.
— Майк, что вы здесь делаете?
(Снова не то. С какой стати я называю его на вы?)
— Что ты здесь делаешь, в конце концов?
Майк медленно, неуклюже повернулся — видно, в воде ему было труднее двигаться, чем на суше, и молча уставился своими прозрачными глазами-телекамерами на Вектора.
— Майк!
Некоторое время Майк молчал, словно обдумывал ответ, потом наконец голосом, полным скорбного достоинства, произнес:
— Я решил покончить жизнь самоубийством. От удивления у Вектора отнялся язык.
— Ты… это…
Майк устремил объективы куда-то в пространство и многообещающе добавил:
— Оттуда я воздам за все сторицей.
После этого он снова плюхнулся в воду. Н-да, не соскучишься, подумал Вектор, глядя, как из сочленений Глупого Майка вырываются наружу стайки пузырьков. Майк стоял, вытянув руки по швам и изогнувшись в виде буквы «Г», так что, если бы не вода, плескавшаяся у него на спине, можно было бы подумать, что он собирается прыгать с трамплина. На этот раз он пробыл под водой довольно долго. Водная гладь над ним уже почти успокоилась, когда он вдруг с шумом и плеском разогнулся и снова выпрямился во весь рост.
