Из глубины глубин (Большая книга рассказов о морском змее) - Честертон Гилберт Кийт (читать книги онлайн регистрации .TXT) 📗
Он почувствовал на себе взгляд Гленвея, в котором на долю секунды промелькнуло что-то зловещее. Гейзекер чуть попятился.
— Может, надо мной просто смеялись, — сказал он. — Ну да. Нужно было сразу понять. Человек с вашим образованием не стал бы верить в эту второсортную древнюю чушь.
К тому времени Гленвей овладел собой, а это означает, что он вновь стал пленником своих привычек и страстей. Он не мог проявить невежливость по отношению к гостю, но чувствовал себя обязанным ревностно выступить в защиту своего драгоценного морского ящера.
— Возможно, — с трудом выдавил он, — вы плохо знакомы со свидетельствами.
И он стал приводить рассказы многочисленных достойных доверия очевидцев. Все они, сказал он, описывали одно и то же существо, но замеченное в разное время и в самых разных широтах. Он подчеркнул наличие рапортов офицеров и капитанов военного флота и увенчал список упоминанием рептилии, каковую ясно видели бородатые и непогрешимые джентльмены с борта «Осборна» [99], яхты самой королевы Виктории.
Улыбка Гейзекера становилась все шире. Услышав про «Осборн», он весело похлопал Гленвея по спине.
— Знаете, что они увидели, братец? Там бултыхалась сама старушка Виктория! Она решила немного понырять. Что скажете, ребята? — обратился он ко мне и стюарду, убиравшему со стола. — Вот и все, что они видели, можете мне поверить! Альберт, потри мне спинку!
Последнюю фразу он сопроводил пантомимой, изобразив плещущихся в волнах особ королевской крови; учитывая, что он к ним не относился и в эту минуту не плескался в воде, сделано это было, как мне показалось, весьма талантливо. Гленвей, как только что упомянутая августейшая особа, не видел причин для смеха. На его лице явственно боролись, как борцы на телеэкране, обида и недовольство — только боль, конечно, была настоящей.
Видя это и жалея, что затащил его на тот обед на Паумоа, я пошел на нежеланную жертву.
— Гленвей, — сказал я, — вы можете посидеть в вороньем гнезде вместо меня, а я постою за штурвалом.
Но Гленвей, прирожденный мученик, отказался от этого щедрого предложения и решил остаться на арене. Я полез на мачту, ощущая себя одним из тех римских патрициев, которые тайком сочувствовали ранним христианам в Риме времен Нерона, но в вечер гала-представления обязаны были занять ложу в Колизее.
Время от времени я слышал внизу взрыкивание: то был не лев, а смех Гейзекера. Вскоре я увидел, как Гленвей прошел по палубе и притворился, что осматривает небольшие сети для ловли планктона и водорослей. Через несколько минут вслед за ним явился и Гейзекер. Улыбаясь, он бойко и дружески заговорил с двумя матросами, сушившими сети. Матросы смущенно оглянулись на Гленвея, прежде чем рассмеяться. Было понятно, что шутка касалась морского змея. Гленвей бросил работу, прошел на корму и спустился вниз. Гейзекер прошелся по палубе, что-то мыча себе под нос и, не найдя отклика, двинулся вслед за Гленвеем. Наступила тишина — обманчивая тишина, что всегда тише правильной тишины. Затем Гленвей выскочил из переднего люка и стал оглядываться, словно в поисках укрытия. Но на яхте, даже такой большой, как «Зенобия», скрыться негде. Я понял, что Гленвей, видимо, выбрался через кладовую, оттуда проскользнул в камбуз и затем в матросский кубрик, бросив Гейзекера в салоне. Но Гейзекер был не из тех, кто остается брошенным больше трех минут. Три минуты прошли, я высунулся из вороньего гнезда и увидел, как из люка появился его мощный, потный торс.
Бывают такие огромные, жирные шутники, которые будто физически заключают вас в объятия. Я хотел бы оказаться в те дни подальше от экватора и Гейзекера, но должен был попытаться помочь Гленвею.
Гейзекер от него буквально не отставал. Иные люди, смутно понимая, что они кому-то неприятны, приклеиваются к несчастному с настойчивостью кошки, что и в толпе гостей найдет единственного ненавистника кошачьих. Эти люди вам не верят; они считают, что на самом деле вы от них в восторге: им щекочет нервы, их поражает, их бесконечно возбуждает сама невероятность того, что они кому-то могут не нравиться. Они требуют вашего внимания, они прикасаются к вам и радостно глядят, как вы отшатываетесь, они подступают еще ближе и изучают вашу чудесную дрожь, как если бы отвращение и дрожь были судорожными спазмами какого-то неслыханного любовного акта, что следует повторять снова, и снова, и снова.
— Эх, старина Глен! — сказал как-то Гейзекер после того, как Гленвей подпрыгнул, издал нечто, что я могу описать лишь как подавленный возглас, и поспешил укрыться в своей каюте. — Люблю этого парня. Мне нравится, как он относится к шуткам. Знаете, лицо вытянутое, серьезное, но сразу видно, что внутри он покатывается со смеху.
— Смените тему, — сказал я. — Шутки о морском змее он ненавидит. И я тоже. Они делают его несчастным, прямо с ума сводят.
— Ах, да бросьте! Чепуха! — добродушно отмахнулся он. То, что я сказал о себе, его ничуть не интересовало. Он был равнодушен ко всему остальному, но обладал собачьим нюхом и тянулся к жертве, понимая — подсознательно, конечно — какие именно чувства он вызывает. Это острое чутье подсказывало Гейзекеру, что его грубый юмор меня не оскорблял и что моя растущая злость была вызвана лишь обидой за Гленвея. А значит, для него все это было вторичным — такой же бесцветной подменой, как поцелуй дуэньи. Это его не возбуждало, не заставляло желать большего. Я почувствовал себя отвергнутым.
Я отправился вниз: вдруг мне больше повезет с Гленвеем?
— Будь у вас хоть малейшее чувство юмора, это чудовище вам бы понравилось, — сказал я. — Он ведь совсем как ваш морской ящер. Тот тоже считается вымершим животным.
— Хотел бы я, чтобы это было так, — сказал Гленвей.
— Может, он не из мелового периода, но из времен дешевых книжек с анекдотами — это уж точно. Это человек-целакант. Это комический персонаж с базарных открыток. Это живое ископаемое. Вам нужно бы его заснять на кинопленку, иначе люди не поверят, что он существует.
Я будто пытался бежать по рассыпчатому песку. С каждой новой фразой я увязал все глубже — и Гленвей все глубже погружался в тоску. Затем я окончательно увяз. Мы молча сидели, глядя друг на друга. И вдруг, как труба архангела, в коробке зуммера над кроватью раздалось настойчивое, завораживающее дребезжание. Гленвей так быстро забыл о тоске, вскочил с кресла, выбежал из каюты и взлетел по ступеням, что все это будто произошло одновременно. Я изо всех сил помчался за ним — я понимал, что это либо морской змей, либо Гейзекер, и в любом случае мне лучше было находиться поблизости.
Это оказался Гейзекер. Он стоял у штурвала, сгибаясь от смеха, указывал на океан и вопил:
— Вот он! Пускает фонтан! Хвост по правому борту!
Он согнулся вдвое, продолжая хохотать. Правду говорят, что лицо в такие минуты багровеет. Но и в таком согнутом положении Гейзекер казался огромным, даже огромней обычного.
А Гленвей, как ни грустно это говорить, будто уменьшился на глазах. Он точно стал усохшей и серой копией прежнего себя. «Он сойдет с ума, если так будет продолжаться», — подумал я. Затем Гленвей повернулся и зашаркал ногами вниз по ступеням.
Я повернулся к Гейзекеру, гадая, какие слова могут пробить его толстую шкуру.
— Боже правый! — сказал он. — Так и знал, что это правда. Когда ребята на Паумоа мне рассказывали, я сразу понял, что это правда, но должен был проверить.
— О чем вы, черт возьми? — спросил я, проклиная себя за этот вопрос.
— О старине Глене и Торе Вайборг, — продолжал веселиться Гейзекер. — Вы что, ничего не знаете о Глене и Торе Вайборг?
Я знал, что они были женаты. Мне смутно вспоминалось что-то о драматической встрече в Гонолулу. Любовь с первого взгляда. Тора была значительней обычной, пусть и прославленной кинозвезды. По крайней мере, такой она мне рисовалась. Ходили рассказы о ее непостижимом обаянии, несравненной красоте и о том, что она ни с кем не разговаривала, не путешествовала, не обедала, кроме своего Свенгали [100], нынешнего режиссера и директора по рекламе. Я достаточно ясно представлял себе этих персонажей. Думаю, Гленвей, тогда еще молодой, угловатый, но уже весь в своем поиске, с дыханием океана и крыльями парусов за спиной, в ореоле солнца и богатства, мог предложить ей более выигрышную роль.
