Щепки плахи, осколки секиры - Чадович Николай Трофимович (библиотека книг txt) 📗
Внезапно что-то резко щелкнуло по толстому оконному плексигласу. Затем в тендер влетел кусок щебня, отрикошетивший от угла кабины. Вокруг нарастали звуки, похожие на шум крупного града, сокрушающего тепличное хозяйство.
По привычке выхватив пистолет, Смыков выглянул наружу. Щебенка по обе стороны от путей шевелилась, как закипающая каша, и плевалась отдельными камнями. С каждой минутой этот «град наоборот» становился все более интенсивным.
– Шахна дует, хер кует, жопа жару поддает! – с истерическим восторгом пропел Жердев. – Не бзди, земляк, прорвемся! Я в Киркопии и не такое видал! Дрова! Дрова! Дрова давай!
Смыков в запале не заметил, как очистил почти полтендера. Пламя из топки перло аж в кабину, бешено свистел рабочий пар, шатуны рвали кривошипы, пробуксовывающие колеса грызли головки рельсов так, что из-под них искры летели. Сильно мешали каменный град, долбивший сверху все подряд, и мертвецы (числом шесть штук), через которых все время приходилось перепрыгивать.
И вот, наконец, паровоз дернулся с места, да так резко, что Смыков не удержался на ногах. Вдобавок сверху его приласкал кусок щебенки. Было от чего вскрикнуть, но этот утробный вскрик потонул в победном реве Жердева:
– Понеслась Маруська в партизаны! Москва – Воронеж, хрен догонишь!
Паровоз шел рывками, враскачку, словно возвращающийся с попойки алкаш, но тем не менее мало-помалу набирал скорость. Минуя давно бездействующие станционные семафоры, печально уронившие свои длинные шеи, Жердев ради понта подал прощальный гудок.
Конечно, это было чистой случайностью, но пронзительный вой стравливаемого через свисток пара, казалось, окончательно взбесил бесчинствующую на станции неведомую стихию. Впечатление было такое, что в воздух разом взлетел весь балласт, до этого верой и правдой принимавший на себя нагрузку железнодорожного полотна. Камни гулко стучали по дну тендера, лупили по поленьям, беспощадно избивали мертвецов. Смыков, уже весь покрытый синяками, едва успел укрыться в кабине.
– Нос наружу не высунешь, – пожаловался он Жердеву, зорко всматривающемуся вдаль, но не забывавшему и о приборах. – Хоть багром дрова таскай.
– Ничего, – успокоил его тот. – На первое время пара хватит. Далеко уйдем, если не повяжут… А это что еще за трехомудия такая?
Рука Жердева машинально потянулась к сигналу, но тут же ухватилась за реверс. Поняв, что случилось нечто непредвиденное, Смыков бросился к левому окошку, хоть и выдержавшему удары камней, но наполовину утратившему прозрачность.
Сквозь беспорядочное мельтешение щебня было видно, как примерно напротив столбика с надписью «Граница станции» балласт сам собой собирается в гору, перекрывая паровозу путь движения. Мелкие камни быстро и как-то целеустремленно сплачивались в пирамиду, которая затем превратилась в некое подобие колонны. Формой своей она напоминала не то дольмен, не то термитник, раздаваясь не столько вверх, сколько вширь, и скоро стало ясно, что это фигура человека с плотно прижатыми к бокам руками и непомерно крупной головой, на которой были едва-едва намечены черты лица.
– Японца мать! Да это же Санька Сапожников, командир тутошний! – выпучив глаза, прохрипел Жердев. – Точно он! Болт даю на отсечение! Только масштаб один к десяти! И что же это такое, братцы, на белом свете деется!
– Ходу добавляй! Ходу! – прямо в ухо ему заорал Смыков. – Поздно тормозить! Уж если помирать, так сразу!
– Ты прав, земляк! – Рожа у Жердева была как у сумасшедшего, возомнившего себя птичкой и собирающегося шугануть вниз с крыши десятиэтажного дома. – Жалко жизнь, а как подумаешь, то и хрен с ней! Расступись мразь – дерьмо плывет!
Он резко нажал на регулятор пара, отчего стрелка на манометре подскочила к красной черте предельного давления. Паровоз буквально прыгнул вперед и понесся так, как не носился никогда до этого, даже когда без тормозов проходил крутые спуски Забайкальской железной дороги. Вагоны мотались за ним, как хвост насмерть перепуганной ящерицы. Казалось, еще чуть-чуть – и они оторвутся.
Исполин, составленный из тысяч шевелящихся камушков, быстро приближался. Он продолжал расти в размерах и все более и более уподоблялся формами человеческой фигуре со всеми ее анатомическими подробностями. Вне всякого сомнения, это было не живое существо, а лишь мертвая материя, из которой неведомые силы лепили нечто вроде пугала. И, надо сказать, цели своей они добились. Зрелище было такое, что впору в штаны наложить или копыта откинуть с обширным инфарктом.
В последний момент, когда свет в обоих передних окошках померк, Жердев успел крикнуть:
– Ниже садись, башку под мышку прячь и цепляйся за что-нибудь!
Смыкову до этого в железнодорожные аварии попадать не случалось, но автомобильных он пережил немало, так что сравнивать было с чем.
Бесспорно, паровоз мог считаться куда более безопасным транспортным средством, чем автомобиль. Преграда, заведомо непреодолимая даже для джипа, под неудержимым напором локомотива, передок которого вдобавок был защищен мощным ножом, разлетелась буквально вдребезги. По кабине словно картечь хлестанула. Оба окошка вылетели, но ворвавшаяся внутрь щебенка не задела людей, скорчившихся у передней стенки. От удара распахнулась дверца топки, выбросив в кабину тучу искр, да на некоторых приборах полопались стекла.
Затем состав тряхнуло – первый раз очень сильно и еще четыре раза послабее. Судя по всему, в том месте, где возник щебеночный Голем, железнодорожное полотно сильно просело, и паровозу, а затем и вагонам пришлось исполнить весьма рискованный трюк. Только скорость, а может, и чудо помогли составу удержаться на рельсах.
На этом все, в общем-то, и закончилось. Люди отделались легким испугом, а разбитое ухо Жердева и прокушенный язык Смыкова можно было в расчет не принимать.
Пока Жердев гасил скорость (идти в таком темпе и дальше было равносильно самоубийству – паровоз не вписался бы в первый мало-мальский крутой поворот, да и котел мог не выдержать), Смыков взобрался на тендер и глянул назад.
Разъезд Рогатка уже скрылся из поля зрения, но в том месте, где он должен был находиться, стояло какое-то темное облако, не походящее ни на дым пожара, ни на стаю саранчи, ни на внезапно выползший из окрестных болот туман.
Это камень, всегда считавшийся образцом прочности и незыблемости, а ныне переставший подчиняться законам природы, взрастившей уязвимую и недолговечную белковую жизнь, смело и свирепо гулял на воле…
– Вроде вырвались, – Жердев перевел дух. – Будем, земляк, надеяться, что самое страшное уже позади… Ты чуток отдохни, а потом опять дрова подавай, да только уже не так шустро.
– А до Воронков дров хватит? – усомнился Смыков.
– Дров, может, и хватит, а вот воды маловато… Но не ведрами же ее таскать. На это сутки уйдут… Авось и так доедем.
– А через Талашевск не опасаетесь следовать? Ведь там обстрелять могут или вообще под откос пустить, – эта малоприятная мысль только что пришла в голову Смыкова.
– Не опасаюсь… Уж тут-то как раз все должно гладко пройти. Ложил я на этот зачуханный Талашевск с прибором, – хитровато улыбнулся Жердев. – Известна мне одна заброшенная ветка, которая через шпалозавод идет, минуя город. Правда, ветхая она уже, еще довоенной постройки, но мы по ней тихонечко прокатимся, пердячим паром.
– Будем надеяться… – произнес Смыков с неопределенной интонацией.
– Тут и надеяться нечего! Верное дело… А вон уже и лесок показался, за которым наша ненаглядная свое гнездышко свила. Пора притормаживать.
– Пора, – согласился Смыков без особого восторга.
– Кто к этим рогометам на уговоры пойдет? – поинтересовался Жердев. – Сам понимаешь, что время сейчас дороже каши с маслом. Если котел остынет, так на нашей затее крест можно ставить.
Он уже успел отсечь пар от машины, и состав катился только по инерции.
– Сходите лучше вы сами, – Смыков представил, как вытянется лицо у Зяблика, когда он нежданно-негаданно заявится в расположение анархистов. – Вам ведь за словом в карман лезть не надо.
