Гаугразский пленник - Дубинянская Яна (читать книги полностью txt) 📗
— Миль, — сказал Робни-сур. Тем самым голосом, какой она представляла себе, добавляя в жаркое жгучие пряности.
Нет.
Вывернулась, отстранилась, отошла в дальний конец комнаты. Открыла оконницы, впуская уже мягкий розоватый предвечерний свет. Налицо Робни-сура легли теплые отсветы, сделав его более живым, близким. Но все равно.
— Что она пыталась сделать, эта твоя… — она запнулась, вспоминая слово, — придатчица?
— Передатчица, — с улыбкой поправил он. — Пробовала выйти на связь с другой такой же, то есть не совсем… как бы тебе объяснить… Передатчицы бывают нескольких видов. У кого к чему больше способностей. Одни могут принимать информацию на расстоянии, другие — транслировать, либо в направленную точку, либо широко, веером. За что люблю Газюльку: она одинаково хорошо работает и точечно, и по веерке. Только твое присутствие ее порядком смутило. И, знаешь, не ее одну. Миль… иди сюда.
— Ты считаешь меня дурой, — глухо сказала Мильям. — Глупой, неразумной женщиной… ты, конечно, прав. И ты знаешь, что прав. Ты намеренно говоришь такие слова, чтобы я не могла понять.
— Да ничего подобного! Я…
Он осекся. А перед тем возмутился настолько искренне и живо, что Мильям мгновенно пожалела о своих словах. Она пришла к нему, чтобы позвать навстречу, сблизиться настолько, насколько это возможно для уже много лет почти равнодушных друг к другу людей. Проникнуть сквозь прозрачную стену, чтобы выведать тайну… главная цель — именно эта, потому что в отличие от остальных целей она реально достижима. Но он ведет себя так, словно нет и никогда не было ни равнодушия, ни стены. А только обида, задевшая его за живое так, что способна оттолкнуть еще дальше.
И тайна.
Она, Мильям, все делает неправильно. Всю жизнь — проведенную рядом с этим неправильным человеком. В прежней жизни, до него, было по-другому… просто и понятно, как смена времен года, как цикл вызревания винограда. Вот только было ли на самом деле?.. Может, опять — ложная память?
— Ты у меня действительно глупышка, Миль, — произнес Робни-сур. — Если б ты только знала, как мне нужна твоя помощь…
— Моя?
Он опять смеялся над ней. Иначе и быть не могло.
Он тоже встал и принялся ходить по жилищу из конца в конец, поминутно натыкаясь на подставки с кувшинами и пиалами, пылившимися здесь в оправдание ложной вывески. Мильям давным-давно не видела его таким: мятущимся, неспокойным, пытающимся найти слова… для нее. Всерьез.
— Ты же видела: ничего не получается… Потому что они просто маленькие дурочки, наделенные магическими способностями, с которыми не умеют как следует обращаться! Я сделал ставку на женщин Гау-Граза — и выиграл. Сдвинул дело с мертвой точки. Думал, дальше все покатится само — и оно покатилось, но не совсем… черт, совсем не в ту сторону, куда нужно. Кто бы мог подумать, что ваше патриархальное общество, которое с таким фанатизмом воспроизводит мужчин — именно мужчин! — для геройской гибели, не будет знать, что делать с ними живыми? Что без оружия славные защитники Гау-Граза автоматически превращаются в слабый пол, слабый во всех отношениях?!. Похоже, придется все-таки дать по веерке команду отозвать дембелей обратно на границу. Завтра же. С этим-то Газюлька должна справиться…
Робни-сур опустился на кошму, где недавно сидела девушка с неестественно прямыми спиной и косами. Скрестил ноги, расслабил плечи, низко склонил голову. Мильям подошла и присела рядом, не решаясь коснуться его плеча.
— А сегодня… что у нее не получилось?
— Сегодня? — Он досадливо вздохнул. — Может быть, и не у нее, а у той, другой… забыл, как ее зовут. На расстоянии с ними вообще невозможно работать. Они не способны самостоятельно принять ни малейшего решения, понимаешь? Когда речь шла о простом конкретном задании: деструк… разрушить определенную стену, они справлялись. Хотя тоже не без… ошибок.
— Какие стены? Зачем их разрушать?
Она все еще сидела чуть в стороне от него, не придвигаясь ближе. Робни-сур сам, не оборачиваясь, протянул руку и, обняв Мильям за плечи, привлек к себе. Ее голова легла в ложбинку между его шеей и ключицей, такую удобную, родную… О чем он говорит?
— Иначе никак не получалось, Миль. Чтобы они… глобалы, так тебе будет понятнее… чтобы до них дошло, пришлось много чего разрушить. Видишь ли, ваша геройская война, в которой столько веков состоял смысл жизни Гау-Граза, для них всегда была всего лишь мелким неудобством, несущественным изъяном Глобального социума. Разве что зеленые мальчишки могли воспринимать ее всерьез, эту стрелялку по смертовикам в реальном режиме… ну вот, ты опять не понимаешь. Прости.
Мильям согласно опустила ресницы. Впрочем, сейчас у него не было причин просить у нее прощения. Она понимала. Все. Ну, почти все…
— Я хотел, чтобы глобалы увидели наконец в Гау-Гразе реального противника. Способного вести войну не на границе, а, на их территории. Достойного того, чтобы его уважать… или хотя бы бояться. Я этого добился. А теперь пришло время договариваться — уже на равных. И, черт возьми, из-за них, из-за сопливых девчонок…
Она подняла голову, отстранилась. Так резко, что это движение оборвало его на полуслове. Сказала тихо и звеняще:
— Не смей.
Робни-сур удивился:
— Ты что?
Он снова был чужим и далеким, Пленником с поседевшими светлыми волосами. И он — он!!! — присвоил себе право распоряжаться судьбой Гау-Граза, страны, которую совсем не знал и не хотел узнать. Он желал только победы — своей собственной, личной, дающей единственную подлинную радость мужчине, по какой-то причине не ставшему воином. По большому счету ему не было никакого дела до Гау-Граза. Как и до тех девушек, которые…
Она знала.
— Робни… — прошептала почти неслышно. — Они же там погибают. В этом, глобальем… глобальном… куда ты их посылаешь.
— Ha войне.
Его голос прозвучал глухо, уверенно. Мильям осеклась.
— За все время я потерял тринадцать деструктивщиц, — чеканно продолжал Робни-сур. — Из них девятерых — в Любецке… долго рассказывать, но там не выходило по-другому. И всего одну передатчицу… — он вздохнул, — может быть, уже двух, не знаю. Это мало, Миль! До смешного мало по сравнению с ежедневными потерями на границе!.. Как ты не понимаешь?!
Мильям хотела сказать, что это совсем другое. Гибель воина — уход к Могучему, приглашение на широкий и радостный пир длиною в вечность… Так должно быть, так устроен мир. Но когда он создавался, разве кто-нибудь — даже сам Могучий! — мог помыслить, что на войну (если это и вправду можно назвать войной) пойдут юные девушки, предназначенные Матерью совсем для другого? Она, конечно, встретит их после смерти, отведет на небесный подворок ткать вечное полотно, как назначено невестам, не познавшим мужа… Однако Матерь никогда не одобряла союза с древними волшебными силами — вдруг Она отвернется от них?..
Как наивно. В такую простенькую сказку можно было верить в пять лет или в пятнадцать — но не теперь, столько прожив и пережив бок о бок с человеком, который не верит, кажется, ни во что. Она представила себе ироническую усмешку в его седых усах. Промолчала.
На самом деле ни пир Могучего, ни гнев Его Матери не столь важны, о них можно было бы не вспоминать вообще. Самое страшное, неправильное, несправедливое заключается совсем в другом.
В том, что это нельзя — когда на тебя смотрят такими глазами — а ты…
— Ты… — беспомощно выговорила она.
— Они знали, Миль, — тихо отозвался Робни-сур так, будто услышал ее мысли. — Они всегда знают. И всегда готовы ко всему… они замечательные, правда. Если б они только могли сделать все, что нужно…
Он умолк. Придвинувшись к жене, взял в ладони ее лицо и развернул к себе.
Уже совсем стемнело. В его глазах не отражалось ни единой искры. Во тьме — только дыхание, теплое и мягкое, как овечья шерсть, пряное и головокружительное, словно жгучие приправы вперемешку с изырбузским чаем… Шепот без слов, похожий на мохнатую ночную бабочку. Руки, для которых не найти сравнения навеем великом Гау-Гразе…
