Гаугразский пленник - Дубинянская Яна (читать книги полностью txt) 📗
А мальчики остаются мальчиками. Даже войдя в возраст. Даже…
Робни— сур смотрел на нее с улыбкой, запрятанной в седых прядях бороды. Как рано он поседел… и теперь ничем не выделяется среди других мужчин, доживших до седых волос. Но он всегда останется здесь чужим. И никогда не поймет множества вещей, на которых изначально стоит великий Гау-Граз…
Уже не стоит. Шатается, будто при сильном землетрясении на Южном хребте.
— Я потеряла корзину, — неожиданно сказала Мильям. — На меня напал мужчина, и я…
— Дембель, — понимающе кивнул Робни-сур. — Ну и как? Жив?
Он продолжал улыбаться. Мильям умолкла и отвернулась к очагу.
— Это потому, что ты у меня красавица. — Теплый, как пламя, голос за спиной. — Другие женщины к сорока годам — старухи, безобразные, расплывшиеся от частых родов и озлобленные от постоянных потерь. Но так больше не будет. Еще немного… Через поколение Гау-Граз станет совсем другим.
Она молчала. Не оборачивалась — хотя сильно, до озноба и дрожи во всем теле, хотелось обернуться. Не слышала ни звука. И вздрогнула, почувствовав — во второй раз за сегодняшний день и последние несколько месяцев (лет?) — мужские руки на плечах.
— Во времена перемен всегда трудно, Миль. — Жаркий шепот, щекочущий шею. — Но мы выдержим. Мы должны. Я так соскучился по тебе…
Красные искры в потухающем очаге.
Юстаб ткала.
Мильям вошла и тихо остановилась у порога, чтобы посмотреть: дочь не любила работать в ее, да и в чьем бы то ни было присутствии. Впрочем, разве можно назвать то, что она делала, таким простым, будничным словом, как «работа»?
Юстаб сидела на кошме, не склонившись над станком, а наоборот, выпрямившись и слегка откинув голову назад. Ее руки лежали на коленях, неподвижные, расслабленные — Юстаб с детства не нуждалась в том, чтобы чертить пальцами Знаки. Но больше в ней не было ничего расслабленного. Вся — певучая натянутая струна, трепещущая нить основы на станке…
Шерстяные нити перед ней тоже трепетали, ритмично подрагивали и, кажется, тоненько звучали, будто струны. Сразу несколько челноков вертко сновали туда-сюда, встречаясь, раскланиваясь, огибая друг друга, стремясь каждый к своей сокровенной цели. Готовое покрывало удлинялось на глазах, и от его узора, возникающего в непрерывном движении, было невозможно отвести глаз. Сегодня Юстаб снова ткала горы, сверкающие льдистые вершины Южного хребта: Мильям узнала очертания Альскана, Уй-Айры, Арс-Теллу… Которых ее дочь никогда не видела. Но ткала часто, с разных точек обзора, при разном освещении и в разные времена года… и никогда не отвечала на расспросы.
Черкнув друг о друга, разошлись в стороны два челнока, и на изломе горного отрога вспыхнула искра, разгоревшись золотом вслед их полету. Из-за блистающего вечными льдами хребта поднималось солнце. Подсвеченные снизу облака багряной шапкой ложились на вершины. Между склонами Арс-Теллу и Альскана пролетала на пути к затерянному в вышине гнезду ширококрылая птица…
Рука затекла от тяжести, и Мильям поставила полную корзину на пол. Такой короткий, почти неслышный звук.
Юстаб обернулась мгновенно, будто вспорхнула вспугнутая бабочка. В ее взгляде еще дрожали искорки чуда, волшебства, вдохновения. В следующий миг беззвучно щелкнул внутренний ключик, и ее лицо закрылось изнутри на привычный невидимый, но непобедимый запор.
Челноки с разноцветными шерстяными нитями доползли до краев покрывала и аккуратно легли в боковые пазы станка. Нити основы были неподвижны, словно никогда не имели ничего общего со струнами.
— Красиво, — сказала Мильям.
— Двадцать серебряных выручим, — отозвалась Юстаб. — А может, и все двадцать пять… неплохо бы. Цены же растут каждый день, сама знаешь. Почем сегодня масло?
— Четыре с половиной…
— Ничего себе!
За ее спиной переливалось неоконченное покрывало с горами, восходящим солнцем и птицей. Вершина Арс-Теллу была срезана и поэтому напоминала плоскую крышу двухэтажного жилища в северном городе. В лице Юстаб мелькнуло что-то неуловимое, и на станок накатился, словно приливная волна, серый полотняный чехол, загасив сияние льдов и золотую искру.
— Слишком развелось дембелей, — сказала Юстаб. — Они много едят и ничего не умеют делать. Отец не прав. Лучше б они оставались себе на границе.
— Отец? — переспросила Мильям.
Дочь умолкла. Мгновенно, как только что перестала ткать, как задернула от посторонних глаз неоконченную работу. Собственно, она и разговорилась, так на нее не похоже — поняла Мильям, — только от смущения, что кто-то подсмотрел сокровенный, будто мысль или любовь, момент ее творчества, колдовства, союза с древними силами Гау-Граза…
— Я пойду, — скороговоркой бросила Юстаб.
И было бесполезно спрашивать ее, куда именно.
Мильям осталась одна. Как всегда. Как давно уже привыкла… так почему же?…
Все из— за него, из-за Робни-вана… то есть Робни-сура, никак она не запомнит. Человека, с которым они много лет живут в разных половинах одного дома, да еще время от времени кочуют в общей повозке из города в город. Она давным-давно признала, что пытаться его понять — столь же бессмысленно, как выпивать одну за другой бессчетные пиалы изырбузского чая… впрочем, здесь, на севере, он просто не растет. И чересчур дорого стоит на базарных рядах, особенно теперь.
Масло — четыре с половиной, овечий сыр еще дороже, а о ценах на мясо и пряности лучше и не вспоминать. Мильям подняла корзину, подошла к дальней стене; разбирая принесенную с базара снедь, оглядела запасы на каменной полке в холодильной нише. Так и есть, жгучий перец кончился, а она-то надеялась, что на сегодня еще хватит. Правда, можно замесить тесто на лепешки с пресной начинкой из рубленой баранины… Но Робни-сур не любит пресных. Мильям помнила. Она много чего продолжала помнить…
Но она смирилась. Этот человек встретился на ее пути случайно, по недосмотру Могучего, предложив ей изначально неправильную жизнь. В которой не было ни родного жилища, ни многочисленных сыновей, ни постоянного ожидания мужчин с границы… Взамен было что-то другое — но такое, чего она никак не могла постичь. И разрывалась до тех пор, пока не догадалась разделить эту жизнь с ним поровну, оставив непостижимое ему, а себе — только несуществующее. Разделить. На мужскую и женскую половину. Сейчас на Гау-Гразе разделяют вот так многие жилища.
Сейчас на Гау-Гразе все по-другому. Сама Мильям, возможно, и не заметила бы: слишком отличается уклад жизни в селении и городе, на Юге и Севере, на морском побережье и в долине Срединного хребта… Но об изменениях говорили все вокруг: торговки на базаре, златовышивалыцицы в мастерской, куда она относила покрывала Юстаб, престарелый мастер по оружию, к которому тайно пыталась отдать в обучение Валара… теперь это действительно уже не нужно, а не только запрещено (как восставал Валар против этого запрета!) его неродным отцом.
Все меняется, неотвратимо, будто лавина, — и не в лучшую сторону. Нарушено извечное равновесие; извлечено, выбито, выдернуто что-то важное, как ось из колеса повозки или несущая жердь из каркаса сельского жилища, и теперь весь древний великий Гау-Граз накренился на грани падения, крушения, обвала…
«Во времена перемен всегда трудно», — сказал вчера Робни-сур.
«Отец не прав», — проговорилась только что Юстаб.
Мильям замерла над глиняной миской, растопырив пальцы, с которых срывались куски сырного теста. Догадка обрушилась на нее, как ствол сухого дерева, подмытого ручьями на горном склоне. Настолько невероятная, что не могла не быть правдой.
Это все он. Он один — как она не осознала раньше?! Человек, живущий рядом, но давно уже не вместе с ней, чужой, непостижимый и немыслимо могущественный… Пленник. Неправильную жизнь, которую он когда-то почти навязал ей, Мильям, теперь он же — больше некому! — навязывает всему Гау-Гразу. И достигает успеха.
Вчера он снова вошел в ее жизнь; лучше бы ему не делать этого, но теперь уже поздно. Она не вынесет больше одиночества… Придется попробовать снова.
