Камни и молнии (сборник) - Морочко Вячеслав Петрович (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Все происходило чудовищно обыденно. Повадки витафагии известны каждому. Всем было ясно – это заключительный акт.
– Я сидел у изголовья отца. Пришел мой сын, тоже физик. Мне всегда казалось, что деда он любил больше, чем меня, хотя иногда я чувствовал, он, как и я, побаивался неистовой насмешливости предка.
– Они сказали: «Он умер на своем посту», – простонал мой мальчик.
Я понял: они – это те любители барабанных фраз, которых отец не успел доконать. Для них он уже умер.
Огромный удивительный мир жил в этой большой сердитой голове… Угасает искра… Зачем она горела?
И тут он открыл глаза. В последний раз. И тихо сказал:
– Я еще здесь?! Это – ошибка… Не терплю кислых физиономий… честное слово. Считайте, что меня уже нет… Пожалуйста, в память обо мне… улыбнитесь.
Стараясь не шуметь, я пробрался по коридору в свой кабинет. Рядом за тонкой перегородкой шла обычная работа: ассистенты завершали программу экспериментов с К-облучателем.
Еще издали, завидев свое любимое кресло, я почувствовал, как измучен, как хочется спать.
Это было огромное великолепное кресло. Я успел по нему соскучиться. В нем так хорошо думалось. Оно освобождало мышцы от напряжения, помогало сосредоточиться. Но едва я погрузился в него, меня, как мальчика, вдруг затрясло. Отец умер. Никогда, никогда больше не увижу я его насмешливой улыбки… Никогда не услышу его едких слов, резких, беспощадных фраз, которые порой так помогали мне, направляя мысли в иное, более перспективное русло.
А этот хроноконтакт… Меня, конечно, пригласили как специалиста по витафагии, но вряд ли вовсе обошлось без протекции отца.
Но какая жалость! Очевидно, он оказался прав: будущее не может влиять на прошлое.
Какое там влияние! Просто нуль информации: вначале мне сказали, что витафагия побеждена, а затем назвали ее агонией – трудно придумать что-нибудь более подходящее для того, чтобы сбить с толку. Что же касается упоминания о какой-то «Гвоздике», то это лишь стилистическая деталь, придающая всему сообщению аромат поэтического бреда.
Мысли были тяжелые, и мне показалось, что именно они вызвали физическую боль. Ее очаги находились в разных местах – там, где у меня никогда ничего не болело. Боль усиливалась. Стало трудно дышать. Я отправил в рот сразу два шарика анестезина и ждал: облегчение должно было наступить немедленно. Но боль не унималась. Напротив, она стала невыносимой. Больше я не мог терпеть. Вскочил с кресла. Сделал несколько шагов по направлению к двери и почувствовал, что пол уходит из-под ног.
Очнулся я в кресле. Вокруг бледнели встревоженные лица. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни смотреть. Но у меня теперь ничего не болело, и стало неловко перед ребятами. Я заставил себя собраться, сел поприличнее и объявил:
– Все в порядке! – Это было натуральное кокетство, и на мои слова не обратили внимания. Кто-то сказал:
– Мы вас отвезем домой…
– Пустяки, – хорохорился я. – Лучше принесите воды.
Пил с жадностью. Зубы стучали о края стакана – так бывало всегда после сильнодействующих анестезаторов.
– Это мы виноваты, – сказал кто-то из ассистентов.
Я нашел в себе силы рассмеяться:
– Господи, вы-то здесь причем?!
Мне показалось, что смех был не слишком вымученным. Но в следующую секунду я услышал такое, от чего вполне можно было лишиться дара речи.
– Мы не знали, что вы у себя, – сказал ассистент. – Мы включили аппаратуру… Понимаете, так получилось: эта чертова «Гвоздика» в соседнем боксе оказалась направленной в вашу сторону…
– Как вы сказали? «Гвоздика»?! – я, наверно, кричал, хотя почти не слышал своего голоса: в висках штормила кровь.
– Простите, я по привычке, – смутился ассистент. – Так мы называем про себя ваш К-облучатель. Он чем-то напоминает цветок гвоздики.
«Это точно. Напоминает», – подумал я, а вслух попросил:
– Знаете что, ребята, честное слово, мне уже лучше… Хочется немного побыть одному.
И они ушли, уверенные, что боль не повторится: ведь «эта чертова «Гвоздика» теперь выключена.
Я остался сидеть в своем любимом кресле, потрясенный неожиданной разгадкой. В сообщении из будущего не было противоречий. Как просто все разрешилось!
Выходило, что отец прав, называя разговоры о ранней диагностике пустой болтовней.
Витафагологи любили поговорить о ней, а сами тем временем изыскивали новые средства для утоления боли – тончайшего диагностического средства, которое природа подарила человеку в готовом виде. Люди гибли, и боль была для них по-прежнему врагом номер один. Ее притупляли, утоляли, гасили, снимали, однако при этом никогда не забывали порассуждать о ранней диагностике. Гибли и те, кто больше всех любил о ней разглагольствовать.
Совершенствовались средства, снижающие общую чувствительность, снимающие боль в суставах, в соматических тканях, в отдельных органах; средства, повышающие общий тонус и настроение, избавляющие от душевных мучений. В борьбе с болью проявилась вся гуманность людей. И она не выдержала, оставила поле сражения, бежала и унесла с собой единственный шанс на достижении ранней диагностики.
– Теперь с этим покончено! – говорю я, а самому даже не верится. Неужели мой К-облучатель – моя «Гвоздика» – заставит, наконец, очаги витафагии выдавать себя болью? А ведь подобным действием обладает еще ряд известных препаратов, числившихся в списках исследовательского брака. Их уже давно можно было направить на обострение естественной диагностики. Но если бы не сеанс хроносвязи и не упоминание в нем «Гвоздики», вряд ли кому могла прийти в голову чудовищная мысль о необходимости убедить человечество встать на защиту боли.
Я вдруг подумал, что убеждать уже поздно. Надо делать дело. Мне самому уже ничто не поможет. Но именно потому, что осталось мало времени, надо сделать все, чтобы спасти других.
И тогда я позвал ребят. Мне надо было себя проверить. Я рассказал им все, умолчав лишь о сеансе хроносвязи. Каждый из ассистентов высказал что-то свое, но смысл был один: «Я думал об этом раньше, но о ранней диагностике так много говорилось, что постепенно я перестал придавать ей значение».
– Ну что ж, – сказал я себе, – я так же, как и они, думал об этом раньше, но не придал значения. Болезнь, которую мы называли витафагия, и в самом деле только агония. Больным суждено умереть. Остальным мы подарим «Гвоздику».
Человек привыкает ко всему, даже к мысли о близкой смерти. Витафагия по-прежнему живет в каждом и по– прежнему в девяти случаях из десяти сама погибает. В остальных случаях мы теперь успеваем ей в этом помочь.
Высочайшее напряжение всего человечества, концентрация усилий на самом ответственном направлении сделали свое дело. Произведено необходимое количество К-облучателей, химических и биологических средств для диагностики и подавления ранней витафагии. Развернута глобальная сеть лечебных и диагностических пунктов. Запрещен широкий доступ к анестезирующим средствам.
Но всем этим уже занимался не я, хотя мне и была оказана честь: я стал почетным членом комитета, руководившего всей кампанией. Почетным – потому, что уже давно не поднимаюсь с постели. Зато получаю самую свежую информацию, а время от времени с помощью средств телесвязи даже участвую в заседаниях комитета.
Я много думал о сыне. Он вырос на моих глазах. Я с тревогой наблюдал за ним в возрасте, когда все мальчики неожиданно обнаруживают у родителей комплекс злокачественной некомпетентности. Я был счастлив, когда он, наконец, благополучно перешагнул через это, и особенно потом, когда он сам стал отцом.
Однажды я спросил сына:
– Как там у вас в физцентре института времени? Хроносвязь наладили?
– Как всегда, папа, – бодро ответил сын, – готовимся и мечтаем. По нашим расчетам можно ждать контакта уже в этом столетии.
Мне вдруг стало весело: я все понял.
– Скажи, парень, что это была за лаборатория, из которой деда твоего увезли в клинику?
