НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 30 - Бабенко Виталий Тимофеевич (книги полностью бесплатно .txt) 📗

Мы вылетели «на поверхность» и припустили по дворам. Что я мог успеть за двадцать минут? Пробежаться по улицам да заглянуть на почту. Милиция тут же, рядом. (Почта выходит на проспект, а милиция — на улицу Ленина, но двор у них один, общий, с универмагом и химчисткой.)

У нас есть правила, как вести себя при «тревоге». Сегодня я объявил ее, а вообще мог объявить каждый, от Сура до младшего, то есть Верки. Сурен Давидович никогда не приказывал, его и так слушались, но всегда обсуждали, как лучше сделать то или это. Когда же объявлялась тревога, споры-разговоры кончались. Сур становился командиром, и ему приходилось приказывать, хоть он этого терпеть не мог. Мне было приказано двадцать минут разыскивать Степку, а Верке — передать записку и возвращаться. Значит, я не должен заглядывать в милицию, хотя Степка, конечно уж, постарался навести милицию на след, И Верка напрасно поглядывал на меня, пришлось ему идти одному. Я посмотрел, как он нерешительно поднимается на крыльцо, а сам побежал дальше. На углу остановился, пригладил волосы. Казалось, все насквозь видят, зачем я иду на почту.

…Автобусика уже не было, Солнце теперь светило вдоль улицы, мне в лицо. Кто-то выглядывал из окошка математического кабинета на третьем этаже школы. Чудно было думать, что сейчас я виден из этого окна совершенно так же, как были видны Федя-гитарист и остальные двумя часами раньше. Только я шел лицом к школе, а не спиной, как почтари, и Федя не сидел на ступеньках.

Ударила стеклянная дверь. Пахнуло сургучом, штемпельной краской — нормальный запах почты. Я заставил себя не высматривать этих двух, которые хватались за сердце. Шел с небрежным видом, руки в карманах…

Народу было немного, по одному у каждого окошечка. Степки не было. В самом деле, черта ли ему в этой почте… Кто-то оглянулся на меня. Пришлось для конспирации купить открытку за три копейки. От барьера я увидел, что оба почтаря на местах: один сидел за столиком с табличкой «Начальник отделения связи», второй работал на аппарате, трещал как пулемет. Рядом с окошком, в котором продавались открытки, висело смешное объявление, написанное красным карандашом:

Как они ее будут мерить, эту линию? Я даже засмеялся, взял свою открытку, и тут мне навстречу открылась дверь, и вошел Федя-гитарист. Открытка выскочила из моих пальцев и спланировала в угол, к урне…

Я не спешил поднять открытку. Носком ботинка загнал ее за урну и, кряхтя, стал выуживать — смял, конечно. А Федя с изумительной своей улыбкой придвинулся к окошечку с объявлением и попросил своим изумительным баритоном:

— Тамар Ефимовна, пяточек конвертиков авиа, снабдите от щедрот!

Та, ясное дело, заулыбалась. Я подобрал открытку и с дурацким видом стал подходить к улыбающейся Тамар Ефимовне, а Федя установил ноги особенным, шикарным образом и разливался:

— Такая погода, вы же тут сидите, не щадя своей молодости… — и всякую такую дребедень.

Поразительно, как быстро я его возненавидел. Два часа назад я смотрел на него с восторгом, — что вы, Федор Киселев, первая гитара города, фу-ты ну-ты! Сур только что сказал, что Киселев ему нравится, а сейчас тревога, поэтому «нравится» Сура надо считать приказом.

Понимаете, до чего надо обалдеть, чтобы такие мысли полезли в голову?

— А, пацан, — сказал Федя, — получи конфетку.

Он вынул из правого кармана карамельку «Сказка». На бумажке тощий розовый кот с черным бантиком на шее и черными лапами. Внутри — настоящая конфета. Я развернул ее, но есть не стал. Купили они конфет все-таки! Зачем? Вот дьявольщина!

А Суру я забыл рассказать про конфеты!

— Это вам, Тамар Ефимовна, — сказал Федя и подал ей такую же конфету. — Вам… прошу вас… угощайтесь. — Он обошел все окошки, все его благодарили.

Прошло уже десять минут, но я отсюда уходить не собирался.

— Те-тенька, Тамара Ефимовна, — проныл я, — открытку я испортил, — и показал ей смятую открытку.

— Так возьми другую открытку, цена три копейки, — услышал я.

Услышал. Лица Тамар Ефимовны я не видел, потому что смотрел на Федю, а он достал из другого кармана конфету и ловко перебросил ее на стол начальника.

— Угощайтесь, товарищ начальник!.. И вы, пожалуйста! — Это уже старшему телеграфисту. — И вам одну. — Он обращался к девушке, подающей телеграмму, и достал очередную конфету опять из правого кармана… — Я сегодня деньрожденник, угощайтесь!

— Те-тенька, у меня денег больше нет, — с ужасом гудел я в это время, потому что был уверен: конфеты из правого кармана отравлены. И я не мог закричать; «Не ешьте!» До сих пор стыжусь, когда вспоминаю эту секунду. Мне, идиоту, казалось важнее поймать шпиона, чем спасти людей. Правда, у меня был приказ…

— Тетенька, дайте тогда конфе-е-етку…

Но поздно, поздно! Она уже хрустела этой карамелькой, а бумажка с идиотским розовым котом, аккуратно разглаженная, красовалась под стеклом на ее столе.

— Вот какой! — сказала Тамара Ефимовна. — Какие наглые пошли дети, просто ужас! Вы слышали, Феденька?

Все уставились на меня, лишь толстый телеграфист трещал на своей машине.

Федя обмахивался конвертами, как веером.

— Любишь сладенькое, а? Ты ж эту не съел, сластена… — Он приглядывался ко мне очень внимательно.

Я начал отступать к двери, бормоча:

— Симке, по справедливости… Одну мне — одну ей… Сестре, Симке… — Без всяких усилий я выглядел совершенно несчастным и жалким. Девушка, подающая телеграмму, покраснела — ей было стыдно за меня. Федя сказал:

— Держи, семьянин, оп-ля!

Я не шевельнулся, и конфета (из правого кармана) упала на кафель.

В эту секунду я почувствовал, что телеграфист, не поднимая головы и ничего не говоря, подал знак Феде. И сейчас же со мной случилось ужасное; будто меня проглотило что-то огромное, и я умер, но только на секунду или две. Огромное выплюнуло меня. Конфета еще лежала на чистом квадратике линолеума, между мной и гитаристом, и он смотрел на меня как бы с испугом.

Кто-то проговорил: «Очень нервный ребенок». Девушка сунулась поднять конфету, но Федя нагнулся сам, опустил конфету мне в руку и легонько подтолкнул меня к двери. Бам! — ударила дверь.

Я стоял на тротуаре, мокрый от волнения, как грузовая лошадь.

А за стеклом почты уже все двигали челюстями, жевали проклятые конфеты. Даже толстый телеграфист — я видел, как он сунул карамельку за щеку.

Они оживленно разговаривали. Кто-то показал пальцем, что 9 стою за окном, и я сорвался с места и ринулся в тир, к Сурену Давидовичу.

Степка не вернулся. В кладовой, у железного шкафа с оружием, сидел Верка и чистил мелкокалиберный пистолет. Сурен Давидович брился, устроившись на своей койке под окошком, в глубине кладовой.

— Гитарист раздает отравленные конфеты! — выпалил я. — Вот!

Я держал их на ладони; одну в бумажке и одну развернутую.

Сур выключил бритву.

— Эти конфеты? Почему же они отравлены? Вот водичка, напейся…

Правда, я отчаянно хотел пить. Глотнул, поперхнулся. Верка тут же врезал мне между лопаток.

— Отстань, краснобровкин! — зарычал я. — На почту он пришел и раздает конфеты. В правом кармане отравленные, а в левом — не знаю.

— Опять почта? Сегодня слишком много почты. — Сур взял развернутую конфету, посмотрел. — Ты говоришь, отравлены? Тогда яд подмешали прямо на фабрике. Смотри, поверхность карамели абсолютно гладкая. Давай посмотрим другую. — Он стал разворачивать вторую конфету и засмеялся: — Лешик, Лешик! Ты горячка, а не следопыт…

Валерка захихикал. Дураку было понятно, что отравитель не станет заворачивать конфету в две одинаковые бумажки. Сур снял одного розового кота, а под ним самодовольно розовел второй такой же.