Щепки плахи, осколки секиры - Чадович Николай Трофимович (библиотека книг txt) 📗
Черные новобранцы, поступившие на выучку к Плешакову, не имели никакого представления не только о ракетах «Стрела», но даже о ботиночных шнурках. Прежде всего их приходилось учить пользоваться при еде посудой и соблюдать элементарные правила личной гигиены (в том числе и подтирать себе зад). Никто из них не понимал не то что русского, но и португальского языка. Любая команда, любой совет и даже любая брань последовательно проходили через уста пяти-шести переводчиков, теряя при этом абсолютно всякий смысл. Первая же учебная стрельба кончилась тем, что шальная ракета разворотила хвост ни в чем не повинного спортивного самолета, имевшего неосторожность пролетать поблизости. Гибель его пассажиров – инспекторов ООН – списали на какую-то раскольническую группировку, а незадачливого инструктора вернули на родину, тем более что он умудрился подхватить в братской стране какую-то редкую тропическую заразу.
До этого Плешаков никогда ничем не болел, даже гриппом. Все тридцать два его зуба пребывали в целости и сохранности. Понос если и пробирал, то только от несвежей рыбы. Миновал его и микоз стоп, этот бич нашей армии, способный в считанные недели обезножить целые батальоны.
Поэтому случившееся подействовало на Плешакова вдвойне тягостно. Ни один профессор ни в Луанде, ни в Москве не смог точно определить его заболевание. Это была не малярия, потому что от нее не помогал хинин, это была не сонная болезнь, распространяемая мухами цеце, потому что от нее умирают уже в течение первых дней, это был не кала-азар, потому что кожа его не потемнела. Скорее всего в его тело проник какой-то малоизвестный науке паразит и медленно-медленно рос там, время от времени по неизвестной причине приходя в неистовство.
В такие моменты Плешакова будто свежей крапивой хлестали, мышцы его начинали самопроизвольно сокращаться, зрение теряло остроту, рот наполняла горькая слюна. Чувствовал он себя не намного лучше, чем наркоман при ломке. Впрочем, как позднее выяснилось, неведомая болезнь спасла Плешакова от верной смерти. Спустя месяц после его отъезда банда «национального фронта освобождения» (по другим данным – «национального союза за полную независимость») захватила сослуживцев Плешакова в плен и угнала в джунгли, откуда никто из них уже не вернулся.
Демобилизовавшись, будущий президент некоторое время работал в родном колхозе пастухом (чистый воздух и свежее молоко благотворно действовали на проклятого паразита). Спустя некоторое время он даже научился переносить приступы болезни на ногах. Выдавали его только помутившийся взор, скрип зубов да мелкое дрожание век. Впрочем, случалось это не так уж часто. Например, за весь тот срок, который Верка числилась личным врачом всенародно избранного президента (и самозваного императора одновременно), болезнь посетила его только пару раз.
Ни на стремительном взлете Плешакова к вершинам власти, ни на его дальнейшей бурной деятельности тропическая зараза не отразилась. Даже наоборот – все наиболее значительные идеи, касавшиеся дальнейшего государственного строительства, посещали его как раз во время приступов. В частности, именно так родились знаменитые указы о создании в Киркопии коллективных хозяйств, об осушении Гиблой Дыры и о введении системы телесных наказаний (включая кастрацию и усечение языка).
Верка, знавшая о недуге Плешакова больше других, надеялась купить его доверие ценой щепотки бдолаха. То, что очередной приступ прихватил его именно сейчас, казалось невероятной удачей.
Впрочем, все зависело от доброй или, наоборот, недоброй воли Альфонса, из ангела-хранителя своего шефа превратившегося в демона-истребителя его врагов…
…Стена оказалась вовсе не зыбкой, как это вначале виделось ее глазами, а вполне непоколебимой и – главное – прохладной. После пережитого кошмара было приятно стоять, прижавшись к ней всем телом.
– Тебя что, ноги не держат? – раздался над ее ухом голос Альфонса.
– Держат… Только дайте отдохнуть немного, – попросила Верка.
– Потом отдохнешь. Ждут уже тебя. Не на свидание ведь идешь, а по делу государственной важности… Понимаешь разницу?
Ее подхватили с двух сторон под руки и торчком внесли в комнату, где пахло нездоровым потом, сбежавшим на огонь молоком и валериановыми каплями. Открывать глаза не хотелось, но кто-то огрел Верку сзади по затылку, и она поняла – не отстанут.
Усилием воли – вернее, жалкими крохами, от этой воли оставшимися, – она разлепила веки и дождалась, когда в ее глазах, изъеденных слезами боли, хоть немного прояснится.
Комната была большая, сплошь забитая всяким помпезным барахлом, которое, с точки зрения выходцев из коммуналок, общаг и казарм, могло считаться предметами роскоши. Народа вокруг тоже было немало, но все, как мужчины, так и женщины, предпочитали жаться по углам. Где-то здесь, наверное, отиралась и новая пассия Плешакова, однако Верке это было абсолютно безразлично.
Сам президент, до подбородка укрытый атласным одеялом, лежал на широком, резном ложе кастильской работы. В отличие от Альфонса, с лица он ничуть не изменился, только взгляд его был немного странен, как и всегда в такие периоды.
На Верку Плешаков взирал строго и взыскующе, но не как муж на непутевую жену, а скорее как отец на дочь, вернувшуюся домой после очередного криминального аборта.
– Ну здравствуй… Не думал, что еще свидимся когда-нибудь… – говорил Плешаков так, словно каждое его слово подавало костыль следующему.
– Гора с горой не сходятся, а мышь обязательно придет к Магомету… – пробормотала Верка.
– Плохо тебе? – поинтересовался он, но не с сочувствием, а с любопытством. – Покажите, что вы там с ней сделали, – это относилось уже к Альфонсу.
С Верки через голову содрали кофту и чуть приспустили юбку, заскорузлую от запекшейся крови. Плешаков гримасой дал понять, что ничего не видит, и Верку перетащили поближе к окну, задернутому шторами (во время приступов Плешакову досаждал даже тусклый свет нынешнего, ублюдочного неба).
– Обратите внимание, – Альфонс указал на Веркин живот, еще горячий и болезненный. – Ровно сутки назад ей ткнули сюда вилами. Ткнули, между прочим, по ее личной просьбе с целью проведения научного эксперимента. На какой почве такая идея возникла, я вам уже докладывал… Предварительно она распорола шов на одежде и извлекла из тайника некоторое количество порошка неопределенного цвета, часть которого и приняла внутрь.
– Сколько же раз, мерзавцы, вы ее вилами ткнули? – Плешаков присмотрелся повнимательней. – И почему именно вилами?
– Ножа подходящего не нашлось… А вилы как раз рядом стояли… – замялся Альфонс. – Ткнули, конечно, от души… Для верности, как говорится…
– Помолчи, – перебил Плешаков Альфонса. – Пусть она сама рассказывает.
– Что рассказывать… И так все видно, – сказала Верка устало. – Проникающее ранение брюшины с повреждением внутренних органов. Как следствие перитонит и общее заражение крови. Люди, оставшиеся без срочной хирургической помощи, с такими ранами не живут… А я вот живу и даже разговариваю. Самочувствие удовлетворительное… Раны зарубцевались уже через сутки… Но таких суток я бы никому не пожелала.
– Думаешь, мне сейчас хорошо? – возмутился Плешаков, не допускавший даже мысли, что кто-либо способен испытывать страдания более мучительные, чем он сам. – Я третьи сутки на одном молоке… Зубами как волк щелкаю… Недавно язык прикусил… Горю весь от боли…
– Тогда мы друг друга поймем, – Верка с усилием улыбнулась.
– Так где же этот знаменитый порошок? – Плешаков не мог скрыть нетерпения.
Прежде чем Верка успела ответить, Альфонс с подобострастной торопливостью открыл футляр своих серебряных карманных часов, под крышкой которых хранился весь остаток бдолаха. Плешаков осторожно потрогал и понюхал волшебный порошок, но на вкус пробовать не стал.
– Неужели это зелье от всех болезней помогает? – удивился он. – А на вид дрянь какая-то.
– Проверь – узнаешь, – ответила Верка лаконично.
