Имя мне — Легион - Желязны Роджер Джозеф (мир книг .TXT) 📗
— Неправильно понять?
— Черт возьми, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!
Мне впервые представилась возможность выругаться по-марсиански, но пользы это не принесло.
— Нет, — сказала она, — не понимаю.
Вид у нее был испуганный, как у щенка, которого отругали неизвестно за что.
— Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, на моей планете существуют определенные… э-э… правила относительно лиц разного пола, остающихся наедине в спальне и не связанных узами брака… э-э… я имею в виду… ну, ты понимаешь, о чем я говорю.
— Нет.
Ее глаза были как нефрит.
— Ну, это вроде… Ну, это секс, вот что это такое.
Словно две зеленые лампочки зажглись в ее глазах.
— A-а, вы имеете в виду — делать детей?
— Да. Точно. Именно так.
Она засмеялась. Я впервые услышал смех в Тиреллиане. Звучал он так, будто скрипач водил смычком по струнам короткими легкими ударами. Впечатление не особенно приятное, уже хотя бы потому, что смеялась она слишком долго.
Отсмеявшись, она пересела поближе.
— Теперь я поняла, — сказала она, — у нас раньше тоже были такие правила. Полпроцесса тому назад, когда я была еще маленькая, у нас были такие правила. Но… — казалось, она вот-вот опять рассмеется, — теперь в них нет необходимости.
Мои мысли неслись, как магнитофонная лента при перемотке.
Подпроцесса! Нет! Полпроцесса — это примерно двести сорок три года!
Достаточно времени, чтобы выучить 2224 танца Локара.
Достаточно времени, чтобы состариться, если ты человек.
Я имею в виду — землянин.
Я посмотрел на нее, бледную, как белая королева в наборе шахмат из слоновой кости.
Бьюсь об заклад, она была человеком — живым, нормальным, здоровым. Голову дам на отсечение — женщина, мое тело…
Но если ей два с половиной столетия, то М’Квийе тогда и вовсе бабушка Мафусаила! Мне было приятно вспоминать их многочисленные комплименты моим лингвистическим и поэтическим способностям. О эти высшие существа!
Но что она подразумевала под «теперь в них нет необходимости»? Почему эта истерика? Что означают эти странные взгляды М’Квийе?
Я почувствовал, что близок к чему-то важному, не считая, конечно, красивой девушки.
— А скажи-ка, — начал я небрежным тоном, — это как-нибудь связано с «чумой, которая не убивает», о которой писал Тамур?
— Да, — ответила она. — Дети, родившиеся после Дождей, не могут иметь своих детей, а у мужчин…
— Что у мужчин? — Я наклонился вперед, включив память на «запись».
— А у мужчин нет возможности их делать.
Я так и отвалился на спинку кровати. Расовое бесплодие, мужская импотенция вслед за небывалым явлением природы. Может, когда-то в их хилую атмосферу бог знает откуда проникло радиоактивное облако? Проникло задолго до того, как Скиапарелли увидел каналы, мифические, как и мой дракон; задолго до того, как эти «каналы» послужили причиной правильных выводов на основе неверных данных. Жила ли тогда Бракса, уже в материнской утробе обреченная на бесплодие?
Я достал сигарету. Хорошо, что я догадался захватить с собой пепельницу. Табачной индустрии на Марсе никогда не было. Как и выпивки. Аскеты, которых я встречал в Индии, по сравнению с марсианами просто поклонники Дионисия.
— Что это за огненная трубочка?
— Сигарета. Хочешь?
— Да, пожалуйста.
Она села рядом со мной, и я дал ей закурить.
— От нее щиплет в носу.
— Это ничего. Вдохни поглубже, задержи дыхание, а потом выдохни.
Прошла минута.
— О-о, — сказала она.
Пауза, затем:
— Они священные?
— Нет, — ответил я, — это никотин — эрзац божественности.
Снова пауза.
— Только, пожалуйста, не проси меня перевести слово «эрзац».
— Не буду. Я порой испытываю то же самое, когда танцую.
— Это скоро пройдет.
— Теперь прочитайте свое стихотворение.
У меня родилась идея.
— Подожди-ка минутку, — сказал я, — у меня есть кое-что получше.
Я встал, порылся в записных книжках и снова сел рядом с ней.
— Это первые три главы из Книги Екклезиаста, — объяснил я. — Тут много общего с вашими священными книгами.
Я начал читать.
Я успел прочитать всего одиннадцать стихов, когда она воскликнула:
— Не надо! Лучше прочитайте что-нибудь свое!
Я остановился и бросил записную книжку на столик, стоявший неподалеку. Бракса дрожала, но не так, как в тот день, когда она исполняла танец ветра, а будто молча содрогалась от сдерживаемых рыданий. Сигарету она держала неумело, как карандаш. Я неуклюже обнял ее за плечи…
— Он такой печальный, — сказала она. — Как и все остальные.
Я порылся в памяти и любовно сделал импровизированный пересказ с немецкого на марсианский стихотворения об испанской танцовщице. Я подумал, что оно должно ей понравиться.
Так и оказалось.
— О-о… — сказала она. — Это вы написали?
— Нет. Это написано поэтом более талантливым, чем я.
— Я вам не верю. Это написали вы.
— Это написал человек по имени Рильке.
— Но вы перевели его на наш язык. Зажгите спичку, чтобы я увидела, как она танцевала.
— «Пламя вечности», — задумчиво произнесла Бракса, — и она затоптала его своими «маленькими крепкими ножками». Хотела бы и я так замечательно танцевать.
— Да ты лучше любой цыганки, — засмеялся я, задувая спичку.
— Нет, я бы так не смогла. Хотите, я вам станцую?
— Нет, — сказал я. — Ложись-ка лучше спать.
Она улыбнулась, и не успел я глазом моргнуть, как она расстегнула пряжку на плече.
И все упало.
Я сглотнул.
С трудом.
— Хорошо, — сказала она.
И я ее поцеловал, а дуновение воздуха от падающей одежды погасило светильник.
Дни были, как листья у Шелли: желтые, красные, коричневые, бешено гонимые западным ветром. Они вихрем неслись мимо меня кадрами микропленки. Почти все книги были уже отсняты. Ученым понадобится не один год, чтобы изучить их и оценить по достоинству. Весь Марс лежал у меня в столе.
Екклезиаст, которого я раз десять бросал и к которому столько же раз возвращался, был почти готов заговорить на Священном Языке.
Я насвистывал, когда находился вне храма. Я накропал кучу виршей, которых раньше постыдился бы. Вечерами мы с Браксой бродили по дюнам или поднимались в горы. Иногда она танцевала для меня, а я читал что-нибудь длинное, написанное гекзаметром. Она по-прежнему думала, что я — Рильке, да я и сам почти поверил в это. Вот я в замке Дуино, пишу «Дуинские элегии».
Никогда не пытайтесь искать грядущее в розах! Не надо. Нюхайте их (шмыг, Кейн), собирайте их, наслаждайтесь ими. Живите настоящим. Держитесь за него покрепче. И не просите богов объяснять. Листья, подвластные ветру, так быстро проносятся мимо… И никто не обращал на нас внимания. Или им было все равно?
Лора. Лора и Бракса. Вы знаете, они рифмуются, хотя немного и режет слух. Она была высокая, невозмутимая, белокурая (терпеть не могу блондинок). Папаша вывернул меня наизнанку, как карман, и я думал, что она сможет заполнить меня. Но большой бездельник, словоблуд с бородкой Иуды и собачьей преданностью в глазах… О да, он был прекрасным украшением вечеринок. Вот, собственно, и все.
Для нас наступили последние дни.
Пришел день, когда мы не увиделись с Браксой. И ночь.
И второй день. И третий.
Я был вне себя. Раньше я не осознавал, как близки мы стали, как много она для меня значит. С тупой уверенностью в ее постоянном присутствии я боролся против того, чтобы в розах искали грядущее.
Мне пришлось спрашивать. Я не хотел, но у меня не было выбора.
