Энергия подвластна нам - Иванов Валентин Дмитриевич (электронная книга .TXT) 📗

И ещё они несут с собой и в себе ненависть.

Это передовой отряд врага. Агенты атомной, чумной, водородной и прочих бомб. Сотрудники смерти и противники жизни.

У них нет ничего своего, собственного. У них чужие деньги в карманах, не заработанные трудом, текущие из мутного источника тайных ассигнований на борьбу с будущим человечества.

Их личная собственность – ненависть к нам, к труженикам и простым людям, членам нового общества, к строителям коммунизма.

Это – «люди» Смайльби и Щербиненко, опорные точки классового врага.

День сбора им уже был назначен. Близкий день. И место уже было указано – укромное, за городом. Какое их ждёт «дело», они ещё не знали, так как о некоторых «делах» не говорят заранее.

Им было известно одно: дело будет серьёзным.

Глава третья

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ КОРПУС

Уже давно отцвели липы на городских улицах, и их нежные, пахучие цветы превратились в мелкие горошины плодов.

Уже желтеют листья на городских деревьях и начинают редеть их подстриженные кроны.

А за городом леса зелены по-летнему. Нужно внимательно присмотреться к ним, чтобы найти первые признаки увядания в ещё сильной и пышной листве.

Но конец августа даёт о себе знать. Удлиняются ночи, и всё холоднее становится вода в излюбленных для купанья местах Подмосковья. Заметно свежеет воздух по вечерам, после захода солнца. На низких местах появляются туманы, и город встречает возвращающихся дачников теплом, накопленным за солнечный день в каменных массивах зданий.

Не влияют урочные изменения погоды и смена времён года на жизнь города. Зимой и весной, летом и осенью одинаково грохочет он, одинаково торопится! Одинаково движется собственным своим движением всё скорей и скорей.

Неподвижна точка на карте. Неподвижны улицы и здания. Но всё здесь так бурно пульсирует, так быстро живёт и так изменяется, что наш город кажется людям подобием яркой планеты. Стремится она в пространство по избранному ею пути, отбрасывая в движении яркий свет в мир, озаряя самые отдалённые уголки человеческой жизни.

Город несётся в будущее. В его центре, на холме, над старой крепостью светятся красные звёзды…

Таким простым, таким «нестрашным» оказался Фёдор Александрович, что жена его сына вечером первого дня смело обняла старого академика и поцеловала его. Учёный, только что вернувшийся из Красноставской, бодрый, оживлённый, помолодевший, несколько растерялся, поцеловал руку Веры Георгиевны и сказал:

– Я, конечно, отлично понимаю, что так полагается. Но прошу вас больше меня не целовать. Я не привык, чтобы меня целовали.

Николай собирался, было, подшутить над растерявшейся и раскрасневшейся молодой женщиной. Но Фёдор Александрович остановил его:

– Прошу не понять меня ложно: Honni soit, qui mal у pense! [2] Вы мне очень понравились, и я искренне рад за Алексея. И если тут чей-нибудь острый язык вздумает вас обидеть, обращайтесь ко мне!

Возможно, что в другое время Николай и получил бы замечание. Но дядя был доволен племянником. У них был разговор наедине. Николай рассказывал о своих наблюдениях. Положив ему руку на плечо, академик сказал:

– Вижу, чувствую в тебе перемену. Я всегда верил, что в тебе больше хорошего, чем легкомыслия. Но скажи мне, почему ты скрывал правду от Станишевского? Не торопись отвечать… Второй вопрос: почему не ты, а Станишевский телеграфировал мне?

Глядя прямо в глаза академику, Николай ответил:

– Дядя Фёдор! Я много думал об этом сам. Я был неправ. И в этом мне хочется признаться вам. Все последние годы так много писалось заграницей о новых способах нападения на нас… Я подумал об этом уже в первую ночь на озере. И мне показалось, что тайна в моих руках. Мне хотелось заявить – это я! Это я понял! И я скрывал… Когда появился Алёша, я растерялся и начал думать о том, что я был неправ…

Николай опустил голову и замолчал. Молчал и Фёдор Александрович. Потом Николай поднял серьёзное, похудевшее лицо и продолжал:

– Дядя Фёдор! Прошло не много дней, а мне кажется, что очень много времени прошло… Я был неправ! Я не должен был молчать, скрывать!

Академик встал и опёрся руками о стол:

– Твои догадки? Что же? Бывало… Интуиция дилетанта может позволить и ему делать иногда правильные прогнозы, верные умозаключения. Так получилось и у тебя. Ты был очевидцем, а личное участие необычайно важно и продуктивно. Что же касается твоего молчания, то оно было таким кратковременным, что ничему не помешало и ничему не повредило. Я ценю искренность твоего признания. Но достаточно ли полно ты понимаешь, в чём смысл твоей ошибки?

– В том, что я хотел быть один?

– Вот именно! Тот, кто уходит в себя, кто преследует цель личного выдвижения, кто на первый план выставляет своё я, – не наш человек!

– Да, я понимаю это…

– Хорошо. Теперь тебе можно поручить серьёзное дело. Бери пример со Степанова, с Алексея.

Тата встретила мужа почти так же, как встречала после его обычных возвращений из командировок. Зоркий глаз матери Николая мог бы подметить, что Тата подставила её сыну только щеку для поцелуя, но Анна Александровна была слишком занята новым членом семьи.

Объяснение состоялось поздно вечером. Тата протянула мужу треугольное письмо:

– Прочти…

Она смотрела, как Николай читал, и видела, что даже уши у него покраснели. Он спросил:

– Ты это давно получила?

– Давно.

– Но ведь ты же не могла этому поверить!

– Сначала я не знала, потом я не поверила…

– Но я сразу почувствовал, что ты сердишься на меня!

– Это неверно. Я не сержусь на тебя. Но я не могу не думать, что ты не умеешь выбирать своих знакомых.

– Но ведь эту гнусность написала не Агаша, – я головой тебе ручаюсь!

– Пойми, что мне всё равно, кто это писал. Писал человек, который или которая знает моё имя, мой адрес и ещё какие-то обстоятельства. Пишут оттуда, где ты был…

– Клянусь тебе, что никто из моих друзей в Лебяжьем не способен на подобную гнусность!

– Перед тобой доказательство обратного!

Николай задумался. Что-то новое было в Тате. И всё это совсем не походило на ссору.

– Мне кажется, что ты изменилась ко мне.

– Нисколько, И я знаю, что дядя Федя доволен тобой. Но ты понимаешь, что я должна была много думать о тебе и всех нас. Мне кажется, что я стала что-то лучше понимать. Сейчас я серьёзнее смотрю на жизнь.

– Расскажи же мне твои мысли, любимая!..

– Потом, Коленька, потом… У меня нет никаких тайн. Но меня мучает и будет мучить мысль – кто на писал это письмо? Я хочу знать это! Пойми, я говорю тебе не как женщина… Коля, это письмо отвратительное и страшное! Откуда оно, кто хочет нам зла? Кто?

– Я обещаю тебе, что мы узнаем! Я всё сделаю для этого. И я сейчас же пошлю это письмо Павлу Кизерову.

Он доберётся до истины.

В кругах учёных последние дни этого августа были отмечены важными обстоятельствами.

Один из наших крупнейших физиологов установил контакт с Институтом Энергии и, опираясь на руководимый им институт, разрабатывал предположения в отношении отдельных направлений рабочей программы и плана экспериментальных работ.

На сентябрь был намечен съезд биологов, физиологов и медиков. Были указаны день начала работ и место – актовый зал Старого Корпуса Института Энергии.

Съезд должен был также дать окончательное название новой теме, которая пока носила имя, родившееся в стенах Экспериментального Корпуса, – тема жизни. Иван Петрович считал, что никакого другого названия и быть не может.

Несколько заметок общего информационного характера были опубликованы в специальных журналах и в газетах.

Было известно, что очередной выпуск трудов Академии Наук задержался именно потому, что его выход в свет приурочен ко дню начала съезда, так как он почти целиком посвящён первому отчёту Института Энергии по его новой теме.