Катализ - Скаландис Ант (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗
Больше всего докучали медики. Имея уникальную возможность исследовать наши тела без нашего участия, они всякий раз норовили задержать нас подольше и вытянуть максимум информации именно из живого тела.
С остальными было полегче. Правда, юристы и экономисты бесили своим догматизмом, каждый из них считал собственное мнение истиной в последней инстанции, а имеющийся объем знаний – знанием абсолютным. В отличие от естественников, впитавших представление о бесконечном многообразии мира, если не с молоком матери, то с молоком за вредность в своих институтах, корифеи юриспруденции и экономики полагали почему-то, что в их области можно знать все. С естественниками были свои трудности. Эти имели обыкновение выражаться в терминах, столь далеких от нормального человеческого языка, что никакие объяснения не помогали уразуметь их. Шумная братия технарей сутками напропалую толклась возле диспетчерской, куда день и ночь, день и ночь поступала сногсшибательная информация из какого-то гигантского вычислительного центра, а туда, в свою очередь, она стекалась из множества закрытых институтов, изучавших оранжит, зеромассу, сибропластик, сибросплав и сиброклетку. Ученые дурели от приходящих сведений, как тараканы от дихлофоса, и медслужба Пансионата находилась в постоянной боевой готовности. Это был настоящий информационный сель.
Вывихнуть мозги ничего не стоило даже светлым головам, привыкшим мыслить строго и логически. Было с чего подвинуться, и порою казалось, что вот еще чуть-чуть, и центр сибрологии превратится в психиатрическую лечебницу.
Сибропластик оказался абсолютно черным телом.
Оранжит был настоящим самоорганизующимся веществом – мечтой кибернетиков.
Зеротан, как теперь называли зеромассу, проявлял в виде пара свойства идеального газа, а по фазовой диаграмме характеризовался невероятными величинами перегрева и переохлаждения.
Все сиброматериалы имели абсолютную вакуумную плотность и нулевое значение упругости паров.
Было с чего подвинуться рассудком.
Группа физиков почти неделю не посещала ресторан и, питаясь в номере одним только пивом, рожала некую новую эсхатологическую концепцию. Многие медики и биологи ходили нарочито перепачканные кровью с ног до головы. Молодого вакуумного техника, одного из тех, кто попал вПансионат, что называется, за особые заслуги перед наукой, лечили от острого отравления черной икрой. Двое социологов в подпитии забыли выключить на ночь автоматическую приставку к сибру (сляпанную каким-то электронщиком, кустарем-одиночкой, и мгновенно разошедшуюся по всему Пансионату), и утром дверь в их номер не могли открыть: комната на треть оказалась завалена золотыми кольцами. Старейшего химика-органика вынули из петли, чудом спасли ему жизнь и отправили обратно в Мсокву. Отправляли вообще многих. По разным причинам. И на их место присылали новых.
Случались жуткие пьяные драки. Случалось битье зеркал и рубка мебели в ресторане. Распространенным правонарушением была, как выражались юристы, преднамеренная порча лабораторного оборудования. Но это уже были семечки: все материальное с помощью сибров воспроизводилось в считанные часы.
И вообще неприятные инциденты все-таки были не главными. В Пансионате царила атмосфера экзальтации, эйфории, всеобщего сумасшедшего счастья, сравнимая что с невероятно растянутой во времени минутой массового восторга стадиона после красиво забитого гола. И атмосфера эта была настолько заразительной, что иногда и нам, четверке дилетантов, нелюдей, подопытных свинок начинало казаться, будто мы тоже благородные исследователи, рыцари науки, напавшие, наконец, на свою золотую жилу.
Здорово было в Пансионате. Суматошно. Дико. Нереально. Здорово.
Несмотря на жуткую, давящую конспирацию. Несмотря на страхи и тревогу – шутка ли! – за всю цивилизацию, несмотря на испытания, близкие к пыткам. Несмотря на беседы, близкиие к допросам.
Несмотря на дружбу, близкую к вражде.
И таких друзей-врагов было у нас несколько.
Во-первых, конечно, Вася. Единственный наш не скрывающийся телохранитель-конвоир, он был высок, черен, при усах, ходил в любую погоду в элегантном сером костюме-тройке и с галстуком, а когда случалось увидеть его в бассейне или на корте, где-нибудь поблизости непременно оказывался человек, запакованный в такую же, как у Васи форму, оснащенную, стало быть, по последнему слову техники. Вася любил анекдоты, детективное чтиво и разговоры о женщинах. Мы находили общий язык. Но главным его достоинством была, безусловно, его доброжелательность, причем, насколько я мог судить, не только в рамках инструкции. Вряд ли ему по инструкции полагалось обучать нас приемам универсальной борьбы, но он охотно взялся за это после первой жже моей просьбы. Общая физическая подготовка была у нас с Альтером неплохая, а на теорию мы решили много времени не тратить, поэтому практически сразу перешли к разучиванию ударов и блоков. Начали же просто с того, что по очереди или оба сразу нападали на Васю разными способами. Вася отбивался и с восхищением приговаривал:
– Хорошо удар держишь, собака!
А я ему объяснял, что это не мы удар держим, а оранжит, который в нас. К тому времени уже было известно, что внутри мозга каждого из нас находится точно такая же оранжевая горошина, как и в мозгу сибротрупов. Но только мы почему-то оставались живы. Почему – это было еще неизвестно.
Вторым нашим другом-врагом был ни много ни мало директор ВЦС, Александр Михайлович Якунин, имевший в свои пятьдесят с небольшим совсем скромное брюшко, не очень заметную лысину, пару орденов, защищенную докторскую, звание генерал-лейтенанта и безграничное влияние в определенных кругах. Росточку он был не выше метра шестидесяти, сложения крепкого, неквероятно подвижен и терпеть не мог пиджаков, во всяком случае, в теплое время года. Узкие светлые брюки, кремовая или кофейная рубаха с кармашками, погончиками, закатанными рукавами и расстегнутым воротом, решительная походка и смуглый цвет лица делали его похожим на какого-нибудь латиноамериканского майора, ставшего диктатором маленькой банановой республики, и потому почтенный директор Пансионата раз и навсегда получил у нас прозвище Папа Монзано, хотя был он сильно моложе и заметно симпатичнее того воннегутовского старика. Всякий раз, когда Папа Монзано влетал в свой кабинет, где мы уже ждали его, или поднимался из-за стола нам навстречу – всякий раз мне остро не хватало одной детали в его облике: без огромной кобуры со сверкающим кольтом сорок пятого калибра на поясе выглядел он точно обворованный.
А разговоры с Папой Монзано были у нас серьезные.
– Специалисты специалистами, ребята, а надо нам с вами что-то решать. Вы, стало быть, продолжаете настаивать на повсеместном распространении сибров?
– Да, – отвечал кто-нибудь из нас, а остальные молча кивали.
– Очень хорошо, – говорил Папа Монзано. – А вы подумали, что это может быть диверсия со стороны инопланетного разума, что это война, и ваши сибры в один прекрасный день взбунтуются и уничтожат людей?
– Подумали. И считаем, что это не так.
– Очень хорошо, – говорил Папа Монзано. – А понимаете ли вы, что мир, в котором мы живем сегодня, будет полностью разрушен вашими сибрами?
– В каком смысле? – уточняли мы.
– В смысле законов, моральных принципов, существующих политических систем, – пояснял Папа Монзано.
– Да, поним аем, – говорили мы, – и радуемся этому.
– Очень хорошо, – словно автомат, повторял он. – Ну а готовы ли вы предложить миру новую систему, новые законы и новую мораль?
– Совместно со Всесоюзным центром сибрологии, – отвечали мы.
И Папа Монзано улыбался.
– Так, может быть, прекратим этот рискованный спектакль со спрятанными сибрами?
– И сведем к нулю всю двухнедельную работу института?
– Брусилов, не валяйте дурака. – Папа монзано начинал злиться, – пора доставить сюда все сибры, включая человекокопирующий.
По-моему, никто и ничто не угрожает вшим планам.
– Не знаю, – уклончиво замечал я.
