Далекий светлый терем (Сборник) - Никитин Юрий Александрович (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
Я связался с четвертым:
– Алло?.. Как дела идут у вас? Мы все, приходится признаться, застряли.
Приятный грустный голос ответил:
– Может быть, к лучшему?.. Уж очень мы увлеклись технической стороной дела. Машинная цивилизация заполонила землю, а нравственные аспекты позабыты… Моря и океаны задыхаются от нефти и отходов, половина животного мира уже истреблена начисто…
– Спасибо, – поблагодарил я, даже не дослушав, и вышел из контакта.
С этим вообще яснее ясного. Алармист. Апологет антисайонтизма, или антисциентизма, как пишут в провинциальных изданиях. Член общества охраны памятников старины. Призывает воспитывать народ историей. Призывает назад к природе, в старое доброе время. Правда, сами они это называют – вперед к природе.
Что за странный выверт у экспериментаторов?
Не шло дело и на третьей неделе. И снова мысли вернулись к странному подбору команды. Не здесь ли ключ? С Мистиком еще можно как-то понять: отчаянно стремится понять мировые константы, но как с остальными? Спортсмен занят своими мышцами, Мафусаилист вообще плюет на все и бережет здоровье, Алармист тянет в «старое доброе прошлое» с крепостным правом, дикостью, эпидемиями…
Постепенно оформлялась идея, показавшаяся сперва невероятной. Мол, остальные члены нашей команды подобраны только для того, чтобы каким-то образом стимулировать мои мыслительные процессы. Я далек от того, чтобы считать себя гением и ставить во главу угла, но как иначе все объяснить? Явно же остальные не могут решить задачу! У нас это называлось «постучать в дурака». То есть, когда уже зашел в тупик, придумать ничего не удается, тогда спрашиваешь совета у дурака. Он тебе такое нагородит!.. И, как всякий дурак, уверенно и с апломбом, что раздражает больше всего. Начинаешь с ним спорить, опровергать, выдвигаешь доводы: и вдруг натыкаешься на решение!
Конечно, так получается далеко не всегда, иначе в каждой лаборатории держали бы по дураку на зарплате, чтобы директор и администраторы полагали, что уж с ними-то ученые советуются на полном серьезе. Словом, здесь этих испытуемых держат для того лишь, чтобы я мог отталкиваться от их мнений, спорить, искать!
Приятнее всего было разговаривать с четвертым, я назвал его про себя Технофилом. У этого – влюбленность в строгую логику, презрение к верящим в НЛО, телепатию, жизнь после смерти, астрологию, Несси, тайные знания древних. Только алгеброй гармонию! Других путей нет и быть не может.
Черт, тоже не очень-то приятный человек, уж слишком однобок, но все же не такой дурак, как Мистик или Спортсмен.
Итак, еще раз. Что я имею? Вторую неделю лежу, как Ихтиандр, в теплой воде, балдею, а в соседних номерах такие же дурни. Еще раз: первый – Спортсмен. Культурист, занятие греблей на каноэ. Изометрическая гимнастика в транспорте. Мячик в ладони. Женщины делятся на два типа: машки и клюшки. Одни для показа, другие для гормонального тонуса. Помешан на рыцарстве, хотел бы побывать мушкетером.
Второй – Мафусаилист. Йога. Хатха и немного раджа. Сыроедение, вегетарианство. Очищение. Здоровье. Попытка осознать мировые константы через самадхи асампрайната. Мировой разум. Калпы. Отчаянные попытки – проговорился, чуть не до инсульта, – понять мировые константы, пробраться через чувство. Для него чувствовать важнее, чем знать. Идиот.
Третий – Алармист. Контркультуртрегерство. Антинаука. Антисайонтизм или антисциентизм, как пишут в провинциальных изданиях. Общество охраны памятников старины. Воспитание историей. Назад к природе. Старое доброе время.
Четвертый – Технофил. Сразу начинает издеваться как над тупоголовыми спортсменами, так и над трусами, что пытаются продлить жизнь на год-другой, хотя какая разница во сколько откинуть копыта: в семьдесят или семьдесят два? Зло высмеивает алармистов, что зовут назад в прошлое, но не отказываются от телевизоров, холодильников, даже не переселяются из Москвы в глухие деревни поближе к природе. Хорош, но уж слишком отказывает в праве на жизнь всем дуракам и юродивым.
Еще неделю первые полдня бился в незримые стены, ломился в подпространство, пытался установить контакты с существами других миров, а вечером, уже одурев от усилий, беседовал с беднягами из соседних ванн. У них, естественно, успехов было не больше, чем у меня.
Об эксперименте можно рассказывать долго, но когда к концу месяца результаты все еще были на нуле, я сказал Жолудеву с неловкостью:
– Чувствую, я вас подвел. Месяц коту под хвост.
– Ничего, все не так быстро делается.
– Увы, – сказал я. – Это был мой отпуск, который я потратил на ваш эксперимент. А от моей работы меня никто не освобождал.
Жолудев дернулся, даже слегка побледнел:
– Вы… дальше не хотите?
– Не могу, – признался я. – Уже и то, что я отказался ехать на дачу… Да и то правда: копаться в грядках не люблю. Я все-таки дитя асфальта. А вот работой пожертвовать не могу. Не обессудьте.
Жолудев уже справился с собой, ответил с вымученной улыбкой:
– Спасибо и на этом. Вы ведь на добровольных началах, бесплатно! А сейчас плати за все. Денег на науку почти не отпускают. Что ж, полежите еще несколько минут, вам помогут выбраться.
Двое дюжих медиков явились быстренько, даже с их помощью в самом деле выполз из ванны, как дряхлая старуха. Обессилел, отвык от гравитации. Если бы не их сильные руки, даже брюки натянуть бы не сумел.
Жолудев предупредил:
– Еще сутки придется потерпеть наше общество. Адаптация, то да се. А завтра с утра вы уже дома.
– Да я мог бы и сегодня, – возразил я слабо. – Мне-то отдохнуть несколько минут. Всего лишь обвыкнуться. Восстановить реакцию. Я же не полгода в невесомости на космическом корабле!
Жолудев покачал головой:
– Вы сами на моем месте поступили бы так же.
У него были мудрые, всепонимающие глаза. Я заткнулся. На самом деле я, человек осторожный, на обратное привыкание отвел бы суток трое.
Полдня я валялся на мягкой постели, что казалась невыносимо жесткой, с наслаждением потягивался, вслушивался в напряжение отвыкших от нагрузки мышц. Обед был настоящий, хотя раньше я не назвал бы обедом полужидкую манную кашу. Правда, и от этой порции на блюдце, что не насытила бы и котенка, в желудке появилась приятная тяжесть.
Время тянулось невыносимо медленно. Когда Жолудев зашел проверить мое самочувствие, я спросил:
– А как остальные?
Он развел руками:
– Тоже.
– Не удается?
– Ну у них, как и у вас, времени в обрез. Я же сказал, фонды урезаны, мы держимся больше на пожертвованиях, помощи добровольцев. Наши сотрудники – сплошь энтузиасты, живут на такую зарплату. Даже доктора наук стыдятся подходить к кассе, когда зарплату получают наши слесари.
Он говорил что-то еще, отводил глаза, но я чувствовал фальшь в голосе. На самом деле, как я понимал, тем людям уже нет смысла оставаться в ваннах.
Стрелка часов подползла только к девяти вечера, а раньше утреннего обхода меня точно не выпустят. Жолудев поднялся уходить, когда я неожиданно для себя попросил:
– А нельзя ли повидаться с моими коллегами?
Он удивился:
– Зачем? Вы ведь не ладили!
– А что еще делать? – спросил я. – Спать рано. Их, как я понимаю, тоже не выпустят до утра. Вам не до нас. А мы хоть посмотрим друг на друга. А то даже имен не знаем!
Он, как мне показалось, замялся в нерешительности:
– Уверены?
– Уверен, – ответил я. – Это ж ни к чему не обязывает! Как в купе поезда. Можно и пооткровенничать, ибо каждый сойдет на своей станции, больше никогда не увидимся.
– Если вы так уверены…
– Уверен, уверен!
– Если у вас нет предубеждения…
– Есть, – возразил я. – На самом деле я их всех презираю. Но я уже в том возрасте, когда понимаю: не все могут быть такими, как я. И нельзя ненавидеть других только за то, что они меньше умеют, меньше понимают. Конечно, ни одного из них я не пригласил бы в гости, не стал бы общаться там, за стенами этого здания. У меня есть свой круг. Правда, там я словно окружен зеркалами: все мыслят так же, поступают похоже, оценки наши обычно совпадают. Ну, это вам понятно. Не думаю, что у вас другой круг. Вряд ли среди ваших близких друзей есть тупоголовые каратэки, придурковатые йоги, помешанные алармисты. Словом, вы организуете нам встречу?
