Ворота из слоновой кости - Корепанов Алексей Яковлевич (чтение книг txt) 📗
– Произвел? – руководитель едва не сорвался на крик. – Как по маслу? Так почему же Величко цел и невредим? Почему он вообще существует? Он же не должен был появиться на свет!
– Величко? К-какой Величко? – пролепетал я, оттягивая вниз узел галстука. – Речь шла о Царькове... О Царькове Борисе Владимировиче...
Внезапно до меня дошло. Руководитель собрался было что-то сказать, но, видимо, до него дошло тоже, и он поперхнулся воздухом и закашлялся.
Ассистент за окошком сочувственно смотрел на меня, а я думал о том, что Корректором мне больше не бывать. И никому другому тоже. Потому что там, где нет Царькова, обязательно появится Величко – или кто-нибудь еще...»
«Вот так. – Кононов, теребя газету, обвел окружающее ничего не видящим взглядом. – Ни хрена не получилось... Чему быть – того не миновать. Никогда... Никакие Корректоры не помогут...»
Он, наконец, вспомнил о пиве, и задумчиво отхлебнул из кружки.
Земляк оказался молодцом. Это не Брэдбери, конечно, и не Лем – Кононову когда-то, в юные годы, даже являлась в кошмарных снах та негритянка из «Соляриса», – но весьма недурственно. В столичной, как-никак, газете, а не в какой-нибудь университетской многотиражке...
То ли от жары, то ли от пива было ему как-то не по себе. Он листал газету, теперь уже легко скользя глазами по строчкам, а мысленно все возвращался и возвращался к пустяковому, в общем-то, по большому счету, рассказику о попытке подкорректировать прошлое ради изменения будущего. Что-то цеплялось колючими шариками репейника, что-то мешало восстановлению внезапно утраченного душевного равновесия... Тени, обрывки теней мелькали в закоулках сознания, и тут же в этих закоулках и растворялись – чтобы появляться вновь и вновь...
«Духота, – в который раз сказал себе Кононов. – Духотища во всем виновата. Холодный душ... Нужен холодный душ...»
Он отставил пустую кружку, свернул газету трубочкой и собрался покинуть кафе, чтобы как можно скорее претворить в жизнь свое намерение относительно холодного душа – и увидел, как к его столику быстрым шагом приближается незнакомый пожилой мужчина, на ходу решительным жестом предлагая ему, Кононову, оставаться на месте. Мужчина был высок и широкоплеч, выправка его весьма смахивала на военную. Светлая рубашка с короткими рукавами контрастировала со смуглым лицом, к светлым, тщательно выглаженным брюкам пристали белые тополиные пушинки.
Кононов на всякий случай оглянулся, но за столиком позади него никто не сидел, а значит жест смуглолицего был адресован именно ему, а не какому-то другому посетителю пивнушки.
– Сулимов, – представился незнакомец, остановившись перед Кононовым и демонстрируя извлеченное из нагрудного кармана рубашки какое-то удостоверение свекольного цвета. – Одиннадцатое Управление. Вам нужно проехать с нами, Андрей Николаевич.
Привставший было Кононов вновь опустился в легкое пластиковое кресло. Его взгляд метнулся мимо человека, назвавшегося Сулимовым, к стоящей у тротуара белой «Волге» с распахнутой передней дверцей. Водитель курил, облокотившись на руль и глядя в его сторону, а сзади, кажется, сидел кто-то еще.
– Одиннадцатое Управление, – задумчиво повторил Кононов, похлопывая свернутой газетой по краю столика и рассматривая смуглолицего, уже спрятавшего в карман свое удостоверение. – Простите, а Управление чего? Или чем? Чем оно управляет, ваше Управление? Судьбами людскими? Жизнью земной? – Он чувствовал себя очень странно: словно наблюдал за самим собой со стороны, словно видел все со стороны. Извне...
Человек, назвавшийся Сулимовым, чуть-чуть обозначил губами улыбку и, наклонившись, оперся обеими руками о столешницу. И негромко ответил:
– Удобнее будет обсудить все эти вопросы не здесь, а у нас. Мы бы хотели кое-что вам предложить, Андрей Николаевич.
– Ну да, ну да, – покивал Кононов. – Проконсультировать вас о временах правления императрицы нашей Елизаветы Петровны, великой, так сказать, Петровой дщери, по словам Ломоносова.
– Нет, Андрей Николаевич, разговор у нас будет не о временах, а о времени...
Кононов но мог понять, что с ним такое творится. Ему хотелось и смеяться, и плакать.
– Так вы, наверное, из Государственного Комитета, а не из Одиннадцатого Управления, – с трудом выговорил он, потому что смех и слезы душили его, смех, и слезы. – В Корректоры хотите меня определить, что ли?
Он бросил газету на столик – и засмеялся, и слезы полились у него из глаз, и все окружающее дрожало и корчилось, и рассыпалось на куски, и собиралось воедино, представая уже в несколько ином виде, будто с бешеной скоростью перескакивали с места на место стекла какого-то ужасного калейдоскопа, и тот, кто вращал калейдоскоп, никак не мог – или не хотел – прекратить это занятие.
Он смеялся и плакал, а наискосок от замызганного летнего кафе, прямо на мостовой, возвышался большой белый шар, переливаясь разноцветными огнями. Удивительный шар – как снежный ком среди знойного лета. Автомобили, не сбавляя хода, мчались сквозь него, словно те, кто сидели за рулем, не видели этого чуда на выщербленном асфальте посреди Воскресенской, словно не было там никакого шара...
Словно шар был всего лишь иллюзией.
Или же иллюзией была сама Воскресенская и автомобили. И все остальное.
И справа и слева, и впереди и позади, и вверху и внизу вырастали многочисленные ворота. Ворота из слоновой кости...
Кировоград, 2003-2004.
