Враг за Гималаями - Брайдер Юрий Михайлович (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗
– Согласно этикету вопросы нельзя задавать только английской королеве и папе римскому.
Расценив эти слова как завуалированное приглашение к разговору, Донцов спросил:
– Какой болезнью страдал при жизни Олег Намёткин?
– Он страдал весьма распространённой в настоящее время душевной болезнью, которая называется манией ничтожества. В отличие от куда более известной мании величия её симптомы проявляются в том, что больные воображают себя не Наполеоном или стратегическим бомбардировщиком, а чем-то до невозможности крошечным. Амёбой, например.
«Интересные тары-бары у нас завязываются», – подумал Донцов, а вслух произнёс:
– Есть сведения, что к Намёткину применялись не совсем обычные методы лечения, а именно электрошок и сильнодействующие медицинские препараты. – Тут он целиком полагался на анонимное сообщение, только по мере возможности смягчал чересчур резкие выражения.
– Это вполне объяснимо. – Человек у окна кивнул. – К существу с психологией амёбы иные методы лечения применять абсолютно бесперспективно. Одноклеточный организм реагирует лишь на самое ограниченное число раздражителей – свет, электрический ток, изменение химизма окружающей среды.
– Не могли ли эти факты послужить причиной смерти Намёткина?
– Это праздный вопрос.
– Почему?
– Он не умер. Одноклеточные практически бессмертны. При делении они распадаются на две совершенно идентичные половинки, продолжающие жить в прежнем облике. И так может продолжаться до бесконечности.
Это начинало походить на дурной сон. Или человек, маячивший у окна, издевался над ним, или у него самого в голове ползали тараканы.
Донцов уже собрался перейти к более действенным мерам, ведь как-никак, а он являлся официальным лицом, пусть даже и занятым неофициальным расследованием, но тут дверь за его спиной резко хлопнула.
В кабинет ввалился лысый человек, громоздкий, как водолаз в полном снаряжении, и, мимоходом кивнув Донцову, устремился прямиком к окну.
– Всё в порядке, Павел Петрович, – произнёс он довольно небрежно. – Ни о чём не беспокойтесь. Вас сейчас поместят в самую удобную палату клиники под надзор наших ведущих специалистов. Уверен, что в самое ближайшее время вы почувствуете облегчение.
Последние слова послужили как бы сигналом для двоих санитаров, до поры до времени остававшихся в приемной.
Они деликатно взяли Павла Петровича под руки и с фальшивыми улыбочками повели к выходу – ну просто ангелы, провожающие душу праведника в райские кущи. Однако можно было легко предугадать, что, оставшись без свидетелей, они церемониться с больным не будут.
Проходя мимо Донцова, Павел Петрович повёл на него глазами, где обманчивым огнём сияло безумие, и всё тем же отрешённым голосом произнёс:
– Запомните – единственный путь спасения, приемлемый для человека, это путь одноклеточных. Ощутите себя амёбой, и жизнь сразу переменится к лучшему.
Едва дверь за психом и его свитой затворилась, как профессор Котяра – а всё говорило за то, что это именно он, – извиняющимся тоном пояснил:
– Талантливейший человек, между прочим. Учёный, писатель. Мой личный друг. И надо же, возомнил себя одноклеточным организмом. А всё началось с того, что он взял себе псевдоним – Амёба Инуфузорьевич Простейший. Поистине слова имеют роковую силу. Возомнишь себя быком – и вскоре отупеешь. Назовёшься зайчиком и…
– И потянет на капусту, – подсказал Донцов, имея в виду отнюдь не популярный огородный овощ, а нечто совсем иное.
– Нет, станешь чрезмерно плодовитым, – закончил профессор. – Чувствую, придётся нам с этим Инуфузорьевичем повозиться.
– Я следователь, ведущий дело Олега Намёткина, – вновь представился Донцов.
– Нетрудно догадаться. С чем пришли?
– Накопились кое-какие вопросы.
– А мой заместитель вас не устроит? – чувствовалось, что эта встреча для Котяры крайне неудобна, но, как человек воспитанный, он не мог сразу указать Донцову на дверь, что, например, не составило бы особого труда для Аскольда Тихоновича Лукошникова.
– Увы, мои вопросы такого свойства, что на них может ответить только врач, а уж никак не администратор.
– Садитесь, что же вы стоите, – спохватился Котяра. – Намёткин – это, знаете ли, самая большая моя потеря в научном плане, хотя состоялась она ещё задолго до его физической кончины.
– Вы имеете в виду коматозное состояние Намёткина?
– Скорее не само состояние, а его продолжительность. – Котяра говорил неторопливо, иногда задумываясь в поисках нужного слова. – Он и прежде впадал в кому, но всегда выходил из неё без особых проблем…. Боюсь, что он развоплотился. И на сей раз уже окончательно.
Донцов, державший наготове записную книжку, занёс туда услышанное впервые словечко «развоплотился», а профессору сказал следующее:
– Нельзя ли выражаться более доходчиво? В рамках, так сказать, общепринятой лексики.
– Зачем? – Котяра пожал плечами, и от этого все его обильные телеса заходили ходуном. – Во-первых, я не располагаю достаточным количеством времени, чтобы просвещать вас, а во-вторых, в этом нет никакой необходимости. Представьте, что в своё время преступник похитил у супругов Кюри весь их запас с таким трудом наработанного радия. Обязательно ли в этом случае объяснять сыщику теорию деления радиоактивных элементов? Думаю, что нет. Достаточно предупредить, что похищенное вещество представляет опасность не только для преступника, но и для окружающих его людей.
– Не значит ли это, что смерть Намёткина также представляет опасность для окружающих?
– Это вопрос вопросов! – воскликнул Котяра с неожиданной страстью. – Но, поскольку наш мир стоит непоколебимо, надо надеяться, что Намёткин выполнил своё предназначенье… Или продолжает выполнять.
Всё, сказанное здесь, мало чем отличалось от бреда душевнобольного, возомнившего себя амёбой, и Донцов, участвовавший в этом словоблудии на полном серьёзе, уже сам начал ощущать первые признаки тихого помешательства.
– Хотите сказать, что Намёткин… не умер? – произнёс он не совсем уверенно.
– Вы верите в бессмертие души, в существование ментального пространства, в метемпсихоз наконец?
– Что такое метемпсихоз? – Донцов решил, что прикидываться всезнайкой больше не стоит.
– Проще говоря, реинкарнация.
– А-а-а… Если честно, то не верю.
– Тогда вдаваться в подробности не имеет ни малейшего смысла. Могу сказать вам только одно – в последнее время существовало как бы два Намёткина. Один – беспомощный инвалид, прикованный к больничной койке. Другой – гигант духа, которому в одинаковой мере были подвластны и время, и пространство. Впрочем, это моя личная точка зрения, не подтверждённая какими-либо конкретными фактами. Хотя косвенные подтверждения имеются.
– Мы в своей работе стараемся избегать всего косвенного… Такие понятия, как вина и ответственность, требуют исключительно конкретного истолкования… Скажите, а вследствие чего Намёткин приобрёл свои необыкновенные способности? Здесь есть ваша заслуга?
– Лишь в той мере, в какой рождение ребёнка можно считать заслугой повитухи. Намёткин создал себя сам. Как говорится, не бывать бы счастью, да несчастье помогло.
– Кто же мог желать его смерти?
– Враг. В самом широком понимании этого слова, вплоть до извечного противника рода человеческого. Тот, кто претендует на вселенскую власть. Или представляет себе устройство нашего мира как-то совсем иначе. Вы, наверное, думаете, что я несу эту ахинею с единственной целью – запутать вас? Отнюдь. Я сам давно запутался во всей этой мистической зауми. Я в конце концов практикующий врач-психиатр, а не какой-нибудь теософ. Вы один из немногих, с кем я могу быть откровенным. И всё потому, что в вашей личности ощущается некая… необычность, что ли. Вы человек с нетрадиционным мышлением, способный оценить, так сказать, аромат неизведанного. Заявляю это вам как человек, кое-что в психологии кумекающий.
– Нечто подобное я недавно слышал от одного доморощенного астролога, заодно нагадавшего мне и скорую смерть. По его словам, причина моей тяги к неизведанному – планета Нептун, под знаком которой я родился… И тем не менее в случае с Намёткиным я до сих пор ничего не понимаю.
