Самоубийство Земли - Максимов Андрей (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Одевалась Мальвинина спокойно, пожалуй, даже излишне тщательно. Ходила перед Петрушиным в расстегнутом платье, делая вид, будто что-то ищет в комнате.
Петрушин молчал. Смотрел в окно.
У самой двери Мальвинина оглянулась:
— Когда отбесишься — позови меня, я вернусь. Мне тебя будет очень не хватать.
— Некуда будет приходить и не к кому, — сказал Петрушин.
Но Мальвинина не услышала его. Или сделала вид, что не услышала.
И как только за ней закрылась дверь, он бросился к письменному столу.
«Что я делаю? — спрашивал себя Петрушин. — Надо спокойно ждать завтрашнего дня, когда за мной придут солдаты, и я спокойно выйду им навстречу, и спокойно отправлюсь на Почетную Казнь…»
Но это были уже не мысли — эхо мыслей, отголоски размышлений. Петрушин себе уже не принадлежал. Им владела некая необъяснимая сила.
Петрушин писал.
Время перепрыгнуло через самое себя и устремилось в вечность.
Петрушин писал.
В дверь постучали.
— Наверное, опоздавший, — тихо сказал Медведкин, подойдя к двери, спросил. — Кто?
— Я это… — ответили из-за двери. — Как это надо? Истина.
— Кто? — еще раз спросил Медведкин и оглядел всех взглядом, выдающим в нем руководителя.
— Ну я это, я, — повторял голос, без сомнения принадлежащий Клоунов у. — Забыл я, как надо по-новому. — Из-за внешней стороны двери раздалось тяжелое молчание, а затем — радостный крик. — Вера! Вот как надо! Я говорю: вера.
— Отвечаю новым паролем: надежда, — назидательно произнес Медведкин, и только после этого открыл дверь.
В доме Медведкина, понятное дело, висел полумрак. Очертания, разумеется, исчезли, и по-прежнему казалось, что вокруг стола сидят тени. Ощущение чего-то неясного, но чрезвычайно важного, как ему и положено, витало в воздухе.
Совершенно некстати (как, впрочем, и заведено) раздался чей-то храп. Столь приятное и необходимое ощущение исчезло.
— Пупсов? — не то спросил, не то позвал Зайцев.
Храп, как водится, тотчас исчез, и на смену ему пришел уверенный голос Пупсова:
— Потому что только новые цели открывают новые горизонты! Мы прошли торной дорогой, теперь пройдем неторенным путем. И придем, куда надо. Вот именно, куда нам надо — туда именно и придем. Нашей малострадальной Родине новые страдания не нужны. И старые тоже не нужны. Такова моя позиция.
— Мы еще заседание не начали, а ты уже как будто выводы делаешь, — традиционно перебил его Медведкин.
А Зайцев сказал:
— Что касается меня, то я все равно стою за самые жесткие, самые крутые меры. Пережитые мною в застенках мучения еще раз доказали: только террор спасет Великую Страну!
Тень Медведкина возвысилась над столом и важно произнесла:
— Тайное заседание «Тайного Совета по завершению» объявляю открытым. На повестке сегодня один ответ: о новизне текущего момента. Разрешите предоставить слово Председателю Тайного Совета. Кто — за? Против? Воздержался? Единогласно. Спасибо за доверие, слово беру. — Медведкин сделал паузу, приличествующую столь ответственному моменту и продолжил. — Друзья! Как вам, должно быть, хорошо известно: путь наш труден, нелегок, долог, печален. Многих теряем мы на этом пути. Нет среди нас Собакина-маленького, этого гордого летописца нашего пути, этого орла, поднявшегося к высям истории. Как будет не хватать нам его слов и поступков, его коротких, но всегда таких дельных, таких нужных замечаний… Сегодня мы можем смело сказать: именно наша плюшевая среда породила подлинного героя Великой Страны. Предлагаю всем почтить его память.
Серые тени поднялись из-за стола, постояли немного и снова сели.
— Спасибо за почтение, — Медведкин перевернул следующий листок. — Некоторые не пришли сегодня, испугавшись напряженности нового момента. Назову хотя бы Собакина-большого. Что и кому хочет он доказать своим неприсутствием? Не ясно. Или Петрушина — нашего пламенного поэта. Может быть, этот друг испугался того, что ему придется отвечать за свою ответственность за Воробьева?
Услышав эти слова, Матрешина — даже для самой себя неожиданно — начала плакать.
Медведкин по-доброму успокоил ее:
— Не надо слез, друг Матрешина! Будь уверена: у каждого жителя Великой Страны найдется причина для рыданий, а может, и не одна. Но сегодня время требует от нас не слез, а дела! Хотя мы многого достигли — впереди по-прежнему трудности. Но было бы неправильно промолчать сегодня об успехах. Они, как говорится, налицо. Изменили пароль — и это говорит о все возрастающей надежности нашей конспирации перед лицом врага. Мы поменяли название нашей организации, что еще раз подчеркивает непроходящую новизну наших целей. Друзья! Не хочу делать вид, будто знаю, как нам надо жить дальше. Никому — по отдельности — это неведомо. Но всем вместе, я убежден, это известно очень хорошо. Потому-то мы здесь и собрались. Плюшевые всегда жили в непростое время. Такова традиция. Но я не погрешу против истины, если скажу: сегодняшнее время куда непростее всех прочих времен. Так что попрошу высказываться.
— Можно мне? — вскочил со своего места Зайцев.
— Опять по вопросу террора? Об этом позже, — и Медведкин сделал движение рукой, приглашающее Зайцева сесть.
— Я вот тут… это… вот… хотел бы… как говорится… вставить. — Крокодилин кашлянул. — Мы ведь это… как бы почтили память Собакина-маленького. Правильно? Вот… А у нас ведь… это… летописца как бы и нет… Надо бы… как говорится… выбрать.
— Очень дельное предложение, — улыбнулся Медведкин одними глазами. — Какой же смысл вершить историю без летописца? Какие будут предложения?
И снова вскочил Зайцев.
— Я не про террор, — сразу сообщил он. — Я чего хотел сказать-то? У всех ведь есть ответственные поручения, правильно? Каждый за что-нибудь отвечает. И только друг Клоунов — без ответственности. Я предлагаю его — в летописцы.
Услышав это предложение, плюшевые почувствовали неясное ощущение несправедливости, смутные сомнения.
Но Медведкин быстро внес ясность.
— Это ведь хорошее предложение, — объяснил он всем. — Хорошее. Сейчас мы его проголосуем «за», и у нас будет новый Ответственный, новый летописец. Итак, кто «за»? Против? Воздержался? Ничего в темноте не видно… Впрочем, думаю, ясно и так: друг Клоунов вполне может занять подобающее ему место. Вот сюда вот садись, Клоунов — тут у нас всегда летописец сидел — вот тебе карандаши, бумага. Пиши, как говорится, историю.
Вдруг Матрешина вскочила со своего места и закричала:
— А так меня видно? Я против! Я! Слышно? Сволочи вы, а не плюшевые! Гады! Из-за этого труса Собакин-маленький погиб, а вы… — Она подошла к Зайцеву и, потрясая перед его носом кулаком, затараторила быстро и громко. — А ты… Ты… Ты вообще неизвестно как на свободу вырвался. Как мне противно тут с вами, отвратно! — И, хлопнув дверью с такой силой, что у Медведкина отклеился кусок улыбки, Матрешина выскочила вон.
Тут пришла пора вскакивать со своего места Зайцеву.
— Прошу оградить меня, — спокойно сказал он. — Мне трудно продолжать наше общее дело в обстановке недоверия и недоброжелательности. Если у друзей есть вопросы по поводу моего побега, я на них отвечу. Чтобы не было недоговоренности между нами. Все-таки одно историческое дело делаем, друзья…
Небольшая, но страстная речь Зайцева произвела то, что и должна была произвести, — приятное впечатление. Плюшевые наперебой начали успокаивать Зайцева, произнося слова о вере, доверии, общем деле и историчности общей судьбы.
Когда, успокоенные собственными речами, плюшевые затихли, Медведкин сказал:
— Тайное заседание «Тайного Совета по завершению» продолжается. Кто еще хочет выступить?
Петрушин откинулся на спинку стула и с удивлением оглядел свой стол, усеянный множеством исписанных листов. Его изумленный и пока еще несколько отрешенный взгляд спрашивал неизвестно кого: «Неужто это все я написал? Неужто я?»
Петрушин посидел так некоторое время, приходя в себя, а затем, повинуясь привычке сразу перечитывать написанное, он протянул руку к листам, но… рука ощутила весьма прочную преграду, словно невидимый забор вырос вдруг над бумажными листами и не позволял их взять.
