Следы на воде (СИ) - Петровичева Лариса (книги онлайн .TXT) 📗
Кирилл Александрович, вы как?
Дмитрий, матерый оперативник, пришел в отдел из милиции за большими деньгами и крупной халявой. Конечно, арестовывать таких вот Альмагелей это не алкашей буйных в буцыгарню таскать и не по бандитским разборкам ездить. Ко мне относится с пиететом.
Нормально. Пойду умоюсь.
Дмитрий осторожно, под локоток доводит меня до туалета. Сквозь шум воды я слышу, как в коридоре разглагольствуют очередники. Чирьястый мужичок (интересно, а есть ли такое слово вообще чирьястый), видимо, решил покрасоваться перед женским полом и вовсю костерит инквизицию. Дамы голосят на весь подъезд, и такой нецензурщины я раньше не слыхал.
Век живи, век учись.
Товарищи.
Они оборачиваются и на мгновенье умолкают. На их лицах великая неприязнь ко мне как к полезшему без очереди это раз. И безграничная ненависть как к лишившему общество замечательной, колоссальной женщины.
Как ты, Каширин, дошел до жизни такой? Как докатился?
Госпожа Фролова Альмагль арестована епархиальным следственным отделом по статье двести двенадцатой доведение до самоубийства. Я могу заявить, что Ирина Петровна не обладает сверхъестественными способностями, о коих заявляет реклама и является аферисткой, деятельность которой направлена исключительно на вытягивание денег из доверчивых граждан.
Официальный стиль дается мне все лучше и лучше.
Если у вас есть претензии к госпоже Фроловой, то вы можете изложить их лично мне либо написать заявление в нашем отделе, улица Советская, пять, кабинет сто два. Сейчас я прошу вас покинуть помещение.
Девица смотрит на меня восторженно.
И еще. Мы не инквизиция. Они издевались над беззащитными и беспомощными людьми. А мы спасаем общество от аферистов. До свидания.
Излагать претензии или вступить в дискуссию никто не торопится. Держа свое мнение по поводу произошедшего при себе, посетители покидают квартиру. Ничего, ребята, целее денежки будут. Я заглядываю в секретарскую там никого нет. По экрану компьютера плавают рыбы, на столе громоздятся аккуратные стопки бумаг и рекламных проспектов и почему-то красуется глобус.
Аналитики почитают. И глобус покрутят.
Кирилл Александрович, можно опечатывать?
Потирая веко, я выхожу в подъезд, и тут же начинает звонить мобильник.
Взяли ведьму?
Отец Серапион, мой непосредственный начальник, закончил исторический факультет, тщательно изучал средневековье и новое время, и наша работа для него нечто большее, чем борьба с авантюристами и аферистами, а слово инквизитор не ругательство, а комплимент. Я не люблю его, хотя ничего плохого он мне не сделал.
Опечатываем бисово кубло, сообщаю я, спускаясь по лестнице. Нужны аналитики. Тут много документов.
И какой прогноз?
Отвертится. Есть лицензия на предпринимательскую деятельность и разрешение Минздрава.
Не отвертится, холодно роняет Серапион, и я понимаю: Альмагель попала в переплет. Я постараюсь.
Знаем, знаем. Любимую девушку, которая ушла к другому, этот красавец едва не засадил в тюрьму за незаконные магические практики. Ей удалось остаться на свободе, но институт она не закончила. Выгнали. Что сейчас с нею, мне не известно.
Хотелось бы напомнить, говорю я, что у меня с сегодняшнего дня отпуск.
Конечно, соглашается Серапион, хотя это слово ему как кость в горле, я чувствую. Поэзию любишь?
Местами.
Покойная Семенова писала стихи. Если хочешь, пришлю тебе тетради.
А какая девочка в ее возрасте не пишет? Пухлая тетрадь, в которой три стиха про маму, два про Родину, один про котенка и двести тридцать про любовь.
Присылай.
У подъезда людно. Кажется, все старухи дома выбежали смотреть, как арестовывают колдунью. Я спешно прощаюсь с Серапионом и иду к машине. Дело это нелегкое: зеваки стоят плотно. Пахнет почему-то подсолнечным маслом и свиными шкварками.
Лицо Фроловой за решеткой выглядит бледным и решительным. На нем отлично читается, где и в какой позе гордая колдунья видела окружающих. Водитель, заметив меня, хлопает по сиденью рядом, предлагая подвести, но мне вдруг расхотелось трястись в казенном транспорте, и, отрицательно покачав головой, я покидаю двор.
Отпуск, господа! Две недели безделья, сна с десяти до десяти и безнаказанного обжорства. Кто может это вынести, кроме меня?
На улице жарко, но я не жалуюсь. Летом солнце обязано печь вовсю, хотя со мной многие не согласятся. К примеру, Глеб. Вон торчит у почтамта со своими бессмертными полотнами, дымит очередной вонючей сигаретой, и вид у него не то что бы огорченный, но очень усталый. Словно жизнь у Глеба, в общем, неплохого художника, кончена. Парня можно понять: закончил с отличием свой факультет дизайна два года назад и по сию пору перебивается случайными заработками. Даже Галина, его подруга со второго курса, не вытерпела и ушла к другому. К банкиру.
Глеб единственный человек, которого мне действительно, искренне жаль. Рваться наверх, ломая ногти, не осознавая, что ты не гений, а просто талант, каких много. Тогда, когда я находился в своем первом и последнем запое, было мне видение по поводу того, что Глеб стал знаменитым и выставляется в столицах, продавая работы в лучшие музеи мира. Галя же нелепо погибла, и придя в себя, я вздохнул с облегчением.
Ну привет, Глебец.
Привет, хмуро кивает Глеб, выбрасывая окурок. Мы топчемся в тени, но уже через час площадь перед почтамтом будет залита жарким слепящим светом июльского солнца, и настроение моего друга из паршивого превращается в очень паршивое.
Сегодня Глеб выставил три вещи: морской пейзаж с лодочкой а-ля Айвазовский; соблазнительная обнаженная нимфа среди пышной зелени; снова пейзаж, теперь уже местный. Нимфу купят после обеда, а с красотами природы Глеб пойдет домой мрачнее прежнего.
Что как, рассказывай.
Глеб смотрит с такой тоской, что я содрогаюсь, и неопределенно машет рукой.
Да так как-то все.
Некоторое время назад я хотел устроить его при епархии, делопроизводителем или аналитиком. Глеб, свободолюбивая душа, отказался с таким видом, словно ему в блюдо подложили как минимум крысу.
Я же себя дерьмом чувствую, при всем этом.
Давно стоишь-то?
С восьми. Вчера вот фэнтези толкиенистам продал, за квартиру заплатил.
Он сопьется. Мне это ясно как день. Когда зачавкает мокрой листвой осень, и зарядят нудные дожди, а денег будет шиш, Глеб полезет искать покоя в бутылке.
Слушай, может порубать сходим? я делаю предложение, от которого голодному творцу невозможно отказаться. Холст, масло, колбаса
Взгляд Глеба проясняется. Он быстро поручает низкорослому дядечке-живописцу, не знакомому ни с бритвой, ни с мылом, продажу своих работ (нимфа пятьсот, пейзажи двести и триста пятьдесят), и мы отправляемся в Парнас кафешку при местном Доме Литератора, где у меня знакомые еще с журналистских времен. Как среди писателей, так и среди поваров и официантов (что в нашем случае более ценно).
Однако вкусить парнасских лакомств нам не удается.
Возле входа в кафе нас отлавливает Анжелика Фоменко, бывшая сокурсница Глеба, которой не так давно пришла в голову блажь стать поэтессой. В отличие от Глеба ей удалось устроиться в жизни: работает дизайнером в папиной фирме, создает новые виды обоев, попутно проводя собственные выставки и издавая личные книги.
Сразу ясно: человек на своем месте. Была ниша, в нее залез таракан и там окопался.
Мальчики, привет! звенит она. Кто-то любит высокие женские голоса, а у меня они вызывают мурашки по коже. Вы как раз вовремя, идем!
Одной рукой она хватает Глеба, другой меня и тащит к лестнице на верхний этаж заведения: там расположен зал, где проходят литературные вечера. Оттуда несется музыка: кто - то таперствует на раздолбанном инструменте.
